Страница 29 из 49
«Они все понимают, – с обидой за своих питомцев поясняла она. – Знакомство с границей государства входит в обязательную программу по географии…»
Я обескураженно пожимал плечами. Воспитательница с презрением отодвинулась от меня на такое расстояние, какое позволяло автобусное сиденье. Спортивная, современная, в тугих джинсах и с высокой грудью, ирландка скорее подходила Битлам, чем быть воспитательницей даунов. Не понимаю я ни черта в этом мире! Может, поэтому мир и непредсказуем. И в этом его спасение…
Да, мир не укладывается в схему, что сделало бы его похожим на казарму.
А за окном автобуса, пожалуй, начинаются казармы. Те самые, об отсутствии которых в такой военизированной стране я сетовал.
С одной стороны улицы тянется милый, приветливый городок Метулла: шикарные виллы в ухоженных садах-парках, с бассейнами, цветниками. С другой стороны улицы – многорядная колючая проволока, приземистые строения, какие-то зачехленные сооружения, тарелки радаров. Единственное, что объединяет обе стороны улицы, – это полное отсутствие людей… Ослик, два павлина, собаки, яркие птички на обильно раскинутых деревьях – и полное безлюдье. Даже нет привычной Таханы-мерказит, просто автобус разворачивается и едет обратно.
Северная граница Государства Израиль.
Вот он, Ливан. Виден городок по ту сторону от колючей проволоки. Несколько минаретов над плоскими крышами домов создают иллюзию булавок, пронзающих пестрый пятнистый платок.
Покинув автобус, я какое-то время следовал за группой, надеясь на то, что их воспитательница не первый раз в этих местах. Дети фотографировали собак, павлинов и прочую живность под терпеливым оком ирландки. Это утомляло, и я решительно двинулся вперед. Меня обгоняли невесть откуда взявшиеся свирепые грузовики с брезентовым верхом, шлепали гусеницами самоходки. Колючая проволока вздыбилась с правой стороны, и я шествовал в коридоре, словно цветок кактуса. Поднялся на холм. Проволока сходилась у контрольного пункта, а в стороне все пространство занимало несметное количество боевой техники: танки, бронетранспортеры, орудия и что-то еще, совсем диковинного вида. Возле трех водосливов какие-то стальные каракатицы болотного цвета пополняли водой резервуары – возможно, то были водометы… Наконец-то я увидел боевую технику. И всюду солдаты, молодые люди и девушки. Так же как и в городе, едят мороженое, читают толстенные книги, хохочут, перекликаются. Из газет я знал, что именно в эти дни Сирия заключила сепаратное соглашение с Ливаном, возможно, это и вызвало такую активность на границе.
На возвышении – какая превосходная цель для артиллерии противника – разбил свои палатки военный супермаркет, шла бойкая торговля. Тут же паслось несколько красных автобусов с экскурсантами. Возле одного из них щелкали фотокамерами японцы. Или корейцы… Но что меня поразило больше всего, так это места общественного пользования. Кажется, что я заглянул в «коммерческий» туалет на Дизенгофф в Тель-Авиве. Все на месте, даже зеркало, не говоря уж о рулонах цветной туалетной бумаги… на переднем крае обороны страны, в чистом поле. Самый серьезный враг солдата – это жара. Несмотря на жесткие тренировки во время учений, в боевой обстановке командование старается смягчить влияние солнечного тепла, которое намного превосходит влияние холода на состояние организма. Поэтому не удивляют душевые кабины, переносные кондиционерные установки, особые гигиенические условия для девушек-солдат. Государство заботится о своих воинах, и они это чувствуют. Если за возвращение на родину тела погибшего солдата выпускают на свободу сотню захваченных в плен террористов; если трех военнопленных израильских солдат меняют на тысячу двести арабских – это не только политический и психологический акт, это высокий нравственный поступок. Народ Израиля должен знать, что у него есть Родина, которой он дорог. Кончилась эпоха бесправия. И народ платит своей маленькой и гордой стране любовью и сыновней верностью…
Размышляя об этом и беззаботно фотографируя военную технику, солдат и пейзаж, я брел куда глаза глядят. Миновал поднятый шлагбаум.
