Страница 49 из 143
Оставим, однако, наши чувства, которые никому не интересны. В проблематике секрета, которую мы описываем, важно внезапное появление воспоминания, существующего, но скрытого. Рассмотрим всего один пример, пример «Человека-волка», о котором Фрейд рассказывает в «Пяти лекциях по психоанализу». Сергей Панкеев прожил девяносто два года, с 1886 по 1979-й. Лечение у Фрейда он начал в двадцать шесть лет. Начиная с четырех лет ему снился один и тот же сон—шесть или семь толстозадых белых волков пристально на него смотрели, сидя на ветках орешника. Ребенок в ужасе просыпался. Фрейд вынес вердикт; речь шла о реконструированной версии другого «пугающего» воспоминания, затерявшегося в подсознании: в возрасте полутора лет мальчик, спавший в комнате родителей, проснулся и увидел, в общем, обыденную сцену; лежавший на спине отец проникал в сидящую на нем мать. Тайна была раскрыта, но выздоровления это не принесло. Панкеев, русский аристократ, разоренный революцией, начинает посещать психоаналитическое общество. «Без психоанализа, — писал он,—я бы не смог пережить того, что было мне уготовано жизнью». Это верно во всех смыслах слова, даже в денежном. Он жил, занятый только собой, не замечая окружающих, в том числе свою жену-еврейку, которая, не в силах пережить надвигающегося ужаса нацизма, в 1938 году покончила жизнь самоубийством. У Панкеева было много рецидивов, приведших его и к другим психоаналитикам, однако он не прерывал контактов с Анной Фрейд, признававшейся, что этот старинный венский пациент был частью отцовского наследства. История «Человека-волка» многократно комментировалась и толковалась, по ней даже была написана опера. После того как тайна была раскрыта, Панкееву жилось не легче, чем до того. Разоблачение его секрета позволило другим писать книги и ставить спектакли. Сексологи возражали: если он действительно был свидетелем той «примитивной» сцены, неужели она оказала столь травмирующее влияние на ребенка, для которого «нормальны» аутоэротические влечения?
Бывает и так, что психоаналитик никак не может разобраться в секрете пациента. Об этом рассказывает нам Ш. Давид11. Сорокапятилетний мужчина, элегантный, рафинированный, сдержанный, «с прекрасной речью», обращается к нему за помощью после нескольких неудач в сексе с женщиной, которая ему очень нравится. За тринадцать встреч пациент расскажет психоаналитику всю свою жизнь: «Передо мной раскручивалась лента из слов, как будто создававших между нами экран, на который проецировался фильм. Я мог лишь смотреть этот фильм <...>. Пациент не давал мне возможности вмешаться. В тринадцатый раз он пришел как обычно, лег на кушетку и продолжил рассказ. На сороковой минуте он вдруг поднялся по собственной инициативе, расплатился со мной и своим обычным вежливым и обходительным тоном сообщил, что желает на этом закончить. Ему был очень интересен и полезен этот опыт, его проблемы отступили, и будущее представлялось ему в розовом свете. Во время сеансов он ничего не говорил мне про эти улучшения <...>. Это бегство непосредственно перед анализом погрузило меня в глубокую задумчивость». В дальнейших комментариях Ш. Давид пишет, что у пациента был какой-то секрет, который он не раскрыл, если только сам он, психоаналитик, не пропустил момент, когда пациент говорил об этом секрете. «Как пациент может не заметить того, что сказал что-то важное, так и психоаналитик может пропустить момент признания <...>. В некоторых случаях постижение тайны пациента эквивалентно установлению с ним нездоровой связи. Секрет, скрываемый или раскрытый, может нам колоть глаза. Если бы Эдип не разгадал загадку Сфинкса, он бы умер; когда же он разгадал ее, чудовищное стечение обстоятельств, как говорил Генри Джеймс, привело к тому, что он ослепил сам себя. Этот ясновидец попал в ловушку, уготованную ему судьбой, и не смог простить себя».
