Земля

Уча и Антон по-прежнему жили в Кулеви в семье Якова и Эсмы.

Старики привязались к ним и ни в какую не отпускали их в бараки. Пока Уча был на работе, Эсма ни на шаг не отходила от больного. Она кормила его с ложечки, обстирывала и обхаживала его. Бачило так ослаб от лихорадки и высокой температуры, что от него остались лишь кожа да кости. Он весь пожелтел, глаза глубоко запали, не было аппетита. Порошки не помогали, и тогда врач назначил ему уколы хинина. Провизор чаладидской аптеки Карло Хвингия на просьбу Учи ответил, что он даже в глаза не видел ампул хинина.

Уча поехал за лекарством в Поти. Но и здесь лекарства не оказалось.

А Антону день ото дня становилось все хуже и хуже. Уча пришел в отчаяние. Умирал его друг, а он ничего не мог поделать.

Однажды Уча поведал о своем горе Адилю Чегиани. Адиль сказал, что у Хвингия есть хинин в ампулах.

— Я уже был у него.

— Ну и что?

— Нету, говорит.

— Так бы он и дал тебе!

— Это почему же?

— Да он за эти ампулы три шкуры дерет.

— Где это видано, чтобы провизор от больного лекарство утаивал? — не поверил Уча.

— А прячет же. За деньги совесть свою продает.

— Что же, выходит, он из-за денег человека убивает, да?

— Так и получается.

— Ну, а люди ослепли, что ли?

— Так люди об этом не знают.

— А кто их покупает?

— Покупают, у кого выхода нет.

— Убью! — взревел вдруг Уча. — Убью на месте! Тут человек погибает, а он на этом наживается. Убью!

— Туда ему и дорога, — поддакнул Адиль Чегиани.

— Даже жалобу на него и то никто не пишет. Больному или его близким не до жалоб. Последнее отдадут за лекарство да еще и спасибо скажут.

— А ты-то, ты ему переплачивал?

— Я малярией не болел. И лекарство мне ни к чему вроде. А вот другие переплачивали, и не раз.

Уча побледнел.

— Говорят, и отец этого Хвингия, Павле, был собака дай боже. Он в селении полеводом работал. Так вот все селение его люто ненавидело. Когда на свадьбе его кинжалом закололи, все селение вздохнуло с облегчением. Отец мой зимой ходил в Одиши на заработки и знал этого Павле. Был в том селении еще Караман Хвингия. Вот кто, говорят, наводил страх на людей. И по сей день его именем детей пугают. Силен был подлец, но зол и жесток, одно слово — бандит и ворюга. Оставаться в селении ему уже было нельзя. Так что, ты думаешь, он сделал? Продал дом односельчанину, которого ненавидел. В ту же ночь он поджег дом, а заодно и своего дружка лавочника Коста Цулая, с которым он из селения решил податься, спалил живым. Потом подпустил петуха под общественные амбары да и был таков. Но недалеко ушел. Все селение в погоню за ним пустилось. Пристрелили его как пса бешеного.

— Что ж, собаке — собачья смерть! — гневно сказал Уча. — Этот наш провизор почище того бандита будет. Тот хоть в открытую грабил, а этот исподтишка норовит. Пойду душу из него вытрясу! — грозно пообещал Уча, вставая.

На следующий день Уча рано утром пошел к Карло Хвингия. В аптеке было несколько мужчин и женщин.

Провизор был молодым человеком в очках. Он украдкой приглядывался к посетителям и, лишь внимательно изучив их, давал ответ, есть ли у него то или иное лекарство.

Все это не ускользнуло от Учи. Ага, значит, правду сказал Адиль, этот шакал знает, как с кем себя вести, кому дать лекарство, а кого поводить за нос. Разговаривал провизор высокомерно, получая, видимо, удовольствие от просительного и подобострастного тона посетителей.

— Что это на вас мор нашел, от работы, наверное, увиливаете — все больны да немощны?! — бурчал он под нос. — Я тут с ног сбиваюсь, вас — вон сколько, а я один на всех... — Обнаглевший вконец от полной безнаказанности, он издевался над больными. — Сидели бы себе дома, а вы претесь в аптеку, словно у меня и дела больше нет, только с вами цацкаться.

— Как же мы, сынок, можем сложа руки дома сидеть, когда больному лекарство требуется?! — попыталась было урезонить наглеца старая женщина в черном платье.

