Страница 62 из 109
Церковные деятели осознали, что области, где удалось насадить христианство, представляли собой лишь часть вселенной, причем часть незначительную, и что не было никаких оснований надеяться на скорый триумф христианства, которое, постепенно расширяя сферу своего влияния, наконец сможет охватить весь мир. Люди, глаза которых раскрылись благодаря новым знаниям и развитию культуры, должны были признать: тварный мир гораздо шире, чем казался их отцам, более разнообразен, менее покорен; он полон людей, не слышавших Слова Божия, отказывавшихся внимать ему и нелегко покорявшихся силе оружия. В Европе безвозвратно ушла эпоха крестовых походов. Наступило время исследователей, торговцев, миссионеров. Действительно, зачем сражаться с неверными, показавшими себя прекрасными воинами? Гораздо лучше открыть с ними торговлю и проникнуть в эти неприступные царства вместе с практикой ведения дел и мирной проповедью. В 1271 году Марко Поло отправился по Великому шелковому пути, о котором узнал из рассказов своих соотечественников — венецианских купцов и нищенствующих монахов. На смену активности французских рыцарей пришла деятельность итальянских купцов. Кроме того, чтение Евангелия с каждым днем приводило к более ясному осознанию, сколько варварства и, в целом, несоответствия учению Христа заключалось в стремлении уничтожить иноверцев или же мечом принудить их принять крещение, как это делалось во времена Карла Великого. С неверными следовало говорить, собственной жизнью показывая пример христианских заповедей. Прелаты сняли шлем Турпина[137]. Многие из них облачились в грубую рясу францисканцев. В Дамиетте святой Франциск сам увидел, что армия крестоносцев не многим отличалась от толпы язычников и также нуждалась в обращении. Вместе с несколькими монахами он встал между двух лагерей, и султан позволил ему проповедовать Евангелие среди мусульманских воинов. Это не принесло немедленного успеха, однако надежда вновь возрождалась. Стало известно о существовании несторианских общин в малоизвестных областях Азии, которые находились под властью татарских ханов, оставивших эти общины в покое. Это позволяло думать, что означенные области будет легче привлечь к истинной вере, чем находящиеся в руках общего врага — мусульманства. С этого времени монголов воспринимали как добрых язычников. Теперь они были не бичом Божиим, предвещавшим гнев Всевышнего, но возможными союзниками, позволявшими одержать победу над исламом, атаковав его с тыла. Монахи-минориты пустились в трудное предприятие. Людовик Святой послал ко дворам азиатских правителей
<...> переносную часовню алого сукна и, чтобы привлечь их к нашей вере, приказал выткать на ней сцены Благовещения, Рождества, Крещения Господа нашего, Страстей Господних, Вознесения и Сошествия Святого Духа. К этому он присовокупил чаши, книги и всё необходимое для мессы, которую должны были совершать два брата проповедника.
Против неверных Европа отправляла теперь не вооруженных людей, а лучших проповедников, давала им в помощь средства, которыми они привыкли наглядно подкреплять свои речи, — новый изобразительный ряд, украшавший соборы. Однако следовало признать, что это оружие оказалось столь же малоэффективным, как и прежнее. Христианский мир все еще оставался частью вселенной.
