Страница 17 из 37
● Весь мир состоит из вибраций. Чем выше вибрации — тем больше возможностей.
● Вибрации повышаются через высокие чувства: любовь, самопожертвование, бескорыстие.
● Болезнь — это отсутствие внутренней гармонии.
● Любовь — это направленная нежность.
● Счастье не укладывается в графики. Оно текучее и изменчивое, как вода и время.
Вот с этим новым сказочным багажом я и двинулась в путь. Сначала я с удовольствием вспоминала «Райский уголок» и его обитателей, размышляла о превратностях судьбы и о причудах счастья. Но как-то незаметно мои мысли приняли другое направление.
Я вдруг вспомнила свое детство. На мой взгляд, там было мало хорошего. То есть, конечно, оно было — но вспоминались почему-то вечные трения и разборки. У меня была очень строгая мама, и она меня контролировала так, что я вздохнуть не могла. В школе тоже... Я узнала, что такое предательство, и несправедливость, и придирки вечные. Выпускной я встретила с облегчением — кошмар кончился, и слава богу.
Потом я безумно влюбилась и вышла замуж — и тоже ничего хорошего не получилось. Как-то быстро у нас с мужем начались разногласия, а потом наша любовь и вовсе сошла на нет. Он полюбил Зеленого Змия, а я... Я полюбила себя жалеть.
Да в самом деле — ну почему мне так не повезло? Ведь у других-то счастье как-то рядом по жизни шло, а вот мне приходилось за ним гоняться, но оно бегало быстрее...
Я и не заметила, как впала в привычное угнетенное состояние, и поняла это только тогда, когда пейзаж сменился: вокруг уже не было леса, и дорога куда-то подевалась, а кругом до самого горизонта простирались серые песчаные дюны. Над головой хмурилось нерадостное свинцовое небо, к тому же налетел холодный ветерок, и я сразу озябла.
«Мир — это всего лишь твои отражения», — вспомнила я. М-да, ну и отражения... Пейзаж был безрадостным и удручающим. Видимо, как и мои «счастливые» воспоминания...
— Какой уж там Потерянный Рай! Скорее Найденный Ад, — поеживаясь, пробормотала я. — Может, тут и черти водятся?
— Звала, что ли? — пискляво проворчал кто-то, толкнув меня куда-то под коленку.
Я глянула вниз — рядом со мной и впрямь семенил небольшой чертенок. Рожки, хвостик, редкая бурая шерстка и замурзанная недовольная мордашка — все как положено.
— Ну конечно, — горестно посетовала я. — Кого я еще могла пригласить для задушевной беседы? Только черта!
— А нечего было чертыхаться! — огрызнулся чертенок. — Сначала позовут, а потом ругаются!
— Да кто тебя звал??? — воскликнула я. — Я просто спросила...
— Ну так а я просто ответил! — шмыгнул носом чертенок. — Мне по сюжету положено... Я сегодня дежурный по Сказочному Пространству...
— Тогда ответь, дежурный, как отсюда выбраться? — тут же воспользовалась случаем я. — Или кого лучше на помощь позвать?
— В такую глушь никто не явится, — злорадно объявил чертенок. — Надо к морю идти, на побережье. Там связь лучше.
— А какое тут море?
— Известно какое. Море Обид.
— И в какой оно стороне?
— Тама вон. Пойдем, провожу.
— «Тама», — передразнила я его. — Пойдем уж, горе мое, — я почему-то почувствовала к чертенку необъяснимую симпатию.
— Сама ты горе! — самолюбиво дернулся он, но послушно поковылял вперед. Я пристроилась за ним. Он шел и ворчал на ходу: — Не фиг было черта поминать. За базар отвечать надо! Ну, то есть за речью следить. А то если со стороны послушать — так вообще! Черт знает что говорите, а потом обижаетесь.
— Ты о чем вообще? — не выдержала я. — Идет ворчит сам себе, а мне ничего не понятно. Объяснил бы хоть.
— Не умею я объяснять, — пробурчал чертенок. — Мы академиев не кончали... Хочешь, лучше сказку расскажу?
— Конечно, хочу! — обрадовалась я. — А то меня дурные мысли одолели.
— Оно и видно, местность соответствует — язвительно сказал чертенок. — Ладно, слушай сказочку. Может, повеселеешь!
