Реквием

Это обвинение — пощечина. Это чертовски больно. Мое лицо становится горячим, кровь приливает к щекам. Я так возмущена, что хочу нанести ответный удар, укусить его, выцарапать ему глаза, разрезать кожу так жестоко, что задеть кости, но у меня нет слов, чтобы причинить ему боль так же эффективно, как он причинил ее мне — меня полностью лишили способности говорить. Жаль, что Тео не лишён дара речи. Он наклоняется ко мне, губы сжаты в тонкую линию, и впервые я вижу настоящую, неподдельную боль в его золотистых глазах. Я ошеломлена тяжестью его взгляда на моей коже.

— Рейчел была мне дорога. Ты никогда, блять, не узнаешь, что она значила для меня. Ты ходишь по этому месту с задранным носом, ведешь себя как гребаная жертва, но ты не единственная, кто пострадал от всего этого. Ты действительно думаешь, что единственная, кто просыпается посреди ночи, чувствуя, что не можешь дышать? Думаешь, ты единственная, кто чертовски раздавлен этим? Я даже не могу посмотреть на себя в зеркало. Ты можешь ненавидеть меня до самых глубин своей души, пока не почувствуешь, что это съедает тебя заживо, но могу гарантировать тебе прямо сейчас, что ты никогда не будешь ненавидеть меня так сильно, как я ненавижу себя. А теперь расскажи мне о людях на этой гребаной фотографии, Соррелл!

Я моргаю, глядя на него, потрясенная словами, которые Тео только что обрушил на меня… и совершенно сбитая с толку его последней командой.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Я ничего о них не знаю! Они ненастоящие!

Он сжимает челюсть.

— Настоящие.

— Это фотография со стока! Это просто модели, которые Гейнор нашла в интернете. Она загрузила фотографию семьи на пикнике на пляже, и заменила девушку на изображении мной. Почему тебе так трудно это понять?

Тео сжимает руки в кулаки.

— Ты такая чертовски упрямая, — шипит он.

— Если я так чертовски тебя раздражаю… если ты так сильно любил Рейчел…

Я задыхаюсь, пытаясь заговорить. Когда я начала плакать? Икаю, пытаясь обуздать нахлынувшие на меня эмоции, но это бесполезно. Это слишком много для меня. Больше меня. Более могущественное, с чем я могу бороться.

— Если ты так сильно любил ее, тогда почему ты вообще здесь? — я стискиваю зубы. — Как ты мог спать со мной прошлой ночью?

Если Рейчел так много значила для меня, то как я могла спать с ним прошлой ночью? Этот вопрос прожигает пылающий след в моем сознании, уничтожая все остальные мысли. Вот в чем суть: этот самый вопрос — истинный источник моего гнева. Я ненавижу Тео, но… Рейчел была моей подругой. Я изо всех сил старалась игнорировать то, что чувствую — неоспоримое влечение, которое испытываю к Тео. Я протестовала против этого день и ночь, пытаясь оттолкнуть его, отвергнуть его без всякой на то причины, но не имеет значения, что я делаю. Я все еще чувствую это, каждое мгновение бодрствования, каждый день, и не могу от этого избавиться. То, что я чувствую к нему, выходит за рамки простого влечения. В «Туссене» полно других горячих парней, но они не занимают мои мысли и не мешают мне спать. Я не думаю о них двадцать четыре часа в сутки. Не жажду и не нуждаюсь в них так, как жажду и нуждаюсь в Тео. То, что я чувствую к нему, выходит далеко за рамки влечения. У меня что-то тянет под ложечкой. Голод, для которого у меня нет названия. Отчаяние и настойчивость по отношению к нему, которые не имеют никакого смысла, пугают меня до полусмерти каждый раз, когда я пытаюсь встретиться с этим лицом к лицу.

Тео — живое воплощение разочарования, когда говорит:

— Рейчел ушла, Соррелл. Мне пришлось смириться с этим давным-давно. Ты здесь. — Кажется, он борется с тем, что сказать дальше. — Ты жива. Ты в моей жизни. Да простит меня Бог, но я ничего не могу поделать с тем, что люблю тебя.

Это слишком тяжело вынести.

— Ты не любишь меня. Ты не знаешь значения этого гребаного слова.

Тео смеется горьким смехом.

— Я очень хорошо знаю, что это значит.

— Тогда как ты можешь сидеть здесь и говорить мне, что любил ее, и в то же время говорить мне, что любишь меня? Это невозможно. Я не хочу этого слышать!