– Эй, Ливан, Ливан! – донесся чей-то веселый окрик.
Обернувшись, я увидел стоящих на бронетранспортере хохочущих солдат. Они чуть ли не падали от смеха и махали мне руками, призывая немедленно воротиться.
В глаза мне бросилась белая табличка на столбе с изящной арабской вязью… Вот оно что: я ненароком нарушил границу и теперь шагал если не по Ливану, то наверняка по «нейтральной полосе». Хорошенькое дельце, не хватает еще, чтобы из-за меня началась какая-нибудь операция «Освобождение».
Я опрометью побежал назад, на… родину. Солдаты протянули мне руки, и я, едва справляясь с дыханием, вскарабкался на горячую броню транспортера. Солдаты долго еще не могли угомониться, выбрасывая руки вперед: «Ливан, Ливан» – и, указывая за спину: «Израиль, Израиль…»
Отсюда, с транспортера, после этого курьезного эпизода я особым глубинным родством проникся ко всему, что происходило на земле, лежащей за моей спиной.
Мне подумалось, что военное противостояние евреев и арабов есть факт не политический, не экономический, не социальный и даже не религиозный. Это противостояние – идеологическое. В ветхозаветные времена объединив людей не по расе, а по религиозному порыву, порыв этот, перестав быть религией для всех – сколько евреев вообще не верит ни в Бога, ни в черта, – оставался единением чисто идеологическим. Люди разного цвета кожи, разных языков, разных политических и социальных воззрений продолжают считать себя евреями. Отсюда вывод: евреев делает евреями окружающая среда. А разговор о «форме носа или блеске глаз» не более как стереотип, свойственный какой-нибудь наиболее сильной генетически народности, входящей в широкое понятие «еврей», – ведь сколько евреев вовсе не похожи на евреев. В то время как, скажем, религиозные противоречия имеют общий корень – веру во Всевышнего, идеологическое противостояние полярно-противоположно. Созидание и равнодушие, деятельность и лень, иррациональное и рациональное… Все это лики единого мира, одно проявляется тогда, когда есть второе. Как же бессмысленны и глупы войны, имеющие идеологическую основу. Почему на большой земле нельзя жить по-человечески, почему неясно, что противостояние – дорога в никуда? Как заставить человечество, каждого отдельного человека, проникнуться простой истиной, что самое важное в жизни – сама жизнь?..
Властолюбивый и жестокий халиф Аль-Мансур приказал отправить в темницу теолога Абу Ханифу, не согласного с халифом по толкованию некоторых сур Корана. И заодно, для равновесия, халиф повелел заточить в тот же подвал и строптивого рабби Ханана бен Давида, который давно мутил воду в благочестивом халифате.
Оказавшись вместе, еврей и араб закутались в свои лохмотья и сидели безмолвно, размышляя о вечной истине. Каждый о своей. Стражник темницы, одинаково презиравший и арабов, и евреев, поставил перед ними общую миску с едой… Неделю оба теолога не прикасались к миске, желая устыдить друг друга преданностью своему Богу. Не ведая о благочестивых мыслях людей, за пищу принялись тюремные крысы. При виде такого безобразия на восьмой день заточения Абу Ханифа отогнал крыс и вылизал миску, оставив только крошки, которые в одно мгновение подобрал Ханан бен Давид, скромно потупив взор. Уразумев, что смирение каждого было искренним, оба узника – мусульманин и еврей, – одинаково униженные заточением, изнуренные внутренним состязанием в праведности, сели друг против друга и завели теологический спор. И тут, испытывая одни и те же тягости, они обнаружили, что воздавали хвалу одному и тому же Богу, который выражал свою волю одновременно в двух книгах – Талмуде и Коране. В Талмуде – как Бог Отец, необъяснимый в своей несправедливости, которая в результате оказывается справедливостью. В Коране – как Творец мира, чьему могуществу обязано жизнью все живое. Проникаясь аргументами друг друга, теологи и по-человечески приблизились друг к другу, а куда денешься – темница стала их миром. Ворчливый стражник продолжал ставить им общую миску. Крысы забились по своим норам…