Хвингия тут же взял у нее рецепт, долго небрежно разглядывал его и, наконец насладившись тревожным нетерпением старушки, вернул его, сказав, что такого лекарства нет.

Уча все это прекрасно видел, и кулаки его сжимались от ярости, но он до поры до времени сдерживался. Наконец подошел его черед. Уча, подобострастно заглядывая в глаза провизору, протянул ему рецепт.

— Нет и не будет, — не глядя, бросил ему Хвингия.

— Врешь, есть, — сказал Уча с едва сдерживаемой яростью.

— Что, что?

— Врешь, говорю. Есть у тебя лекарство.

Хвингия поднял голову.

— Я тебе еще вчера сказал, что нет.

— Ты обманул меня вчера, — Уча бросил рецепт на прилавок. — А ну, выкладывай лекарство, тебе говорят.

— Ты что, оглох? Откуда я тебе возьму, если его нет? — встал Хвингия.

Уча ухватил провизора за воротник, рванул к себе его тяжелое тело и резко оттолкнул. Провизор с размаху плюхнулся на стул.

— Выкладывай, ну!

— Люди, убивают! — благим матом заорал провизор. Он попытался было встать, чтобы юркнуть в соседнюю комнату, но Уча разгадал его намерение. Он легко перемахнул через прилавок, и воротник Хвингия вновь оказался в его руках.

— Я тебя сейчас прикончу, понял? Где ампулы? Давай их сюда, ну!

— Как же я их дам, когда ты меня душишь? Спасите, люди!

Но люди с одобрением и любопытством смотрели на эту сцену.

— Пусти, дам я тебе эти чертовы ампулы, отпусти только! — прохрипел Хвингия, хотя Уча держал его за ворот, а не за горло. — Задыхаюсь...

Уча отпустил ворот.

Провизор попытался было еще раз разжалобить присутствующих, но, заметив лишь осуждающие взгляды, тут же достал из-под прилавка коробку, доверху наполненную ампулами, и протянул ее Уче.

— Положи на прилавок.

— Ой, сколько, оказывается, ампул у этого прохиндея... — приложила к щеке руку старушка в черном платке.

— А ты говорил — нету? — с издевкой спросил провизора Уча. — Небось покажи тебе сотню, мигом найдешь, а? Голову, голову подними, посмотри в глаза людям!

Но провизор стоял, опустив очи долу.

— Что, стыдно людям в глаза смотреть, да? А может, страшно? — Уча повернулся к присутствующим. — Что делать будем, люди, милицию позовем или сами с ним рассчитаемся?

— Не надо, сынок, — попросила старушка в черном. — Простим его на первый раз. И пусть слово нам даст, что не станет он больше лекарство прятать.

— Вору на слово поверим, тетушка, так, что ли?

— На первый раз простим ему, родненький, посмотри, на кого он стал похож. Что ни говори — человек он все же.

— Вот как! А скажи-ка, тетушка, станет ли человек от больных лекарство таить? Кто знает, скольких он на тот свет отправил, и хоть бы что! — вступил в разговор пожилой тракторист Павле Кантария.

— Ну коли еще раз он за старое примется, душа из него вон.

— Что скажете? — спросил людей Уча.

— Человек, который от больного лекарство прячет, не может называться человеком, — сказал старик Сардион Хурция, отец рабочего. — Мой сын на краю могилы, а эта гнида ампулы от нас укрывает. Простим его на этот раз, а повторит — пусть не ждет от меня пощады, как свинью прирежу.

— Дай слово, что не повторится это больше, — обратилась к провизору старушка в черном.

— Ты что, оглох? — рассердился тракторист.

Хвингия подавленно молчал.

— Он со страху, видно, язык проглотил, бесстыжий, — вставил слово шофер Герасим Тодуа.

— Ну, говори же! — потряс провизора за плечо Уча.

— Даю слово, не буду я больше, — выдавил из себя Хвингия.

— Эй, кто здесь за ампулами хинина, налетай! — обратился к собравшимся Уча. — Только не все сразу, становитесь в очередь. Ну, отпускай! — коротко приказал он провизору.

Провизор, не поднимая глаз, отпускал ампулы. Спиной он чувствовал жесткий взгляд Учи. Первыми получили ампулы старушка в черном платке и Сардион Хурция.

— Дай тебе бог счастья, сынок, — сказала Уче старушка, пряча ампулы в карман. — Кто его знает, скольких человек мы не досчитались из-за этого негодяя.