Страница 16 из 36
Что ночью выходить можно только в уборную и то один раз и ненадолго, ему сказали в первый же день, и раньше он этого правила не нарушал. Но сейчас… как это? А, вспомнил, форс-мажорные обстоятельства. И если сволочь сунется… то ему есть что сказать… предателю. Мать-то – рабыня, Мажордом, сволочь, мать предал.
Он вполне сознательно заводил, накручивал себя и не потому, что боялся, а не хотел нарываться, нарушение-то распорядка налицо.
В «ремонтной» Гаор разложил брюки и включил утюг. Пока тот грелся, сходил в душевую и там бросил в ящик для грязного рубашку. Всю декаду каждый вечер шил, не поднимая головы, но все метки пришил. И вернулся в «ремонтную». Утюг уже нагрелся, и он стал сушить и одновременно восстанавливать стрелки на брючинах.
– Почему не спишь?
Гаор повернул голову и увидел стоящего в дверях Мажордома. Халат подпоясан, руки в карманах. Но вопрос прозвучал достаточно мирно, и Гаор ответил так же сдержанно, но не враждебно.
– Брюки сразу отпарить надо, а то потом с заломами намучаешься.
– Ты ходил по снегу?
– Да, – кратко ответил Гаор, прижимая утюг к брючине и отводя лицо от выбивающегося из-под утюга пара.
– Куда ты ездил?
Ага, началось. И не из любви к хозяину, а из желания дать укорот Мажордому он ответил:
– Хозяина возил.
Мажордом кивнул.
– Он запретил тебе говорить?
«Ты смотри-ка, – весело удивился Гаор, – соображает». Ну-ка, дадим ответный выстрел.
– Я и сам понятливый, знаю, кому что рассказывать.
У Мажордома дёрнулось в гримасе лицо.
– Не смей мне указывать!
Интересно, это у них что, родовое присловье такое? «Не смей!».
Гаор отставил утюг и выпрямился. Надо дать остыть выглаженной брючине и уже тогда браться за следующую.
Мажордом зло, но и как-то выжидающе смотрел на него.
– Откуда тебе, дамхарцу, это знать?
Так, уже не дикарь и не або. Цивилизуется Мажордом, прямо-таки приятно. Можно и продолжить атаку.
– Я из Аргата, во-первых, а во-вторых, есть такое слово: субординация. Слышал?
Мажордом как рыба схватил открытым ртом воздух. Видимо, это слово имело для него ещё какое-то значение, но Гаор не обратил на это внимания и продолжил:
– Так вот, по субординации я подчиняюсь хозяину и выполняю все его приказы, а тебе я подчиняюсь здесь, в казарме, и настолько, насколько это не противоречит приказам хозяина. Рассказывать тебе о своей работе мне не приказано, значит, тебе как лицу подчинённому этого знать не положено.
Гаор перевернул брюки и взялся за вторую брючину.
– Я лицо подчинённое? – наконец выговорил Мажордом. – Да ты… да как ты смеешь? Мне такое…?!
Если до этого они говорили, не понижая голоса, но не громко, то сейчас Мажордом заорал даже с привизгом. И, отлично понимая, что наверняка спальни уже проснулись и слушают, Гаор не отказал себе в удовольствии и ответил тоже громко.
– Ты в зеркало на себя давно не смотрел? Своего ошейника и клейма не видел? Так посмотри и вспомни. Кто ты, и каково место твоё.
– Ты…!
Мажордом рванулся к нему с явным намерением ударить. Гаор быстро поставил утюг на подставку и перехватил занесённую для удара руку, несильно, не ломая, а только парализуя, сжал.
– А вот этого не надо, – укоризненно сказал Гаор. – Береги здоровье, Мажордом, а то отправят тебя на торги, а у тебя и по возрасту уже третья категория, да ещё по здоровью не первая. Так и в «печку» лечь недолго.
– Ты, как ты смеешь?! – рванулся Мажордом. – Не смей!
Гаор отпустил захват, оттолкнул его и снова, будто ничего и не было, взялся за брюки.
– Я тебя не трогал, ты сам пришёл, – спокойно сказал он. – Орёшь, порядок нарушаешь, – и опять не удержался, – наверняка перебудил всех.
Мажордом судорожно оглянулся на дверь, и Гаор услышал чей-то быстрый топоток: кто-то подслушивал и сейчас улепётывал. Мажордом распахнул дверь, но в коридоре уже никого не было.
– А сейчас скажу, что тебе надо знать, – Гаор выключил утюг и поставил его на подставку. – Хозяин велел мне завтра отсыпаться. Так что на завтрак я приду, а потом буду до обеда спать, – и откровенно ухмыльнулся с издёвкой. – По хозяйскому приказу.
