Страница 61 из 109
То, что выражал Гийом де Сент-Амур, было реакцией общества на чрезмерно узкие рамки, ограничивавшие его порыв, и реакция эта проявлялась двояко. Во-первых, общество сопротивлялось тирании романской монархии и тех, кто ей служил. Папство стремилось управлять миром и держать его в своей власти. Папа Римский уже прибавил к своей тиаре второй венец с украшениями в виде цветов — корону земных владык, «знак могущества». Папа Римский утверждал, что ему по праву принадлежит перешедшая от Константина Великого верховная власть надо всем Западом. Покоренная Византия была оккупирована латинскими рыцарями. Папа Римский победил императора Фридриха II. После смерти Папы, последовавшей в 1250 году, Римская курия не назначила его преемника, положив начало значительному провалу во времени, именовавшемуся междуцарствием. Римская курия претендовала на главенство в мире. Она присвоила безграничную власть над христианским миром, требовавшую, по ее утверждению, неизбежного уничтожения губительных ересей. В 1252 году Папа Иннокентий IV разрешил инквизиторам применять пытки. Однако, и это было очевидно, репрессии принесли определенные плоды. Монсегюр[132] пал. Ни один катар не заявлял открыто о своем вероисповедании. К чему теперь была такая концентрация власти вокруг Папского Престола? Она была необходима лишь для того, чтобы способствовать осуществлению земных интересов Церкви, удовлетворять алчность кардиналов. Рим погряз в мирских искушениях, которые обличал еще святой Бернард. Церковь стала служанкой маммоны, блудницей Апокалипсиса.
Приговор папской тирании звучал в пророчествах Иоахима Флорского, в мечте о воцарении в мире Святого Духа, которое отменит необходимость в институте духовенства. В 1252 году Святой Престол запретил в Париже чтение «Вечного Евангелия». Но на юге христианского мира, в областях, вырванных из-под влияния катарской ереси, где, однако, не были искоренены ростки духа нищенства, целая часть францисканского ордена начала возмущенную проповедь против Рима, призывая следовать Poverello[134] в его полном отречении от мирских благ и отстаивать духовную свободу. Уже Людовик Святой, вернувшись из крестового похода, слышал в Йере нищенствующего монаха-проповедника, поносившего священнослужителей, живших в придворной роскоши. Был среди слушателей и Жуанвиль. Он также не терпел ханжей, но по другим причинам. Упреки в том, что он слишком богато одет, Жуанвиль считал лицемерными, и, кроме того, даже в его собственных владениях служители епископа всегда обращали правосудие в свою пользу. В укрепляющихся государствах, на которые теперь была разделена Европа, усиливалось сопротивление Римской Церкви. Так же, как итальянские коммуны, как Рим XIII века, Град Божий был разделен на изолированные и враждебные друг другу владения, крепости, откуда каждый правитель следил за противником и готовился перейти в наступление. Приближалось время великих войн. Цельность туники без единого шва, которая в символике соборов воспевалась в образе Девы Марии, представлялась теперь мифом, Небесный Иерусалим становился объектом надежд, сожалений, воспоминаний, а не пережитой реальностью. Реальностью в 1250 году была Церковь и молодая армия ее функционеров, полных рвения защищать права своего господина, от авторитета которого зависело их собственное положение. В рядах этих служителей закалилась отвага Гийома Ногаре, который вскоре от имени короля Франции наградит Папу Римского пощечиной[135]. Уже в середине XIII века каждый правитель желал быть хозяином в своих владениях и смеялся над мирскими притязаниями Римского Престола. Сам Людовик Святой, готовый служить Христу, но не Его римскому наместнику, защищавший Фридриха II, помогал своим вассалам противостоять посягательствам Церкви.