— В этом-то и проблема, не так ли? Ты просто не хочешь смотреть правде в глаза.

— Убирайся нахуй из моей комнаты, пока я не начала кричать.

Я думаю, парень собирается сразиться со мной в этом вопросе. Когда он не боролся со мной, когда я говорила ему что-то сделать? Но Тео встает с кровати. Холодный лунный свет, льющийся через огромное панорамное окно у кровати, окрашивает его бледную кожу в мертвенно-серебристый цвет, когда он смотрит на меня.

— Ты знаешь, что это правда. И ты тоже это чувствуешь. Отрицай сколько…

— О, поверь мне. Я, блять, так и сделаю. Ты бредишь. — Даже когда говорю это, меня разрывает на части желание запустить руки в его волосы, убрать непослушные пряди с его лица. Я хочу почувствовать их густоту и пропустить его волны сквозь пальцы. Хочу заползти к нему на колени и поплакать у него на груди; как будто круг его рук — единственное безопасное место, оставшееся на Земле. Такая жестокая и горькая ложь.

Чувство вины невыносимо.

Я хочу убежать от ненавистных вещей, которые он говорит мне, но не могу. Правда обо всем этом разрушает меня, хотя Тео не озвучил ту правду, которая ранит меня больше всего. Я уворачиваюсь от этой мысли, стараясь не дать ей оформиться в моем сознании, но у знания есть свой собственный разум. И он хочет, чтобы его услышали.

Я ревновала.

Слушая, как Тео говорит о своем горе и о том, как сильно он любил Рейчел, мне захотелось вылезти из своей гребаной кожи. Это вызывало ужасную тошноту, хуже, чем от принятой таблетки, пока не стало всем, о чем я могла думать. Он любил Рейчел. Это неопровержимый факт. Я видела это на его лице и слышала в его голосе. И слышать, как он это говорит, было больно. Я никогда не испытывала такого горького стыда.

Тео отодвигается к краю кровати, и какая-то жалкая, ужасная часть меня внезапно не хочет, чтобы он уходил. Как я могу чувствовать себя таким образом, так противоречиво и раздираемо, когда мой путь должен быть предельно ясным? Боже, я просто хочу свернуться калачиком и перестать дышать. Если бы это избавило меня от этого замешательства и боли, тогда я бы с радостью предалась забвению.

— Лани рассказала мне о противозачаточных. Не злись на нее, — говорит Тео, останавливая меня, когда я резко сажусь на кровати. — Она просто беспокоится о тебе. И хочет помочь. Я пришел сюда только для того, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке.

Мои глаза щиплет, они наполняются новым потоком слез. Не знаю, почему так важно, что Тео знает о таблетке, которую я приняла. Он был там прошлой ночью. Он трахнул меня. Тео вошел в меня, и знает, что мы по глупости не использовали никакой защиты. Очевидно, что нужно было бы что-то сделать, чтобы смягчить любые катастрофические последствия того, что мы сделали. Но смущение от того, что он узнал о том, что я сделала от Лани просто… по какой-то причине это чертовски раздражает меня. Я поднимаю руки в воздух, позволяя им упасть на колени — демонстрация чистой покорности судьбе.

— Отлично. Как можешь убедиться, я в полном порядке. Теперь, когда успокоил свою совесть, можешь уйти.

Его глаза полны стали и раздражения.

— Моя совесть чиста. Мне было бы все равно, если бы ты не приняла таблетку.

— О, пожалуйста, Тео! Какой парень трахает девушку и не хочет убедиться, что ему не придется платить алименты…

— Хватит, — тихо говорит он. — Как я сказал тебе, мне было бы все равно. Я знаю, что у этого дерьма иногда бывают дерьмовые побочные эффекты, поэтому пришел убедиться, что с тобой все в порядке.

Я не знаю, что делать с этим заявлением. Действительно не знаю.

— Хорошо. Меня не рвет, если ты это имеешь в виду, — говорю я с горечью. — Но в порядке ли я? — я качаю головой, отчаянно цепляясь за то немногое здравомыслие, что у меня осталось. — Нет. Я не могу сказать, что со мной все в порядке.

На секунду мне кажется, что парень собирается подойти ко мне. Измученное выражение его лица указывает на то, что он это сделает. И на эту долю секунды его утешительные объятия — это все, чего я жажду в этом мире. Тео проводит руками по волосам, напряженно выдыхая через нос. А потом смотрит на меня.