Где рождается свет

Погрузившись в грустные мысли, Агнесса прислонилась к стене и невидящим взглядом всматривалась куда-то сквозь пространство. Вскоре ее привлекла ровная полоса на противоположной стороне. Агнесса подошла поближе и с удивлением обнаружила еще одну дверь. На этот раз узкую и высокую.

— Не дворец Смерти, а лабиринт какой-то, — непонятно кому пожаловалась Агнесса и осторожно толкнула дверь. Та легко поддалась. Но за ней оказалась вовсе не комната, а длинный коридор с такими же полками по одной стороне.

«Филипп Гануэрский, слуга на души, разжалован в черта за непослушание», — гласила надпись на первой странице. Нашла! Вот и список всех слуг. Озираясь, будто преступница, Агнесса зашла в коридор и принялась искать. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем в руках оказались два листка. Следы пыли и чернил на руках говорили, что скорее всего много.

Бруно и Максимилиан. Кузены. Их образы смотрели на нее, будто живые. Теперь понятно, откуда лицо второго было ей знакомо. Конечно, она видела его дома у возлюбленного. Иронично, что теперь они оба числятся предателями Смерти. Или еще более иронично то, что Агнесса заняла место Бруно?

«Его погубила любовь», — вспомнились слова старухи. А что, если все не так, как она думала? Что, если он и правда не хотел ее убивать? Ведь он кричал и умолял простить, Агнесса помнила. Или это лишь нелепая надежда, которую она лелеет в себе, потому что не может поверить в предательство любимого?

Душу словно разрывало на части. Агнессу охватила такая боль, что терпеть не было никаких сил.

— Забери, забери снова эту проклятую боль! — взвыла она.

Она выскочила из коридора и захлопнула дверь. И зачем только вообще туда полезла? Даже крупицы приятных воспоминаний о любимом причиняли невероятное страдание, словно под кожу загнали сотни иголок. Агнессу вдруг охватило безумное желание вернуться. В запретный лес, в свой маленький городок. Пусть Хранители снова заберут ее душу, только бы прекратились эти муки.

Она осторожно заглянула в кабинет Смерти. На счастье, там было пусто. Не теряя времени, Агнесса выскочила в белый коридор и побежала со всех ног. Мимо нее снова мелькали двери, но теперь узоры на них уже не интересовали. Агнесса бежала от собственной боли так быстро, как только могла, но та не отпускала. Глаза начали застилать слезы, и Агнесса упала, запутавшись в подоле платья. Невероятная, дикая тоска когтями раздирала изнутри. Легче было бы, если бы в тело вонзили разом десяток ножей, чем терпеть огонь, сжигающий всякую радость в душе. Растрепанная черная коса перекатилась по плечу и повисла впереди. Голубая ленточка ярко сияла и переливалась.

— Веди, родимая, не могу больше оставаться здесь, — взмолилась Агнесса.

И ленточка послушно указала направление. Вскоре беглянка вновь стояла перед таинственным облаком эфира. Без лишних раздумий она вытерла слезы и смело шагнула в туман.

Глава 26

Происходит что-то странное. Я не могу вспомнить себя. Будто нахожусь не в своем теле. Такое чудное чувство. Но может, так быть и должно? Когда не живешь более.

Раньше от других женщин в селении доводилось слышать, будто случается такое с иной, кто не выдерживает очередной боли. Разум мутится, и живой она себя не чует, не знает ни тела своего, ни как с ним быть.

Боль… Как было бы прекрасно жить, если бы ее не было. Но боги нас покарали. Неведомо, чем первые люди разгневали их, что столько горестей они спустили на наши головы. Так было всегда, и так будет всегда. Матушка часто говорила мне, что так боги проверяют, достойны ли мы их любви. И если я встречу их в мире ином, то обязательно узнаю, для чего эта проверка, если люди и без того приносят им столько жертв и даров.

В моих словах нет жалобы. К чему она? Разве станет от жалобы легче? Разве исцелит или разгладит она раны на душе?

Моя матушка дала мне имя Амаранта. Как символ вечной жизни. И только в память о ней я продолжала свое существование на проклятой богами земле. Продолжала столько, сколько было мне отпущено. Даже невзирая на то, что моих дней было слишком много. Я пережила возраст покойной матушки, осталась в мире живых, когда умерли все, кого я знала. Пока, наконец, не пришел мой час. Поэтому могу сказать, что дань имени своему я отдала сполна.

