Страница 43 из 73
— Ты бы сказал то же самое, если бы я встретила тебя с узаконенным ребенком на руках? — спросила она с вызовом.
— Конечно да.
— У меня такое впечатление, что тебя совсем не удивил мой рассказ, наверное, до тебя уже дошли все сплетни, Матиас. Моя подмоченная репутация опережает меня, куда бы я ни пошла. Она может разрушить твою карьеру дипломата и всю твою жизнь.
— Это мои проблемы.
Из-за кустов рододендрона Хуана Нанкучео не могла видеть, как Офелия взяла бархатную коробочку, поставила ее себе на ладонь и молча стала рассматривать, словно это был египетский скарабей. Хуана ничего не слышала. Она не решалась высунуться из кустов, но, когда ей показалось, что пауза слишком затянулась, она вышла из своего укрытия и возникла перед молодыми людьми, якобы чтобы унести поднос. И тут она увидела кольцо на безымянном пальце Офелии.
Они хотели сыграть свадьбу без шума, но для Исидро дель Солара это было равнозначно признанию вины. К тому же свадьба дочери — прекрасная возможность выполнить светские обязанности и заодно утереть нос всем этим недоноскам, кто распускал сплетни про Офелию. Сам он их не слышал, но ему не раз казалось, что в «Союзе» у него за спиной пересмеиваются. Хлопоты потребовались минимальные, поскольку для новобрачных все было приготовлено еще в прошлом году, включая простыни и скатерти с вышитыми инициалами обоих. Они вновь поместили объявление в газете среди светских новостей, а портниха спешно взялась шить подвенечное платье, похожее на то, что было раньше, но гораздо большего размера. Падре Висенте Урбина удостоился чести провести свадебную церемонию; одно только его присутствие способствовало восстановлению репутации Офелии.
Подготавливая пару к таинству брака путем строгих предупреждений и мудрых советов, он деликатно обошел стороной прошлое невесты, но она не отказала себе в удовольствии сообщить священнику, что Матиас все знает и что они вместе понесут груз ее тайны всю оставшуюся жизнь. Перед тем как отправиться в Парагвай, Офелия захотела пойти на кладбище, где был похоронен ее сын, и Матиас пошел вместе с ней. Они поправили белый крест, возложили на могилку цветы и помолились.
— Однажды, когда у нас будет собственное место на Католическом кладбище, мы перенесем туда прах малыша, чтобы он был с нами, как и должно быть, — пообещал Матиас.
Они провели неделю медового месяца в Буэнос-Айресе и потом по суше отправились в Асунсьон. Этих дней для Офелии оказалось достаточно, чтобы убедиться: выйти замуж за Матиаса — одно из лучших решений в жизни. «Я буду любить его, как он того заслуживает, буду ему верна и сделаю его счастливым», — пообещала она себе. И наконец этот мужчина, упрямый и терпеливый как бык, переступил порог своего дома, обустроенного тщательно и роскошно, держа на руках свою жену. Она весила больше, чем он ожидал, но сил у него хватило.
Часть третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ К КОРНЯМ
IX
1948–1970
У всех людей
есть право
на землю и на жизнь
и право есть свой хлеб…
Пабло Неруда, «Ода хлебу», из книги «Оды о главном»
Летом 1948 года семья Далмау положила начало традиции, продолжавшейся последующие десять лет. Росер с Марселем провели февраль в арендованном домике на берегу моря, а Виктор остался работать в городе и приезжал к ним в конце недели, как это делало большинство чилийских мужчин его круга, которые хвастались тем, что не могут позволить себе отпуск, поскольку незаменимы на работе. В этом желании мужчин, находившихся вдали от своих семей, наслаждаться летней свободой, словно они на несколько месяцев снова стали холостяками, Росер видела еще одно проявление креольского мачизма[27]. Если бы Виктор отсутствовал в больнице целый месяц, это выглядело бы странно, но сам он говорил, что основная причина, по которой он не хочет оставаться в домике на берегу, — это тяжелые воспоминания о лагере беженцев в Аржелес-сюр-Мер. Он не предполагал когда-либо еще ступить на песчаный берег. Как раз в феврале Виктору представился случай оказать ответную услугу Пабло Неруде за то, что тот когда-то выбрал его из многих других испанцев и помог вместе с Росер и Марселем эмигрировать в Чили. Республика выдвинула поэта в сенаторы, и он враждебно относился к нынешнему президенту Чили, который был ярым противником Коммунистической партии, хотя именно она помогла ему прийти к власти. Неруда не скупился на ругань в адрес этого человека, которого называл «продуктом политической кухни», предателем и «презренным, озлобленным, ничтожным вампиром», за что был обвинен правительством в оскорблении личности и клевете, уволен с должности сенатора и неоднократно подвергался преследованию полиции.
