Таинственная невеста

— Интересная точка зрения, сударыня.

— Самая заурядная, мой друг. Обычный здравый смысл.

— Вам ее кончина, стало быть, не показалась странной?

— Боже упаси. С чего? Старую Юхнову удар хватил. Это же ясно. Она там что-то странное, бессвязное принялась говорить. Видать, у душеньки язык стал заплетаться. При ударе это обычное дело. Но это я потом сообразила. А тогда у меня, конечно, от неожиданности все мысли вон. Кто-то верещит: «Она угорела! Окно раскройте!» А что окно? Ежели б она угорела, то мы бы там все угорели. Но это я тоже потом поняла… Удар, конечно, удар. У меня самой свекровь, царствие ей небесное, добрейшая была дама, себе на уме, конечно, но предобрейшая… Тоже ударом померла. Раз — и нет. Прекрасная смерть. Не так ли?

— Что хорошего?

— Легкая. Куда лучше, чем лежать в параличе и мучить родню. Одно худо — Егора своего она так перед кончиной и не увидела. Вот такого я себе не пожелала бы. Хотела бы все ж еще увидеть Васюту моего на этом свете…

Она отвернулась в сторону. Глаза ее наполнились влагой.

— Где-то он там шастает? — она поспешно вынула из рукава платочек. — Бог весть где… Сыт ли? Здоров? Я даже этого не знаю, — голос осекся. — Пишет мне, что все хорошо. Ведь врет же, чувствую, что врет. Какое может быть «хорошо», когда ты на войне? Только и надеюсь, что какая-то мать его увидит, как я тебя, подумает о своем сыне и приветит моего, обогреет да накормит.

Она остановила на Мурине взволнованный взгляд.

Мурину стало жаль ее, бедную наседку. Но что он мог сказать? Он вспомнил, как колонной тянулся по дороге поредевший уланский полк. Ряды одинаково ссутулившихся, забрызганных грязью всадников на одинаково измученных лошадях. Как лил дождь. Как… Если Васюта Макаров оттуда вернется, он будет держать язык за зубами. В этом Мурин был уверен. Есть такое, чего рассказать невозможно. Нельзя…

Мурин опустил глаза.

…А родня быстро поймет, что лучше не приставать с расспросами. Уже начинает понимать.

Госпожа Макарова тоже отвела взгляд:

— Заболталась я тут что-то. А уж ночь-полночь. Пойду, мой друг.

Мурин пожелал и ей спокойной ночи. Послушал, как удаляется скрип ее шагов. Тишина обложила его голову. Потом где-то зашуршала мышь. Примерилась. Осмелела. Выбежала на середину комнаты, поднялась на задние лапки, повела носом. Но Мурин ее не видал. Он сидел, оцепенев, мысли его были далеко. Постепенно становились все отрывочнее.

«…Удар, говорит госпожа Макарова. Похоже на то, как умерла ее свекровь. Ничего странного. Ничего зловещего.

…Наследником матери стал Егор. Он был ее любимцем. Тоже понятно. Жена эта взялась откуда ни возьмись, вот это, конечно, странно. Но и госпожа Козина права: от Бонапарта сплошной кавардак. Все перемешалось, перепуталось, пришло в движение, люди уезжали, бежали, прибивались кто куда… Из Москвы она приехала, эта Елена Карловна. Как многие… Но как удобно. Москва-то сгорела. Со всеми своими бумагами. И наш дом в Энске сгорел. Ничего теперь не докажешь… Как удобно. Или — как у многих? Обратил бы я внимание на Юхновых, кабы не их богатство? Да и никто б не обратил».

Мурин увидел, что опять перепутал трефовую масть с пиковой, смешал карты, мышь прыснула прочь. Он устало потер глаза, лицо. Что тут думать? Жила старуха, потом померла, сплетники чешут языками, город-то маленький. Мысли переметнулись к танцам у Соколовых. Как разрумянились девчонки от всех этих па и выкрутасов. Что он там плел Наденьке между прыжками? «Значит ли ваше имя, что есть надежда или что надежды нет?»

Он смущенно хмыкнул: «Тоже мне Ловлас». Но воспоминания о вечере были приятными. В их золотистом свечении все события дня приобрели теплый оттенок. «Маленький город. Простые люди, простые нравы. Один оригинал — Коловратов. Все как на ладони», — теперь казалось Мурину. Как в ручье с чистой водой. «Мне-то что покоя не дает?»

