Страница 89 из 104
С какого-то времени сложилось обыкновение периодически собираться в больших церквах или на городских площадях и слушать нескончаемые проповеди нищенствующих братьев. Теперь стали собираться точно так же, чтобы выслушать и служителей государства. В присутствии безмолвствующего короля эти люди с начала XIV века регулярно выступают перед представителями всех социальных групп или, по меньшей мере, тех из них, с которыми приходилось считаться, представителями трех «сословий» куртуазного общества, превращенного теперь силою обстоятельств в общество городское. Так во Франции начиналась эра политических дискуссий. Тему одного из первых диалогов между государством и народом задал острый конфликт между королем и папским престолом по вопросу о суверенности французской короны. В апреле 1302 года в соборе Парижской Богоматери собралась тысячная толпа, чтобы послушать, как обсуждается папская булла, которой провозглашалась подчиненность короля Франции папскому престолу. Большинство собравшихся составляли люди баронств и городов. Папа объявлял о своем намерении реформировать королевство и галликанскую Церковь. Король, со своей стороны, обещал сам осуществить эти реформы и через несколько месяцев выполнил обещанное, обнародовав соответствующий ордонанс, который создавал впечатление возврата ко временам «монсеньора Людовика Святого». Монархическому государству надо было приложить немало усилий, чтобы обеспечить себе необходимую народную поддержку.
В дальнейшем подобные собрания проводились все чаще: для оправдания требований новых субсидий, введения пошлин, объяснения перетрясок монетарной системы, а также для дачи множества обещаний. В этих делах важно было мнение горожан. Именно их надо было склонять на свою сторону. Такие местные собрания шли поэтому в городах, с участием представителей всего края, и организовывались по образцу, заимствованному у земель Лангедока, где уже с начала XII века в сите народ вел диалог с властью. И власть вынуждена была упорно торговаться, в чем-то уступать, на чем-то настаивать, жертвуя подчас, чтобы добиться желаемого, теми из своих приспешников, кто, слишком откровенно обогащаясь, давал основание заподозрить себя в присвоении средств из казны. Состоятельные горожане были готовы приоткрыть свои сундуки ради обороны королевства, но вовсе не желали делать это ради обогащения бюрократов и укрепления административных структур, которые они считали чем-то бесполезным и обременительным. Так, колесо фортуны слишком быстро вознесло камерария Ангеррана де Мариньи на высоты, где он оказался весьма близко к казне. И стал одним из первых среди «козлов отпущения», которых монархия отдавала в руки мстительного народа, чтобы тот спокойнее переносил неумолимо растущее бремя государственного налогообложения.
Не следует упускать из вида ту роль, которую в последние годы правления Филиппа Красивого сыграл грех, незаметно закравшийся в самое сердце королевского дома — в души тех, кто был наиболее близок к суровому королю, известному строгостью своего поведения. И вот разгорается последний скандал — на этот раз в самом королевском дворце. Супруги трех сыновей короля слишком далеко зашли в куртуазных играх. Две из них с ведома третьей предались утехам с любовниками. В 1314 году — году смерти короля — их прелюбодеяние открылось и пятно позора легло на царский двор. Надо было смывать это грязное пятно самыми жесткими мерами. Любовники принцесс были оскоплены и с них, живых, содрали кожу, а обе виновницы позора стали узницами крепости Шато-Гайяр, где одна умерла от холода в первую же зиму, а другая провела долгие годы и окончила свои дни в монастыре. Не следует рассматривать эти события как простую страницу скандальной хроники. В них проявилась жажда наслаждений, овладевшая высшим обществом после смерти Людовика Святого. И вот желание предаться радостям жизни пришло во французский королевский двор. А ведь ранее его отличали от всех прочих европейских дворов и ставили ближе к престолу небесному именно благодаря свойственным ему и составляющим его силу строгости нравов и суровости. Теперь же скверна коснулась и самого золотолилейного дома. Недоверие, которое Филипп IV питал к женщинам, выросло многократно. Уже на смертном одре своим ордонансом он устанавливает, что за неимением наследников мужского пола Пуату должно было вернуться в королевский домен, «дабы не попал этот апанаж в женские руки». Так наследницы были лишены права наследования.
