Слезы на камнях

Погруженный в сон мир казался пустынным и одиноким. Караванщики спали в своих повозках. Даже дозорные, подчиняясь власти повелительницы сновидений, дремали на спинах оленей, которые тоже были где-то на грани между явью и грезами.

И только в душе Мати не было покоя. Оглядевшись вокруг, девушка вздрогнула.

Снежная пустыня – не беззаботный сад благих душ. Тут всякое может случиться.

Караван не может позволить себе вот так просто спать… Тем более, что…

И тут девушка нервно повела плечами. Ей стало не по себе, когда она поняла, что не могла увидеть того, что только что видели ее глаза. Потому что над установленными вкруг повозками каравана был натянут шатер, за которым были скрыты и небеса, и свет луны, и просторы снежной пустыни с застывшими на их границе всадниками-дозорными. Но она видела все это и…

Мати повернулась к богиням. У нее в глазах было сомнение и вопрос. Они спрашивали о том, что не смели произнести уста: "Это что, дар? Тот дар, которым Вы наделяете меня? Но за что? Ведь я не заслужила его!" -Мы ничего не дали тебе, девочка, – мягко, как добрая смертная, а не суровая богиня проговорила Айя, – все, что у тебя было, есть и будет всегда принадлежало тебе.

Мати не поняла ее слов. Но… Но она и не стремилась понять. Главное было другое.

– Матушка метелица, мой караван сейчас беззащитен. Воины спят. Шамаш спит… Кто отведет от нас беды?

– Я. Не бойся, милая. Я позабочусь обо всем. Это место благословенно мной. Пока вы стоите на нем, с вами ничего не произойдет.

– Но мы не можем остаться здесь навсегда.

– Мне бы хотелось, чтобы… Нет, – возразила она самой себе, – я понимаю: караванщики – странники пустыни. Им нужно продолжать свой путь. Такова их судьба.

И твоя тоже. До тех пор, пока ты этого хочешь.

– Ты…Ты не сердишься на меня?

– Сержусь. Однако куда меньше, чем на саму себя.

– Но ты простишь меня?

– Уже простила. И вообще – я не могу долго злиться на тебя. Ты же знаешь…

– Я… Можно я вернусь к себе в повозку? Нужно покормить малышку.

– Еще не время. Пока она сыта. Я позаботилась об этом. Пусть спит. Сон для нее сейчас- тоже пища.

– Да, Матушка метелица. Спасибо тебе. И, все же, можно я пойду? – ей было не по себе одной наедине небожительницами.

– Милая, я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. И передала своему отцу, когда он проснется.

– Да? – девушка насторожилась. Воля богини снегов – что могло быть важнее для караванщиков? Разве что желание повелителя небес.

– Скажи ему, чтобы он не торопился увести отсюда караван. У вас достаточно еды и огня для небольшого отдыха. Позвольте Шамашу окрепнуть, оправиться от ран.

– Конечно, Матушка… – она была уверена, что отец так и собирался поступить.

– Я знаю, как вы заботитесь о нем. Как его любите. Просто… Просто вы так стремитесь поскорее убежать подальше от последнего города, что… В общем, передай хозяину каравана мои слова.

– Обязательно!

– Хорошо. А теперь… Мати, девочка, шла бы ты к Шамашу. Посиди с ним.

– Но… – разве у нее было такое право – сторожить сон бога солнца?

– Так будет правильно, милая. Ступай.

– Зачем? – проводив молодую караванщицу взглядом до самой повозки, спросила, повернувшись к богине снегов, Нинтинугга.

– Мне нужно увидеть его сейчас… И не важно, что он спит… – ее огненное тело начало обретать очертание, превращаясь в точеную женскую фигурку – стройную, как юное деревце, и как ветер легкую. Лишь накинутый на голову капюшон скрывал черты лица.

– Ты смотришь ее глазами…-Нинти начала понимать. Это было удивительно, и все же, возможно. – Кто эта девочка? Твоя посвященная?

– Мне приходится прибегать к помощи чужих глаз… – Айя слышала ее, но и не думала отвечать на вопросы, продолжая говорить лишь то, что хотела сама. – Ты ведь прекрасно знаешь, что я не могу прийти к нему сама.

– Айя, он…

– Он выздоровеет, я знаю…

– Для нас тело – лишь оболочка. Не более того. Если бы он захотел…

– Но он не хочет.

– Почему?! Почему он не освобождается от тех оков, в которые сам себя заковал, продолжая оставаться пленником плоти?!

