Страница 3 из 104
Что же касается тех, чья власть распространялась за стены дома, на публичную жизнь, то они-должны были вести к спасению всех, кем повелевали. Господь доверил им частицу своего племени. Он даже поставил под их руку живущих здесь, но не являющихся христианами, дабы те имели пастырей. И руку эту разрешил сжимать очень крепко, ибо роль управителей состояла в том, чтобы принудить неверных войти в сообщество. Всякий обладатель «публичной функции» обязан был, следовательно, помогать тем, кто нес Евангелие, искоренял дурные верования, возвращал заблудших на путь истинный. Он должен был истреблять всех упорствующих, очищать народ от носителей порчи, дабы не распространилась зараза. Но первым делом управителя было обеспечение мира и справедливости для своих подданных. Ему следовало по мере сил приближать несовершенное людское общество к тому идеальному порядку, который царит в невидимых далях среди ангелов, окружающих Всевышнего.
Действительно, мир и справедливость рассматривались тогда как отражение, преломление в этом бренном мире другого мира — дома небесного. Такое представление являлось фундаментальным, оно неизбежно придавало священный характер публичной власти. Это вело к следующим трем последствиям.
Всякие властные отношения, которые не имели естественного основания в кровном родстве, брачном союзе или в искусственном родстве, образованном благодаря коммендации, покоились на священном акте — клятве (sacramentum), на клятвенном обещании, закрепленном ритуальным жестом — положением руки на священный предмет, на Святое Писание, на крест, на ковчег, — а также произнесением ритуальной формулы — «Да поможет мне Бог». Таким образом ткалось полотно политических отношений, целиком находившееся в сфере сакрального. И те, кто это полотно разрывали, и те, кто отказывались быть вплетенными в его основу, навлекали на себя гнев небесный. А поскольку еретики не желали давать священную клятву, ересь оказывалась непосредственно в политическом поле.
Применение силы, грубой силы, сокрушающей тела, было законным лишь при «служении», которое, как и духовное служение, состояло в утверждении справедливости и мира. «Справедливость и мир в корне твоего служения», — напомнили в 1023 году королю Франции. Эмблемой этого служения был меч; его вынимали из ножен и несли перед обладателем мирской власти, когда он готовился действовать, или же сам он держал этот меч. В такой позе на ковре из Байё изображен Вильгельм Завоеватель в момент, когда он собирается вершить правосудие. Меч был простым знаком силы. Вождь поднимал его, когда решал восстановить мир путем переговоров, опираясь на собственные представления о развитии событий, учитывая репутацию (fama) спорящих. Если стороны не соглашались с решением, то миротворец обращался к высшему судии — Господу, прося его самого вынести приговор; государь председательствовал на ордалии, дуэли — испытании огнем, водой. Вынесшие его считались правыми в сообществе, которое собралось вокруг поднятого меча. Но меч становился карающим оружием, если надо было защитить слабых, не способных самостоятельно отстаивать свои права, если надо было отомстить за невинных. И в этом случае меченосец не должен был забывать, что, действуя оружием, он вершит правосудие от имени Господа и поэтому обязан следовать определенным правилам. Ему надлежало, таким образом, быть богопослушным, подчиняясь тем, кто решал вопросы богопочитания.
Поскольку власть была священной, ею в огромной степени обладали служители Церкви, превосходя здесь и военных. В первую очередь, клирики имели монополию на письменную культуру. Они заполняли пергаменты странными знаками, произносили слова, непонятные для всех других, читали книги, утверждая, что в них находятся образцы для любого законного действия. В обстановке хаоса, вызванного обветшанием варварских кодексов и переменчивостью установлений обычного права, именно клирики на протяжении всего XI века прилагали усилия для воссоздания сводов законов, черпая вдохновение свыше. Они представляли высшее, духовное, правосудие, от имени которого возмутители спокойствия удалялись из сообщества правоверных, то есть лишались милости Божией. Таких возмутителей отлучали от Церкви, изгоняли на определенный срок ради покаяния. Их лишали какой-либо власти над женщинами, но также и над мужчинами, ибо эти грешники должны были отставить свой меч. Их выводили из круга семейной солидарности, изгоняли из родного дома, выбрасывали на улицу, принуждали странствовать, совершать паломничество. Наконец, поскольку вся власть была сакральной, священники следили за государями, наблюдали, как те выполняют свой долг, предавали анафеме дурных, прославляли добрых, короновали их. В XI веке приобщение к лику святых еще оставалось делом нетрудным. Всякий носитель державной власти, если он хоть как-то решал свои задачи, имел шанс быть провозглашенным святым. Около 1030 года монах Эльго из монастыря Флёри-сюр-Луар составляет жизнеописание короля Франции. Он видит пятно в его биографии — плотский грех, незаконный брак. И стремится показать в своей книге, что король искупил свою вину многочисленными очистительными деяниями. В этом повествовании самые обыкновенные действия власти приобретают литургическую окраску. А поскольку тот, кто их совершал, — Роберт, названный впоследствии Благочестивым, считался наместником Божиим на какой-то части земли, то он становился святым.