Гаор аккуратно сложил брюки и шагнул к двери. Мажордом стоял прямо на его пути, и Гаор сказал уже с явной угрозой.
– Отойди, а то уроню.
Мажордом невольно посторонился, и Гаор, проходя мимо него, очень вежливо сказал.
– Спокойной ночи, Мажордом.
– Ты… – Мажордом сорвался на крик.
Уже стоя в коридоре, Гаор обернулся и выслушал длинную безобразную, но примитивно неизобретательную ругань. Когда Мажордом остановился, захлебнувшись, Гаор кивнул и сказал:
– Не умеешь ты ругаться, Мажордом. И кто тебя так плохо учил? Никакой цивилизованности. Вот как надо. Пошёл ты…
Для крепости Гаор объединил большой фронтовой и капральский загибы. За дверьми спален стояла напряжённая внимательно слушающая тишина. Решив, что на сегодня с него хватит, да и спать здорово хотелось, Гаор отвернулся от застывшего, как в столбняке, Мажордома и пошёл в свою спальню.
Здесь очень старательно захрапели и засопели, когда он открыл дверь. Гаор прошёл к своей кровати, повесил брюки в шкаф, разделся, разобрал постель и лёг. Вот очень далеко прозвучали шаги и стукнула, закрываясь, дверь. Фальшивые сопение и храп сразу прекратилось. Кто-то негромко хохотнул.
– Надо же… – отозвались шёпотом с другого конца спальни.
– А ты парень, того, – одобряя не словами, а тоном, сказал ещё кто-то.
– Рыжий, а где ты так загибать научился? – спросил тонкий то ли мальчишеский, то ли девчоночий голос.
– В армии, – ответил Гаор, непритворно зевнул и, уже засыпая, добавил, – и на фронте.
И он искренне считал, что на этом всё и кончилось. Мести Мажордома он не опасался. Ну, что тот может ему сделать? Поймать на нарушении режима? Так пусть сначала поймает. И не собирался он так уж злостно нарушать. Устав есть Устав. Наклепать на него хозяину и подвести под порку? Не станет Фрегор его слушать. И не из любви к своему рабу или справедливости, а из злобы на Мажордома. Подведёт под торги? А хоть завтра. Вот уж не жалко. И всё. Какие, на самом деле, возможности у Мажордома, Гаор ещё не знал. И что тот может и умеет ждать подходящего момента, тоже.
Нет, конечно, ночное происшествие имело последствия. Утром в спальне и за завтраком Гаор ловил на себе удивлённо восхищенные и даже испуганные взгляды. Так Мажордом сам виноват, что начал орать и всех разбудил. Сам Мажордом держался как ни в чём не бывало. После завтрака Гаор, как всегда, вернулся в спальню, но вместо того, чтобы надеть комбинезон, ботинки и бежать в гараж, разделся, заново разобрал постель и лёг спать. Не сказать, чтобы особенно хотелось, но раз велено, то велено. Тем более что папку он давно не открывал, а на Ардинайлов стоит особый лист завести.
Он лежал с закрытыми глазами, будто спал, а потом видимо и впрямь заснул, потому что куда-то исчезли шлёпанье мокрых тряпок и звяканье вёдер, перешёптывание и смешки уборщиков, он еле успел завязать тесёмки на папке и подумать, что как бы не проспать обед.
Но всё обошлось, проснулся сам вовремя, успел привести себя и постель в надлежащий порядок, и, когда в спальню стали вбегать пришедшие на обед, Гаор сидел на своей кровати и учил планы дома. Вместе со всеми пошёл на обед, после обеда переоделся и побежал в гараж. Ведь как ни старайся, а всего не переделаешь, к тому же выяснилось, что хозяин куда-то ездил без него на легковушке, значит, её надо опять в порядок приводить, заново проверить «коробочку» и лимузин. Улучив момент, когда механик был чем-то занят в другом углу гаража и слышать их не мог, Летняк негромко сказал:
– Смотри, Рыжий, он теперь тебе мстить будет.
Гаор кивнул и так же тихо ответил.
– Знаю, но укорот надо было дать.
– Оно так, – согласился присоединившийся к ним Весенник. – сделал ты чисто, но теперь поберегись.
Гаор и сам это понимал и берёгся, как мог. Не нарушал режима, если не считать поздних возвращений из поездок с хозяином, не говорил по-нашенски, не замечал наушников и стукачей, хотя руки так и чесались вмазать этим поганцам от всей души, чтобы запомнили на всю оставшуюся жизнь. Мажордом к нему больше не цеплялся, в иные дни Гаор даже и видел его только мельком и издали.