Земля

Древесина для строительства мостов поступала из Сибири, так как в колхидских лесах материала, пригодного для стройки, не хватало. Железо приходилось транспортировать с Украины, а цемент — из Новороссийска. Железных конструкций было мало, а мосты на Риони, Хобисцкали, Техуре, Абаше возводились из бетона.

Дорога из Чаладиди на Хоргу и Хоби проходила через реку Хобисцкали. Строительство моста через нее считалось первоочередным делом. Поэтому все основные силы были брошены именно на этот участок, к которому прилегали наиболее густонаселенные и заболоченные Чаладидский и Коратский массивы.

Наряду с главным каналом здесь проходили и другие большие и малые каналы. Дороги пролегали через трясину, и их выстилали ветвями деревьев. Там, где трясина была глубокой, дорогу выкладывали бревнами. Бревна возили на дровнях. Волы были не в силах тащить дровни по такой дороге. Лишь буйволы выдерживали местный климат.

Чаладидские и коратские аробщики славились на всю Мингрелию. До начала осушения колхидских болот они отправлялись на заработки в Адлер и Новороссийск. На долгом пути аробщиков поджидало немало опасностей и невзгод, но что было делать: нужда гнала их далеко от родных мест. Многие не возвращались назад из дальних странствий. Разбойники отбирали у них кровью и потом заработанные гроши, воры крали волов и буйволов. В многочисленных стычках с недругами и кончали жизнь горемыки.

Давно уже перестали ходить аробщики в Адлер и Новороссийск. Теперь коратские, хоргские и чаладидские аробщики не за страх, а за совесть трудились на строительстве мостов и дорог.

Лонгиноза Ломджария аробщики чтили пуще родного отца. Это он заставил их забыть тяжелый путь в Адлер и Новороссийск и привел на стройку.

Здесь и заработки были побольше да и родные очаги поближе. Кончились для них времена испытаний, далеких странствий и тревог. Отныне они сами были хозяевами своей судьбы.

Вагоны, груженные древесиной, железом и цементом, прибывали на Чаладидскую товарную станцию. Весь этот груз на стройку перевозили на арбах. День и ночь слышались на дорогах скрип колес, понукания аробщиков и глухое, протяжное пение.

Лонгиноз Ломджария высоко ценил труд аробщиков. Сколько раз он наблюдал, как в любую непогоду, стоя по колено в трясине, они плечом подпирали арбы и ласково уговаривали надрывающихся от непосильной тяжести буйволов: «Ну, еще чуть-чуть, родимые, ну еще, милые...»

Хобисцкальский мост был самым большим мостом после Рионского. Строители и путники переходили реку вброд. Вброд переправлялись на другой берег и арбы, и грузовики, и повозки.

Половодье на реке случалось часто, и тогда преодолеть его не было никакой возможности. Это тормозило снабжение стройки всем необходимым, и поэтому строительство моста через Хобисцкали было в центре внимания руководства.

Для моста был необходим цемент, но доставлять его было так же трудно, как некогда соль, которую грузинские крестьяне возили из Агзевана на арбах и повозках. Но для Лонгиноза никаких препятствий не существовало. Ни одной лишней минуты не задерживал он груз на станции. Его не могли остановить ни половодье, ни ливень, ни жара.

Вот и теперь не успел прибыть из Новороссийска вагон с цементом, как Лонгиноз с двадцатью арбами был уже тут как тут.

Стоял солнечный день. Всю неделю ни дождинки не упало с неба, и поэтому дороги были сухи. Радости Лонгиноза не было границ — вот так денечки, как по заказу. Он уже предвкушал, как долгожданный цемент без помех будет доставлен на стройку. Но недолго радовался Лонгиноз: неожиданно с моря грозно пошли тяжелые тучи, переполненные влагой.

Лонгиноз с горечью отметил, что тучи недолго будут нести такую тяжесть и прольются на землю ливнем. И тогда прощай цемент, добытый всеми правдами и неправдами, угрозами и мольбой.

— Проклятье, — как ошпаренный носился Лонгиноз по станции, пот ручьями стекал с его разгоряченного лица. Вдруг он застыл словно вкопанный и зло погрозил тучам кулаком. — Откуда вас принесла нелегкая, будьте вы прокляты! — вовсю ругался Лонгиноз. Потом перевел дух и сменил тон: — Дорогой мой, ветер-ветрило, пожалей меня, разгони тучи, развей хмару, унеси их за три моря, за высокие горы, не губи меня, век тебя помнить буду, пожалей! — закинув голову к небу, истово бормотал Лонгиноз.