Сказка шестая
ИГРА СЛОВ
В уголке тихонько играли дети — Паша и Маша. А за обеденным столом пили чай и вели обстоятельные разговоры бабушки — Анна Федоровна и Валентина Степановна.
— ...Мои придурки живут при мне, как у Христа за пазухой, а еще недовольны, — рассказывала Валентина Степановна.
— А кто такие придурки? — спросила Маша у Паши.
— Я думаю, «придурки» — это которые при дуре живут. Ну, то есть при бабушке, — подумав, ответил Паша. — Это она нас всех так называет, ласково!
— А-а-а... А что такое «у Христа за пазухой»?
— Ну, это вот если ты куклу под кофту запихаешь и она там жить будет.
Маша тут же запихала пупса под кофточку и прислушалась к ощущениям.
— Павлик, куколке скучно, оттуда ничего не видно же! И мне она мешает, колется.
— Ты, Машка, еще маленькая. А взрослые очень любят что-нибудь за пазухой носить. Я сам слышал, как бабуля говорила про соседку: «У нее всегда камень за пазухой».
— А-а-а...
— ...Я за них так душой болею, так болею! — тем временем продолжала Валентина Степановна. — Дети же все-таки! Несмышленыши!
— Она это про нас? — спросила Маша.
— Нет, это она про родителей, — сокрушенно ответил Паша.
— Какие же они дети, если это мы дети? — удивилась Маша. — Разве у детей дети бывают?
— Бабушка считает, что бывают, — вздохнул Паша. — Она старенькая, ей виднее.
— Ну ничего себе! А зачем она о них душой болеет?
— Ну, так положено. Сначала человек немножко душой болеет, иногда только, а потом привыкает и всегда уже болеть начинает, и он становится «душевнобольной». А потом его в специальный домик отвозят, за город, где душевнобольные живут. Там за ними такие большие дяденьки в белых халатах ухаживают. Наверное, душу лечат. Я по телевизору видел.
— А-а-а! А чем душу лечат?
— Не знаю. Думаю, рентгеном просвечивают. «Душа — дело темное» — так бабушка говорит.
— А моя тоже говорит: «Чужая душа — потемки». Ага, наверное, рентгеном.
— Вот смотрю я на них — ну беспомощные же, пропадут без меня! Просто сердце щемит! — говорила Валентина Степановна, прижимая к сердцу недоеденную плюшку.
— А как это «сердце щемит»? — заинтересовалась Маша.
— Ну, не знаю... Наверное, как мама белье вешает. Прищепкой — раз! И прищемило...
— Ой! Больно, наверное?
— Наверное. Я себе палец прищемлял — больно было. И кожа посинела. А сердце вообще без кожи.
— Вы совершенно правы, голубушка, — говорила уже Анна Федоровна. — Я вот своих растила, думала, будет мне утешение в старости, но мои дети — сплошное божье наказание.
— А что это — «божье наказание»? — снова открыла рот Маша.
— Ну, это когда человек нагрешит много, ему Бог наказание посылает, — пояснил Паша. — Наверное, натворила чего-то.
— Бабушка? Натворила? А бабушки разве шалят? — снова разинула рот Маша.
— Просто так никто не наказывает, — назидательно сообщил Паша. — Значит, за дело!
— Ну да, наверное, разбила чего-нибудь. Или без спросу взяла.
— Ага. Машка, а у тебя родители беспомощные?
— Ты что, дурак? Очень даже помощные! Они мне всегда помогают, если я не умею. И учат быть са-мо-сто-ятельной. Вот!
— И меня мои учат. Странно, откуда тогда беспомощные взрослые берутся? Их родители ничему не научили, что ли? Надо обдумать...
И Паша ушел в раздумья. Тем временем за столом беседа продолжалась в том же ключе. Солировала Анна Федоровна.
— Я их растила, ночей недосыпала, кусок не доедала, все им, все им! И сейчас на них пластаюсь, как папа Карло.
— Паш, а Паш! А как папа Карло пластается?
— Как, как... Топором! Или рубанком. Про Буратино фильм видела? Ну и вот!
— Да... наверное, рубанком. У папы есть, он им доски стругает. Я сама слышала, как мама по телефону жаловалась, что бабушка с них каждый день стружку снимает. А топором дрова рубят. Это, наверное, уже когда совсем плохо будет — тогда за топор возьмется.