Едва я научилась ходить, как мать стала оставлять меня в доме одну. Хижина наша стояла недалеко от рисовых полей, где матушка трудилась, не жалея себя. Она работала с самой зари и пока ночь не закрывала нам глаза. Потому я почти не помню времени с ней. Но никогда не рождалось у меня сомнений, что она любила меня. Это было ясно так же, как то, что ночь черная, а вода мокрая. Я знала, что была рождена от мужчины, перед которым матушка благоговела и трепетала. А дитя, порожденное от любви, не может быть нелюбимым.

В моем родном селении девы не звали себя невестами, не надевали красивых платьев и платков, как делают во многих местах, где довелось мне бывать после. Нужно было лишь пустить после заката в дом мужчину. И если он оставался до утра, то с того дня считался мужем. Матушка до самой своей кончины благословляла день, когда отец вошел так в ее дом.

Но боги были жестоки к моим родителям. Они не посылали им дитя. Раз за разом моя бедная мать истекала кровью, теряя одного младенца за другим. Она приносила дары богине плодородия, богине — хранительнице семьи, вешала дома обереги, пила горькие травы и проводила ритуалы на полную луну и в первый день крови. Женское горе больно ранило мою бедную матушку, заставляло страдать не только тело ее, но и душу.

Матушка боялась, что раз она не может выносить младенца, то отец войдет в дом на закате к другой деве. Той, что сможет родить от него столько раз, сколько ему угодно будет. На смертном одре матушка покаялась в том, что мучило ее каждый день жизни. Пока боги не дали ей дитя, страх потерять отца был так велик, что она решилась принести богам самую сильную и ужасную жертву — чужого младенца. Матушка знала, что через несколько домов была девица на сносях. Разведала, как закрывается их калитка, и даже придумала, как попасть в дом, когда вдруг поняла, что вновь в утробе носит дитя. Мироздание послало ей меня. Я никогда не судила мою бедную матушку, ведь все ее страшные мысли были от боли. Боли потерять самого дорогого человека.

Я родилась на закате, и с первым моим криком исчез последний луч. Бабка-повитуха сказала, что это сулит мне дурную судьбу, но моя матушка была так счастлива, что не думала ни о чем. Она уверяла, что меня ждет вечная жизнь. О, если бы матушка знала, как она близка к истине.

Прошло четыре урожая со дня моего рождения, когда пришла беда. Боги оборвали судьбу моего отца. Его лягнула лошадь, он упал и больше не смог дышать. Моя бедная мать едва не умерла от тоски. Днями и ночами каялась она в дурных замыслах. Матушка была уверена, что так боги покарали ее за то, что она хотела украсть младенца. Но в нашем селении говорили: «Коль принял беду, боги пошлют еще одну». Вскоре после смерти отца я полезла на дерево собирать яблоки и упала. Мне хотелось лишь помочь матушке.

Из того времени, что довелось мне неподвижно лежать между мирами, я запомнила лишь белый длинный коридор, который иногда являлся в забытьи. А потом мне внезапно стало лучше. С каждым днем я набиралась сил и вскоре была здорова. Только моя душа больше мне не принадлежала. Матушка однажды сказала, что заключила сделку с морским дьяволом, но так и не узнала цену искупления.

Зато ее познала я. Моя жизнь была дьявольской проделкой. Когда матушка померла, я была юной. У меня едва пошла первая кровь. Одиночество не пугало меня. И с голоду помереть страха не было. Я умела работать и не боялась труда. Но мне никто не сказал, что не всякую работу выбирают.

Не прошло и одной полной луны со смерти матушки, как на наше селение напали. Воины убивали не глядя, жгли дома вместе с людьми, забирали все ценное, что находили. Один из них забрал меня. После того, как он использовал мое тело, продал меня на рынок рабов. Вся моя жизнь стала чередой ударов плетьми, дурного обращения, тяжкого труда и насилия. И в отличие от моей бедной матушки я молила богов не посылать мне детей. Но боги глухи. Или слишком жестоки. И как тяжело они дали ребенка моей матери, так легко давали мне. Хотя родить живое дитя я не могла. Побои, тяжелый ежедневный труд и издевательства делали моих младенцев мертвыми еще до их появления на свет.