Причины, побуждавшие общество сопротивляться церковным требованиям, коренились в развитии, увлекавшем Запад ко все возраставшему материальному благополучию. Феодальные противоречия усиливались. Бедняки все глубже погружались в безысходность, состоятельные члены общества восставали против морали духовенства, стремившегося ограничить светские развлечения. Мессианские образы, смутная надежда на наступление золотого века, который восстановит детей Божиих в равенстве первых дней творения, волновали угнетенные массы, жителей предместий, в среде которых нашли последнее пристанище преследуемые ереси, суконщиков, ткачей, красильщиков, «голубые ногти» фламандских городов, которые в 1280 году организовали первые в истории забастовки. Они волновали в сельской местности пролетариев с туго затянутыми поясами, побуждая их внезапно объединяться вокруг какого-нибудь взбунтовавшегося монаха или похожего на архангела ясновидца. Толпа в ослеплении отправлялась на поиски Спасителя, опустошая по пути церковные амбары. Таковы были восставшие в 1251 году «пастушки». Вслед за пророком, которого называли «учителем из Венгрии», они шли по деревням области Иль-де-Франс, желая вырвать доброго короля Людовика Святого из рук неверных, заточивших его в тюрьму. Для этих странствующих толп, которые вела вперед нищета, Папа Римский и епископы, благословлявшие их преследователей, призывавшие рыцарей потопить в крови восстание и внезапный порыв надежды, были олицетворением Антихриста. Для знати же Папа, епископы и нищенствующие монахи были лишь досадной помехой веселью. Разве не собирались они завладеть богатствами, которыми Господь наделял людей благородного происхождения, обещая взамен какие-то расплывчатые блага? В самом прелестном романе, написанном в то время, юный Окассен боится заскучать в раю и не найти там иных развлечений, помимо пения литаний, и уж если прекрасным дамам суждено попасть в ад, он предпочитает также отправиться туда[136]. Таковы были противостоявшие силы, крепнувшие с наступлением нового времени.
Еще одна утопия потерпела крах — мечта о скором завоевании вселенной, сплоченной единой верой во Христа. Эта мечта увлекла Европу после первых побед над исламом. Теперь же она очнулась, недоумевая. Пережитое разочарование породило, быть может, самые коварные сомнения: нелепыми стали казаться четкие пропорции соборов, в которых была воплощена вся история Сотворения мира. Иерусалим, к которому были обращены все чаяния Запада, выскользнул у крестоносцев из рук. В 1190 году они предприняли еще одну безуспешную попытку отвоевать Гроб Господень. В течение длительной осады Сен-Жан-д'Акра рыцарям пришлось привыкнуть к тому, что среди сарацин также много доблестных воинов, достойных уважения. Затем последовало возвращение на родину — больные, жалкие, с пустыми руками, рыцари на этот раз подвергли грабежу христианские области. Они нападали на Нарбонну или же, ведомые итальянскими купцами, на Византию. Сам Людовик Святой попал в плен и должен был платить выкуп. Ему не удалось завершить паломничество у Гроба Господня. В 1261 году раскольники выгнали франков из Константинополя, но в 1270 году Людовик Святой пожелал снова вести своих вассалов в Святую землю. «По моему мнению, — пишет Жуанвиль, который отказался примкнуть к экспедиции, — на тех, кто посоветовал королю предпринять это путешествие, лежит смертный грех». Действительно, король, образец рыцаря, должен был погибнуть, потерпев поражение в обреченном на неудачу предприятии. В Леванте осталось множество переселенцев, епископов и латинских монахов, новые поколения рыцарей продолжали мечтать о крестовых походах. Однако с радостными настроениями было покончено. Надежда, что все народы мира, движимые общими чаяниями, однажды сплотятся вокруг Гроба Господня, умерла. Армии Запада больше не продвигались вперед. Превосходящие силы сдерживали их, оттесняли и гнали с аванпостов. Угроза нависла непосредственно над Европой. На нее надвинулась вся Азия, о могуществе которой Европа лишь начала догадываться. Она чувствовала мощь толчков, вновь исходивших от нее, подобных тем, которые некогда разрушили Римскую империю. Из глубины степей явились монгольские орды. В 1241 и 1243 годах в Польше и Венгрии христианство должно было отражать нападения захватчиков со странными лицами. Испуганная Европа узнавала в пришельцах народы Гога и Магога, всадников Апокалипсиса, предвестников конца света.