– Не знаю. Но если ему это для чего-то нужно…

– Во имя свышних, Айя! Если бы он перестал держаться за все это… Все было совсем иначе!

– А как "иначе"? Лучше или хуже?

– Лучше! Много лучше!

– Ты в этом уверена? – и, сама отвечая на свой вопрос, Айя качнула головой, вздохнула. – Шамашу дано не только видеть будущее, но, в отличие от всех остальных, всех нас, создавать его.

– Ты хочешь сказать – эта та плата, которую свышние требуют от него за это право…?

– Нет. Я думаю… Мне кажется, что… Если бы не это, не хрупкое людское тело со всеми его ранами, он не стал бы жить этим миром. Просто ушел бы из него, прежде чем нечто совершенно чужое начало становиться для него родным, привязывая к себе множеством нитей… И вообще, пусть он будет таким, какой есть. Каким ему хочется быть.

– Ты любишь его…

– Да.

– Но Айя… – Нинти замешкалась. То, что она собиралась сказать… Это не могло не прочинить собеседнице боль. Но промолчать – было выше ее сил. – Айя, – она говорила осторожно, словно ступая по тонкой нити горизонта, – он… Он не…

– Не Ут, – богиня снегов кивнула. – Я знаю.

– Знаешь?! – удивленно вытаращилась на повелительницу снегов богиня врачевания.

– Шамаш искренен. Он никогда не играл чужой роли.

– Ты знаешь. Но вместо того, чтобы ненавидеть его, презирать, любишь, кажется только еще сильнее!

– Да. Потому что он такой, какой есть.

– Но ты… А как же Ут? Я не понимаю!

– Ута нет… – задумчиво проговорила она. В ее голосе была грусть понимания и признание неизбежного, но не боль, которая уже бесконечно давно была выплакана до дна. – Его нет целую вечность и даже дольше… Я… Помнишь, я говорила малышке, что знаю, каково безнадежно терять? – она тяжело вздохнула, замолчала на мгновение, может быть, ожидая, что Нинтинугга заговорит с ней, прознав это столь редкое для ее души стремление к откровенности. Но та молчала, застыв недвижимой, слушая с такой жадностью, какой тянется к теплу костра, разожженного вернувшимся из пустыни тот, кому самому скоро предстоит отправиться в мир вечного холода. И Айя продолжала: – Я знаю, как больно, горько, невыносимо прощаться с прахом, хоронить память, как бывает страшно даже спустя дни и года, оборачиваясь назад, стремясь вспомнить что-то доброе, теплое… улыбку, касание рук, движение губ – видеть вновь и вновь лишь это мертвое безликое нечто… Ты скажешь – у нас нет тел. Эта людская плоть, – она развела руками, – всего лишь одежда, в которую мы облачаемся, путешествуя по земле, стремясь ощутить ее тепло или холод. Сгорит ли оно в огне жизни, обветшает ли со временем – мы лишь сбросим платье, чтобы переодеться в другое, только и всего… Но Ут… Это было…

Я не знаю, как объяснить… Живя рядом со смертными, мы слишком привыкли думать людскими образами, а их так мало! Их не хватает, чтобы передать… Мне казалось: то, что я вижу – огонь, погасший навек, лед, растаявший без следа, дух, лишенный дыхания и твердь, потерявшая свою тень. Это было так страшно, что в первый момент, когда я увидела… Мне захотелось бежать скорее прочь… И я убежала.

Убежала в мечты, надежды, которые с таким усердием поддерживали во мне вы все, надеясь сами, но которым, как я знала, было не суждено исполниться.

– Почему ты ничего не рассказала нам? Почему позволяла верить в ложь?

– Вера всегда обман… Но как же без нее продолжать путь? Не знаю, но, может быть, именно эта вера привела в наш мир Шамаша…

– Но чтобы вера исполнилась до конца, ты ведь должна не просто признать его, но…

– Полюбить? А я разве не люблю?

– Любишь, но…

– Поверь мне, это совсем не сложно. Когда не растрачено столько чувств, которые копились всю минувшую вечность… Я ждала… Я ждала его. Возвращения… Прихода…

Сама не знаю, чего. Его! Не просто надеялась. Я готовилась к этому. И ты представить себе не можешь, как счастлива я была, когда он ступил на эту землю, как… Я наконец, перестала видеть смерть, оборачиваясь назад. Я начала жить не прошлым, а будущем!