После 1250 года, в то время когда христианский Запад осознал свое истинное положение, ему открылось и истинное значение христианской истории. До сих пор время представлялось единым отрезком, в котором Промыслом Божиим прошлое и будущее были связаны с настоящим, соединены с ним мистическими нитями. Рядом с вечностью Сотворение мира и конец света смешивались с мигом настоящего. Святой Августин и Дионисий Ареопагит изложили подобное понимание течения времени. На этой теории основывалась идея соответствий Сугерия, библейские примеры Петра Едока и всё символическое построение, в котором искусство соборов сводило время к космическому круговороту витражных роз. События прошлого не объясняют настоящего, они предвещают его и в то же время завершают. Во второй половине XIII века эта теория была поколеблена. Глава доминиканцев Гумберт Римский получил от Папы приказ изучить историю греческого раскола. Велась подготовка к Собору, на котором предполагалось предпринять попытку объединения отошедших друг от друга Церквей, для этого было необходимо вести дискуссию, опираясь на исторические факты. Такой подход был новшеством. В небольшом «Трактате в трех частях», составленном в 1273 году, Гумберт попытался найти событиям своего времени объяснения, которые имели бы не только сверхъестественную природу. Он оставил попытки исследования мистических нитей, соединявших исторические события с текстом Писания, и попытался установить истинные связи между явлениями, найти то, что связывало их с изменениями в окружающем материальном мире и психике людей. Отношение Гумберта к истории полностью противоположно позиции Иоахима Флорского, и заключалось в следующем: время Святого Духа не впереди, оно в прошлом; настоящее же принадлежит Церкви. Такое отношение еще более решительно отрицает понятие продолжительности времени на определенном отрезке: созидательный порыв движет историю, тот порыв, который во времена молодости Гумберта вел вперед культуру области Иль-де-Франс и послужил причиной возведения соборов. Оптимизм и стремление к завоеваниям, которым были охвачены нищенствующие братья, отправлявшиеся в бой в реальной жизни, проживаемой, а не вымышленной, принимавшиеся изучать арабский, чтобы наконец попытаться обратить исламский мир, наполняет книгу Гумберта. Вместе с тем автор обладает и реальным жизненным опытом, то есть опытом поражений и тщетных попыток. Он долгое время жил в окружении советников Людовика Святого. Он видел возвращение побежденного короля, его новый поход навстречу поражению и мучениям, видел падение императора Фридриха II и последовавшее за этим крушение Латинской империи в Константинополе. Он имеет смелость утверждать, что греки не еретики, но отделившиеся братья, и что ответственность за этот раскол лежит не только на них. Он не верит более ни в единство христианской истории, ни в то, что это действительно необходимо. Она предстает перед ним полной случайностей, относительной, человеческой.
Наконец, Гумберт, как все его современники-ученые, прекрасно сознает, что не только представители отколовшейся восточной Церкви и ислама, но и огромное множество языческих народов Азии составляют единое целое, существующее за пределами западного христианского мира. Столкнувшись с арабской и греческой наукой, ученые Европы должны убедиться в относительности собственного богословия. Потрясающее открытие, которое, несомненно, гораздо радикальнее ставит под вопрос существование мира соборов. Папские запреты, стремившиеся изгнать из школ трактаты Аристотеля, не касавшиеся логики, оказались бессильны. Альберт Великий свободно комментирует «Естественную философию». В 1252 году англичане, обучавшиеся в Парижском университете, вносят в программу обучения на факультете искусств чтение книги «О душе». Сами доминиканцы, обосновавшиеся в епархиях, которые были основаны в византийских областях, подчиненных западному христианству, трудятся над прямым переводом с греческого всей Аристотелевой «Метафизики». Наконец, в Париж начиная с 1240 года проникают обладающие еще более разрушительным действием произведения Аверроэса, комментатора Аристотеля. Быть может, самая большая опасность нового времени — восхищение, вызванное у представителей тесного мира профессиональных мыслителей, людей, создававших интеллектуальные модели для художественного творчества, этой целостной системой мышления, которую следовало принять в ее единстве. Она давала ключ к пониманию мира во всем его многообразии, к его полному и ясному объяснению. Вначале труды Аристотеля были необходимым инструментом, самым действенным из всего имеющегося арсенала развивающейся мысли. Они были путеводной нитью при исследовании тайн природы, помогли классифицировать роды и виды, упорядочить их, иными словами, приблизиться к Богу. Но вслед за более полным пониманием его философии приходило осознание ее истинной, антихристианской сущности. Аверроэс как бы вынес на яркий свет основополагающую антиномию догмы и Аристотелевой системы со всеми ее соблазнами.
137
Турпин — здесь: персонаж «Песни о Роланде», архиепископ Реймсский, участник сражения в Ронсевальском ущелье, славный рубака, мужественный воин, один из немногих выживших в Ронсевальской битве. Вот слова Роланда, обращенные к его другу Оливье: «Мой побратим, согласны вы со мной, / Что пастырь наш Турпин боец лихой? / Никто на свете не затмит его. / Разит он славно дротом и копьем» («Песнь о Роланде», ст. 1672—1675). Реальный архиепископ Турпин был советником Карла Великого, пользовался расположением императора, но о его участии в военных действиях ничего не известно. Ему приписывают создание латинской хроники о подвигах Карла Великого и Роланда.