Антипка дарит журавлиное яйцо

В. БАТАЛОВ

АНТИПКА ДАРИТ ЖУРАВЛИНОЕ ЯЙЦО

Перевод с коми-пермяцкого

Вл. МУРАВЬЕВА

Рисунки В. Горячева

Глава первая. МИЧАШОР

По коми-пермяцки деревня называется Мичашор. По-русски Мичашор значит Светлый ручей.

Мичашор — большая деревня. Конечно, не такая уж она большая, как, скажем, районный центр, где есть двухэтажные и трёхэтажные каменные дома, но всё равно большая.

Есть в Мичашоре клуб, школа, ясли, почта. Телеграфа, правда, нет, но зато по телефону можно поговорить даже с Москвой. Есть в Мичашоре и свой магазин сельпо. В нём продаются продукты, промышленные и хозяйственные товары.

Зимой, когда всё вокруг покрыто снегом, кажется, что Мичашор стоит посреди ровного поля. Столько наметёт, нанесёт снега и так сгладит окрестности, что ни одного овражка, ни ложка́, ни ямы не увидишь, словно бульдозер прошёл. А верхушки ёлочек и берёзок, которые растут по склонам заметённых овражков, торчат из-под снега такие маленькие, тонкие, будто они всего первый год как показались из земли.

И только большой овраг, протянувшийся вдоль всей деревни, не заваливает с краями. Уж очень он глубокий, широкий и длинный. Чтобы его засыпать, надо много-много снега.

Этот овраг мичашорцы называют Косым. Когда и почему его так назвали, сейчас никто в Мичашоре не помнит. Спрашивай не спрашивай — всё равно ответа не дождёшься: просто повелось с давних пор — Косой да Косой.

Скорей всего, его назвали Косым потому, что он не прямо идёт, а загибается вроде огромной простой скобки, каких полно в любом учебнике по арифметике.

Начинается Косой овраг примерно в километре от Мичашора.

Там он узкий и неглубокий, как самая обыкновенная канава, вроде тех, что роют вдоль шоссейных дорог. Но добраться к началу Косого оврага не так-то легко. Там растёт такой густой ельник, что не пройдёшь и десяти шагов — весь исцарапаешься.

Ближе к деревне овраг с каждым метром становится всё шире и глубже, а ельник редеет. По склонам овражков и ложков, которые ответвляются от Косого оврага, до самого Мичашора тянутся цепочки ёлочек и берёзок, но они так и не выбираются наверх, на широкое поле, которое Косой овраг огибает двумя своими концами.

У этого поля тоже есть своё название — Каравай-поле. Не потому, конечно, что хлеб на нём растёт прямо караваями, а потому, что оно похоже на высокий, круглый каравай деревенского хлеба.

Нынче в Мичашор весна пришла ранняя, быстрая, как будто она нарочно торопилась, боясь опоздать.

Первые же тёплые апрельские дни быстро убрали сугробы у домов и изгородей. Каравай-поле на взгорье оголилось и почернело. В лесочках вдоль Косого оврага снег держался ещё с неделю, но и он потом обмяк и растаял. Тоненькими струйками талая вода побежала в овраг. Ручей на дне оврага разбух, поднялся, как ноздреватое тесто в квашне, разлился, забурлил, побежал, неся в Иньву потемневшие обломки льда и глыбы снега. Подмыв и выдернув изгородь напротив поля, он уволок её вместе со льдом и снегом.

Так бывает почти каждую весну: унесёт полой водой изгородь, а как вода спадёт, дед Никанорыч снова её ставит, чтобы скотина не лезла на посевы.

Целую неделю стремительным потоком бурлила в овраге мутная вода. Казалось, она злилась на то, что высокие берега теснят её и не дают разлиться ещё шире.

Потом вода спала, ушла в Иньву. И тогда взволновалась Иньва, вышла из берегов, залила луга вокруг на несколько километров. А ручей в овраге снова стал маленьким, светлым ручейком, ласково журчащим по мелкой гальке. Посмотришь на него, и даже не верится, что совсем недавно он бушевал и бился в берега, грозил унести с собой всё, что попадётся ему на пути.

Во тьме оврагов, под нависшими обрывами и под тёмными елями ещё лежали сугробы снега. Они оседали медленно, и над ними снежными грибочками возвышались заячьи и лисьи следы. И тут же, рядом с поголубевшими сугробами, уже появились стайки белых цветочков — первых подснежников.