132
Монсегюр — крепость в Южной Франции (ныне — в департаменте Тарн), последний оплот альбигойцев, пал в 1244 г.
133
Цит. по: Данте. Божественная комедия. Ад. I. 115.
134
«Беднячок» (ит.) — прозвище св. Франциска Ассизского. Францисканцы широко использовали в проповедях, в поэзии, в житиях не только народные языки, но и простонародную лексику, обороты речи, в частности употребление уменьшительно-ласкательных суффиксов для выражения умиления.
135
Папа Бонифаций VIII вступил в затяжной конфликт с королем Франции Филиппом IV Красивым по вопросу о верховенстве Пап над светской властью и в 1303 г. отлучил короля от Церкви. Для объяснения с Папой Филипп в том же году послал в Ананьи, город в папских владениях, где тогда находился Бонифаций, своего канцлера Гийома Ногаре и знатного римлянина на французской службе Скьяру Колонну с вооруженным отрядом. В ответ на предложение отречься от престола Папа решительно отказался, и тогда Колонна (не Ногаре) ударил Папу латной перчаткой по лицу (сам он, впрочем, категорически это отрицал). Не пережив унижения, Бонифаций сошел с ума и вскоре скончался. Это послужило прелюдией к так называемому «авиньонскому пленению Пап», то есть вынужденному пребыванию резиденции Святого Престола во французском (номинально папском, но окруженном со всех сторон Францией) городе Авиньоне с 1309 по 1377 г. и политической зависимости первосвященников католической Церкви от королей Франции.
136
Ж. Дюби имеет в виду написанную в первое десятилетие XIII в. Лирическую повесть «Окассен и Николетт», называемую также современными филологами «песня-сказка». Это не рыцарский роман в собственном смысле. В этом произведении «на фоне событий, напоминающих о сюжетике рыцарского романа с его войнами, подвигами, приключениями, развернута трогательная история графского сына Окассена, влюбленного в пленницу сарацинку Николетт. Счастью молодых людей мешают родители Окассена. Много препятствий приходится преодолевать влюбленным, чтобы добиться своего, но они, благополучно миновав опасности, обретают долгожданное счастье. В отличие от подлинного рыцарского романа, единственная доблесть Окассена заключается в верности Николетт; их любовь — вообще единственная ценность, которую признает автор» (Самарин Р. М., Михайлов А. Д. Рыцарский роман // История всемирной литературы. М., 1984. Т. 2. С. 561). Здесь намек на следующее место в этой «песне-сказке»: отец Окассена, возмущенный любовью сына к неверной, заточает ее. Советник отца убеждает Окассена жениться на дочери короля или графа, доказывает, что Николетт ему не пара: «И подумайте, чего вы добьетесь, если сделаете ее своей наложницей? Мало будет вам радости, ибо до конца жизни тело ваше будет опоганено, а душа ваша низвергнется в ад: никогда вам не попасть в рай!» На это Окассен отвечает: «Не нужен мне рай! Я туда не стремлюсь, лишь бы со мной была Николетт, моя нежная подруга, которую я так люблю. Я скажу вам сейчас, кто попадает в рай. Старые попы, и дряхлые калеки, и убогие, что дни и ночи ползают перед алтарями и криптами, и те, кто едва прикрыт лохмотьями или жалкими монашескими одеяниями, а то и вовсе ходит голый и босый, и те, кто умирает от голода, жажды, холода и нищеты. Эти все отправляются в рай; с ними мне делать нечего. А вот в ад я хочу, ибо в ад уходят прилежные ученые, доблестные рыцари, павшие на турнирах и в грозных сражениях, и славные воины, и благородные люди. С ними мне будет хорошо. Прекрасные обходительные дамы, имевшие двух или трех возлюбленных кроме своего мужа, и золото, и серебро, и драгоценные, пышные меха тоже уходят в ад, идут туда арфисты, и жонглеры, и короли. Вот с ними хочу я быть, но сейчас отдайте мне Николетт, мою нежную подругу» (цит. по изд.: Средневековый роман и повесть. М., 1974. С. 233).