Конечно, они и так уже отстранялись от престолонаследия по достаточно веским причинам. Как писал францисканец Франсуа де Мейронн в своем комментарии к «Граду Небесному», статус венценосца — это не наследственное достояние, а сан, аналогичный сану израильских первосвященников, которые все, как следует из «Книги Царств», были мужчинами. И король Франции — никто в этом не сомневался — являлся не только королем, но и священником, а женщинам доступ к духовному сану закрыт. Поэтому ни дочь Людовика X, ни дочери обоих его братьев, правивших после него, не были допущены к наследованию трона. И когда со смертью одного за другим всех трех сыновей Филиппа Красивого, не оставивших наследников мужского пола, угасла прямая линия рода Капетингов, многие, несомненно, заключили, что все это — наказание за грехи их жен. Этот грех подточил и сломал династию. Не будем спешить с утверждением, что распутство принцесс из Нельской башни никак не связано с возникшими тогда и длившимися целое столетие потрясениями, в центре которых оказалась французская корона.
XIV. Четырнадцатое столетие
Если бы из того огромнейшего периода истории, который я рассматриваю в этой книге, пришлось оставить в памяти одну-единственную дату, то этой датой оказался бы 1348 год. Именно в то лето во Францию пришла «черная чума», и после уже ничто не походило на прежние дни. Это было капитальное событие. В самом деле, оно означало конец исторической эпохи — той, которую по привычке мы продолжаем называть Средневековьем.
Соединение бубонной чумы, разносимой крысами, с легочной чумой, передаваемой капельным путем, через слюну, привело к ужасающей смертности в королевстве, численность населения которого и без того падала. В течение некоторого времени кривая смертности поднималась медленно, затем она подскочила, причем в одних областях выше, чем в других. Возможно, эпидемия обошла стороной места, находившиеся поодаль от торговых путей. По правде говоря, нам ничего об этом не известно. В архивах сохранились лишь крайне отрывочные и неточные данные, не позволяющие прийти к каким-то определенным заключениям. Известно лишь, что чума особенно свирепствовала в местах скопления людей — в монастырях, воинских гарнизонах, большинстве городов. Вторгнувшись в страну летом 1348 года, чума ее не покидала, давала все новые и новые вспышки. Эпидемия повторилась в 1353–1355, в 1357, в 1377–1378, в 1385–1386 годах. На какое-то время бедствие отступило, но затем возвратилось, свирепствуя с новой силой, — в 1403, в 1419 годах. Тщательные изыскания позволили сделать вывод о том, что к 1390 году население Нормандии составляло лишь 43 процента от численности населения в начале века. Что же касается Франции в целом, то можно предположить: чума унесла в могилу добрую половину всех живших тогда мужчин и женщин.
Попробуем представить себе те последствия, которые могло бы вызвать схожее по своим масштабам потрясение, случись оно в наши беспокойные дни. Четыре-пять миллионов жителей одного только парижского района умерли бы в течение лета от болезни, которая длится лишь несколько часов и от которой никто не может вылечить. Смятение. Прежде всего: что делать с горой мертвых тел? А потом людей начинают мучать вопросы: какой общий грех навлек на них эту кару? Каким образом, каким покаянием избавить себя от этого бедствия? Вплоть до самого основания потрясены были все прежние представления о Вселенной, об отношениях человека со сверхъестественным. Возносили моления Господу, обращались и к тем, кому Он доверил поддержание Божиего порядка на земле. Они отвечали за этот порядок. Они должны были оградить людей от беды. Но приходилось убеждаться в том, что ни Церковь, ни король ничего не могли сделать. Не потому ли, что они ни на что не годны, что на народы падают грехи их управителей? Приходилось надеяться на самих себя, не ища других посредников. И если историк внезапно обнаруживает поток проклятий, обращенных к государям, столь странные формы набожности, такое количество колдунов, которых подвергают преследованиям, то объясняется все это мгновенным расширением границ царства сомнения и потерянности.