Однажды в больнице, где работал Виктор, появились двое руководителей Коммунистической партии, которая вскоре была объявлена вне закона; они хотели с ним поговорить.
— Как вы знаете, есть приказ арестовать нашего товарища Пабло Неруду, — сказали они ему.
— Я читал об этом в сегодняшней газете. И с трудом в это верю.
— Его надо спрятать на какое-то время. Мы полагаем, эта ситуация скоро разрешится, а если нет, мы найдем способ переправить его за границу.
— Чем я могу помочь? — спросил Виктор.
— Вы сможете предоставить ему укрытие ненадолго? Так или иначе, ему придется часто менять жилье, чтобы его не схватила полиция.
— Конечно, это честь для меня.
— Наверное, вам не надо говорить, что никто не должен об этом знать.
— Жена с сыном в отпуске. Я в доме один. У меня безопасно.
— Мы обязаны предупредить, у вас могут быть серьезные проблемы за укрывательство.
— Не важно, — ответил Виктор и дал им свой адрес.
Вот так и получилось, что Пабло Неруда и его жена, аргентинская художница Делия дель Карриль, тайно прожили две недели в доме Далмау. Виктор уступил им свою кровать и небольшими порциями, чтобы не привлекать внимания соседей, приносил им еду из своей таверны. От поэта не ускользнуло удивительное совпадение: в течение этих двух недель он сам, как раньше спасенные им испанские беженцы, получал помощь от «Виннипега», только теперь это был не корабль, а таверна. Кроме того, Виктор снабжал Неруду газетами, книгами и виски — всем тем, что хоть немного успокаивало поэта, — и развлекал его разговорами, раз уж визиты товарищей к нему были строго ограниченны. Неруда был человеком общительным, любил компании, нуждался в беседах с друзьями и даже со своими идеологическими противниками, чтобы практиковаться в вербальном фехтовании и полемических спорах. Бесконечными вечерами, запертый в небольшом пространстве дома, он вместе с Виктором вспоминал беженцев, которых посадил на корабль в Бордо в тот августовский день далекого 1939 года, и многих других мужчин и женщин времен испанского исхода, прибывших в Чили в последующие годы. Виктор заметил, что, проигнорировав распоряжения правительства брать на борт только квалифицированных рабочих и предоставив на «Виннипеге» место для художников и интеллектуалов, Неруда обогатил родную страну разнообразными талантами в области научных знаний и культуры. Менее чем за десять лет в Чили появились ученые, музыканты, художники, писатели, журналисты и даже один историк, мечтавший создать монументальный труд по истории Чили начиная с истоков, и у всех были испанские корни.
Вынужденное заточение приводило Неруду в бешенство. Он метался в четырех стенах, словно зверь в клетке, без конца меряя шагами комнату; ему нельзя было даже выглянуть в окно. Его жена, отказавшаяся от всего, в том числе и от возможности рисовать, только ради того, чтобы быть вместе с мужем, с трудом удерживала его за закрытыми дверями. В этот период поэт отрастил бороду и со всей страстью тратил время на создание поэмы «Всеобщая песнь». В уплату за гостеприимство он декламировал свои старые стихи, в том числе и неизданные, сохраняя при этом неповторимую замогильную интонацию, стихи, которые заразили Виктора одержимостью поэзией, оставшейся с ним навсегда.