«Все дело — во мне самом, — пришел к выводу он. — Война во мне точно какой-то винт сорвала с резьбы. Я во всем первым делом вижу дурное, в каждом человеке предполагаю худшее». Настроение снова испортилось. «А следовало бы оставить этих людей в покое».

Недовольный собой, он поднялся в спальню, лег, поручение Ипполита было выполнено, а сапог можно заказать пошить в мастерской, сделают за ночь, только бы добраться до города побольше.

Мурин твердо решил, что завтра утром уедет из Энска.

Глава 9

— Вот, доставили тебе утром. Пока ты спал.

Записка ждала его на столе, зажатая между тарелкой и чашкой. Мурин выхватил ее и пробежал глазами. «Быстрые в Энске слухи», — в который раз подумал он. Срок, поставленный доктором Фоком, прошел. Предсказание сбылось. Спустя сутки все знали о нем все. Мурин бросил записку на стол.

Она была от госпожи Юхновой. В самых учтивых выражениях дама приветствовала его в Энске. Выражала огорчение дорожным неудобством, случившимся с ним в их владениях. Приглашала оказать им честь посетить их в доме, чтобы обсудить, как ему будет благоугодно встретиться с собственным сапогом и как они могут этому споспешествовать. Почерк был прекрасный. Ровный и ясный. Даже чересчур.

Обе пожилые дамы не сводили с него глаз, в них горело любопытство.

Мурин жестоко оставил его неутоленным.

Глаза его быстро нашли дом, выступавший из остальных размерами и статью, его окружал сад. Теперь нагой, но, несомненно, пышный летом, он надежно скрывал от завидущих прохожих глаз чужое богатство. А для тех, кто готов протянуть руку к чужому добру, торчали пики забора. Богатство везде любит приватность, что в Энске, что в Петербурге. Это был дом Юхновых. Вышла женщина. Теплый капор и теплая шаль мешали разглядеть ее внешность и фигуру. Понятно было только то, что это дама, а не из дворни. Она сошла из крыльца прямо в сад, где снег хоть и слежался, хоть и подтаял ямками у стволов, но был еще глубок. Волочился, намокая, подол. В руках у нее были большие ножницы.

Над ее головой стукнула форточка. Женщина сунула ножницы под шаль. И только потом обернулась. За стеклом виднелось лицо в чепце. Дивное, классическое. Портила его только холодная брюзгливость.

— Что это вы там делаете?

— Гуляю, Елена Карловна, — робко ответила дама.

— Хорошенькое место вы нашли, чтоб гулять. Смотрите, что с вашим платьем и башмаками.

— Я отдам высушить.

— У людей больше нет других дел, как вас сушить.

— Я сама все обсушу, Елена Карловна.

— Вернитесь в дом. В девичьей сели кроить наволочки.

Елена Карловна недовольно цокнула языком. Форточка закрылась.

Дама в саду не поджала губ, не сдвинула брови. Просто тихо пошла к крыльцу.

Движимый любопытством, Мурин подошел и стал глядеть между железных копий.

— Прошу меня извинить, — учтиво окликнул Мурин.

Женщина обернулась. Лицо ее было юным. Не дама, барышня. Она сперва испугалась. Но увидела тулуп, увидела офицерский кивер и сапоги. Медленно, по мокрому снегу подошла. Но не слишком близко. «Осмотрительная».

— Что вам угодно, сударь?

— Я с визитом к хозяйке.

Носик и глазки ее покраснели от холода. Совершеннейшая белая мышь.

— Прошу.

Дорожка к крыльцу была расчищена. Но только она. Повсюду из-под снега торчали прутья, голые стебли — природа только и ждала весны. Видно было, что за прошлый год сад изрядно одичал, зарос — им толком не занимались: в этот год всем было не до садов.

Мурин поднялся за девушкой по ступеням. Она отворила дверь.

— Прошу, — повторила, — входите… Осип! — крикнула и тут же шмыгнула в какую-то дверь.

В богатую прихожую вышел немолодой, но крепкий и плечистый лакей в ливрее. Поклонился гостю. Принял кивер и перчатки. Повесил на руку себе его тулуп. Взгляд скользнул по гусарскому мундиру, блеснул. Физиономия не выразила ничего: человек при исполнении.

— Как прикажете доложить, ваше…

— …Благородие. Изволь доложить твоей хозяйке, что господин Мурин просит принять.