Поймав на себе изумленные взгляды грузчиков и аробщиков, Лонгиноз смутился.

— Так дедушка мой уговаривал ветер, правда без толку, тьфу ты, проклятье! — пояснил он и тут же побежал к складу.

— Сколько у тебя брезента? — накинулся Лонгиноз на кладовщика.

— «Сколько, сколько»... Один — вот сколько, будто сам не знаешь, — буркнул кладовщик Буху Дараселия.

— Какого он размера?

— Двадцать квадратных метров.

— Резать будем, покроем арбы с цементом.

— Резать? — вскричал Дараселия. — Ты что, с ума спятил?

— Да, да, да, разрежем на куски, чтобы цемент не промок, — нетерпеливо повторил Лонгиноз.

— Для твоего проклятого цемента брезент искромсать, да? — кипятился Дараселия.

Яркая вспышка молнии осветила разгневанное лицо кладовщика.

— Эх ты, олух! — взорвался Лонгиноз.

— Что-о-о? — вконец взбеленился Буху.

— Тетеря ты, вот что. Цемент этот не мой, так же как и брезент не твой, понял?

— Оно-то так, но за брезент несу ответственность я! — поумерил свой пыл кладовщик.

— А за цемент кто ответит?

— За цемент — ты, а за брезент — я.

— Глупости говоришь, Бухутия, ослиная твоя башка.

— Какой я тебе Бухутия, Буху меня зовут, ясно? — вновь взорвался кладовщик. — И попрошу не оскорблять. Не выводи меня из себя, Лонгиноз, иначе несдобровать тебе, — рявкнул кладовщик.

— Глупости говоришь, Бухутия, тупица ты эдакий, — не обращая внимания на угрозу, продолжал Лонгиноз. — Не твой брезент, не твой, понял?

— Ты посмотри на него! А чей же, я тебя спрашиваю?

— «Чей, чей»! Народный он — вот чей, государственный, уразумел теперь, а? Грош цена твоему брезенту, а цемент для стройки дороже миллиона, пораскинь мозгами, Бухутия.

— Не Бухутия я тебе, слышишь? — угрожающе сжал кулаки Дараселия.

Снабженец понял, что ни силой, ни угрозами брезента он не получит, и решил сменить тактику.

— Буху... Миленький мой толстячок Буху. Вот так ты нашу дружбу ценишь, да? Ты ведь головастый мужик, посуди сам: какое богатство корове под хвост мы бросаем, пойми же ты наконец! — ласково уговаривал кладовщика Лонгиноз.

Вновь блеснула молния и прогрохотал гром.

— Бог ты мой! Пришла моя погибель! — как ужаленный подпрыгнул Лонгиноз. — Как припустит сейчас... Так где же брезент?

— Вон он, в углу, — смягчился кладовщик.

Лонгиноз привел на склад двух аробщиков. Втроем они быстро расстелили брезент по полу и ловко разрезали его ножами по размеру арбы. Потом скатали куски брезента и взвалили их на спины.

— Погрузим на мотоцикл, — распорядился Лонгиноз.

— Да его же от силы арб на десять хватит, не больше. А что с остальными делать?

— Бурками покроем, — мгновенно принял решение Лонгиноз.

— С аробщиков снимешь, а цемент покроешь, так, что ли! — недоверчиво переспросил Дараселия.

— Вот именно. А не хватит бурок, шкуру с себя сдерну, а цемент накрою, ясно? Теперь ты хоть понял, что для нас значит цемент, а?

Снова загрохотал гром, и молния голубым сиянием озарила успокоившееся лицо Лонгиноза.

— Была бы у меня твоя голова, Лонгиноз, разве я на складе бы сидел? — сказал Дараселия и тут же встрепенулся: — Что же ты стоишь? Беги, беги, а то сейчас ка‑ак польет!..

Спиридон Гуния сидел за своим столом в конторе строительства Коратского массива. Перед ним стоял демобилизованный солдат, неловко мявший в руках шапку. Было заметно, что он отвык от гражданки и не знал, как себя держать. Смуглое, от природы энергичное и волевое его лицо было черным от загара.

— Вы в танковых войсках служили? — спросил Спиридон Гуния.