Но вот и Иньва отбушевала, вернулась в берега. Яркой зеленью зазеленели луга. Зазеленели, а потом побелели черёмухи над ручьём и под окнами. Ничего уж не осталось от зимы — ни снега, ни холода.

Правда, в самой глубокой чаще, в самых глухих, потаённых местах ещё долго будут прятаться редкие одинокие сугробы, словно зайцы, не успевшие сменить своих зимних шубок. Но и они, придёт время, растают.

Оказывается, не так уж ровно и гладко вокруг Мичашора: повсюду ложки да овражки, рощицы да перелески. Да и обе улицы деревни протянулись по двум противоположным склонам оврага.

Все мичашорские дома стоят среди пышных черёмух, рябин и берёз. В Мичашоре любят деревья. Пожалуй, во всей деревне не найдёшь ни одного дома, под окнами которого не было бы посажено что-нибудь заботливыми руками хозяев.

Тут растут и раскидистые яблони, и колючий крыжовник, и стройные пушистые кусты ирги.

Лет двадцать назад в Мичашоре не знали, что такое ирга, в глаза её не видели. Когда колхозный садовод привёз из Мичуринска несколько семечек ирги и посадил их в колхозном саду, к его затее отнеслись с недоверием. «Разве будет эта ирга у нас расти? — сомневались мичашорцы. — Там, откуда она родом, — в Канаде и на Северном Кавказе, — небось не бывает таких морозов, как в Мичашоре, по сорок да по пятьдесят градусов. Нечего тут и опыты устраивать, время тратить».

Но садовод никого не слушал, он прилежно ухаживал за маленькими кустиками. Кустики поднялись, вытянулись вверх, разрослись. А когда с них был собран первый урожай сочных красно-синих с сизым налётом кисловатых ягод, то ирга сразу перебралась чуть ли не в каждый палисадник.

Теперь, посмотришь, у иного перед домом куст ирги метра в три высотой вымахал. Прижилась ирга в Мичашоре. Весной она красуется, окутанная, как пухом, белым цветом, осенью радует глаз ярко-жёлтой и огненно-красной листвой и багровыми ягодами. Теперь мичашорцы собирают с одного куста по нескольку вёдер ягод.

Хорошо, красиво в Мичашоре!

Но хорошо и красиво не только в самой деревне — вокруг неё тоже красивые места.

За Мичашором Косой овраг становится глубже и шире, и тянется он ещё примерно на километр, до самой Иньвы. Тут рощицы и перелески совсем пропадают. Зато всё выше и круче поднимаются берега над ручьём, и на том месте, где ручей впадает в Иньву, овраг образует высокий, крутой песчаный обрыв.

Иньва — река не маленькая. Щуки в ней водятся длиной больше метра. В ясный летний день из глубоких ям всплывают на поверхность краснопёрые голавли. Они стоят, как поленья, на одном месте и греют на солнышке широкие лбы. А чуть заметят что-то подозрительное, уходят в глубину. Это очень осторожная рыба. За голавлями нужно долго охотиться, и редко когда удаётся поймать голавля на удочку.

То ли дело ловить пескарей. Эти ничего не боятся. Зайдёшь в воду по колено, встанешь, а пескари уж тут как тут — тычутся в ноги мягкими тупыми носами, щекочут. Спускай леску с пустым крючком — и то поймаешь.

От мичашорской школы Иньва видна как на ладони. Видны её густо заросшие ивняком берега, широкие луга за рекой и чернеющее вдали болото. Это болото носит название Турипоз — Журавлиное гнездо. В болоте и впрямь много журавлей. Весной по утрам, когда ребята идут в школу, они всегда слышат доносящееся с болота журавлиное «курлы-курлы, курлы-курлы».

А летом журавлей не услышишь, хотя живут они на болоте до самой осени, там гнездятся, выводят птенцов. В это время у них много забот, им не до песен, а может, боятся выдать криком место гнездовья. Они гнездятся обычно в глухих местах, куда не ступала нога человека, поэтому мало кто видел журавлиное гнездо.

Но осенью, когда журавлята подрастут, на болоте снова начинается настоящий журавлиный базар — только и слышно: курлы-курлы, курлы-курлы! И так до глубокой осени, пока они не подымутся всей стаей высоко в небо и с печальным, прощальным курлыканьем, растянувшись длинным острым углом, не улетят на юг…