Добавим также, что вся власть, будучи по своей природе домашней и сакральной, принадлежала мужскому полу. Господь доверял ее только этому полу. И имел на то основания. Поскольку женщины по своему сложению ближе к плотскому миру, более хрупки, они должны быть в подчиненном положении. Конечно, некоторые из женщин в сугубо частном кругу, в семейной обстановке имели власть над другими женщинами в доме и над малыми детьми. Бесспорно и то, что кровь некоторых из них содержала частицу общественной властной силы. Это придавало таким женщинам необыкновенную ценность. Получить их в свои руки означало одновременно овладеть и телом, и властью, которую это тело хранило. Поэтому наследницы становились предметом ожесточенного соперничества, составлявшего в те времена главный нерв любой политической интриги. Так происходило потому, что только мужчина мог реализовать власть, и по весьма очевидным причинам. Немыслимо было, чтобы женщины, лица женского пола, отправляли богослужения; этот пол не допускали к духовному сану. Немыслимо было, чтобы женщины, лица женского пола, вооружались мечом; женщина не могла участвовать в действиях во имя мира и правопорядка.
И наконец, последняя особенность власти тех времен. Ни одной из них не удавалось утвердиться полностью. Сеть была слишком редкой. На краях мира, который оставался еще очень безлюдным и диким, сохранялись неупорядоченные пространства, то есть пространства «неодомашенные», не организованные по принципу дома. Там не царили ни обычаи, ни право. В романах XII века изображается лесной облик этих свободных и опасных мест. Но лес не представлял собой безлюдную пустыню. Там легко было добыть средства к существованию. Укрыться в лесной чаще также не представляло особой трудности.
Долгое время, вплоть до царствования Людовика Святого, до того как земля не заполнилась людьми, рост народонаселения приводил к увеличению числа бродяг, маргиналов, ускользавших из-под опеки власти. Можно даже говорить о целом слое маргиналов, поскольку количество людей странствовавших, добровольно исключивших себя из общества, было значительным. Однако независимость фактически означала жизнь в группе. В стороне от вертикальной иерархической системы, соответствующей небесной воле, развивались горизонтальные структуры солидарности. Они также строились по семейной модели, но скреплялись не отцовским авторитетом, а братским равенством. В этой обширной боковой сфере преобладающей формой социальности являлась банда, ватага. Но и здесь святость власти выступала как цементирующий фактор: языческие ритуалы пиршества, совместных возлияний, христианские ритуалы клятвы, клятвенного обещания. Среди «друзей», которые объединялись-таким образом, первое место занимали разбойники. Они были повсюду. В X веке их обнаруживали в большом количестве среди завоевателей, вторгавшихся с Ceвеpa и из исламизированных стран. Летописцы тысячного года описывают их как «юнцов», как людей, еще не включенных в основную общественную клеточку — супружескую семью. Два века спустя таких людей станут называть даже «детьми», или «пастушками». Упомянем затем всех тех, кто бежал от своего порочного века, дабы стать возможно ближе к Господу. Многие из них оказались объединенными в устойчивые сообщества. Но эти монашеские братства также отказывались подчиняться кому-либо, будучи уверенными в том, что они образуют некий лучший, более совершенный порядок, являющийся земным отражением небес. Многие другие в своих духовных исканиях странствовали маленькими группами вдоль слабо очерченных границ, отделяющих истинную веру от ересей. Наконец, не следовало бы поместить в те зоны, где мужская власть была ослаблена, и женщин, всех женщин, причастных — если верить мужчинам, жившим в те беспокойные времена, — к потаенному знанию, обладающих грозной магической силой, противостоящей этой власти?