Больше всего загадка идентичности волнует женщин, которым до недавнего времени предписывалось менять фамилию при вступлении в брак; именно они способны разгадать ее. Девочек, которые нередко своим появлением на свет приносили разочарование родителям, ждавшим мальчика, иудео-христианское общество делает виноватыми с самого рождения, потому что в пучину трагедии, бессилия и иллюзии ввергла нас Ева. Менее, чем мужчины, они полны (ложной) уверенности и весьма предрасположены к тому, чтобы обличать «социальное», замаскированное под так называемое естественное. Неудивительно, что именно женщины открыто осудили психоанализ. Дадим слово прокурору. «Девочки завидуют не столько наличию пениса, сколько социальным притязаниям, на которые пенис дает право <...>. В продажном обществе психоанализ смог не только дискредитировать (феминистскую) революцию и заставить ее дать задний ход, но и создать рабочие места, обогатить кое-кого, продать себя и способствовать процветанию общества потребления» (Кейт Миллет).
СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ
БЫТЬ РЕБЕНКУ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
ЛЕГАЛИЗАЦИЯ КОНТРАЦЕПЦИИ
Отцом ребенка, зачатого в браке, считается муж. Однако муж может дезавуировать отцовство в судебном порядке, если приведет доказательства того, что он не может быть отцом этого ребенка.
Гражданский кодекс, статья 312
Чтобы понять, как в ходе истории в обществе решался столь важный вопрос, как аборты, достаточно напомнить о примате общества над индивидом. Не только мать, но все общество в целом носит ребенка в своем чреве. Именно оно решает, рождаться ли ему, должен ли он жить или умереть, каковы его роль и предназначение. Оно же диктует женщине, как ей рожать, какую долю страданий она должна пережить.
Доктор Пьер Симон. «О жизни прежде всего»
Народные средства и современные технологии Контрацепция существовала всегда — это доказывают бесконечные наказания за ее применение. В западном обществе, которое папство желало видеть теократическим, любое действие по предупреждению беременности объявлялось смертным грехом и наказывалось суровее, чем соблазнение девицы, похищение ее, инцест или даже святотатство. Целью полового акта считалось зачатие, а не получение удовольствия, и все, что мешало «женскому сосуду» принять оплодотворяющее семя, было запрещено. Даже без использования элементарных противозачаточных приемов — coitus interruptus (прерванный половой акт), оральный и анальный секс—уровень фертильности оставался значительно ниже естественного максимума. В прежние времена у супружеских пар не было больше пятишести детей в связи с поздним вступлением в брак, из-за высокой смертности (в частности, материнской), из-за долгого кормления грудью. Из этих шести детей лишь двое достигали взрослого возраста, что близко к сегодняшнему уровню фертильности (1,7). В конце XVIII века рост производства сельскохозяйственной продукции и более редкие, чем в предыдущие века, пандемии позволили двум из трех родившихся выживать и вырастать. С тех пор регулирование рождаемости стало делом индивидуальным, а не коллективным: каждая пара сама решала, сколько детей иметь. В отсутствие таблеток, спиралей и несмотря на строгость закона от 1920 года, который запрещал не только аборты, но и пропаганду контрацепции, суммарный коэффициент рождаемости в межвоенный период не превышал 2; это подтверждает, что «народная» контрацепция опережала «современные технологии». В 1880-е годы мальтузианство имеет политические цели: «забастовка животов» лишает капиталистов избыточной, а следовательно, дешевой рабочей силы, а буржуазное государство — пушечного мяса. В1896 году Поль Робен основал первую Неомальтузианскую ассоциацию, но женщины ответили слабо: вступивших в ассоциацию было мало. Прерывание акта, а в случае неудачи — аборт остаются обычными методами. I Мировая война и вызванная ею демографическая катастрофа разбивают этот анархо-мальтузианский порыв.
В 1978 году Национальный институт демографических исследований (INED) и Национальный институт статистики и экономических исследований (INSEE) провели опрос среди 3000 женщин, которым на i января 1978 года было от двадцати до сорока четырех лет. Оказалось, что 28% опрошенных принимали противозачаточные таблетки, а 68% применяли другие противозачаточные средства, «старинные» или современные. Из 32% тех, кто не использовал ни того, ни другого, одни сделали добровольную стерилизацию, а многие заявили, что хотят ребенка. В возрасте двадцати — двадцати четырех лет предохранялись 97,8%. Женщины в возрасте двадцати пяти—двадцати девяти лет чаще всего использовали таблетки. Начиная с тридцати пяти лет на смену таблеткам приходит прерванный половой акт, что в качестве противозачаточной меры занимает второе место после таблеток во всех возрастных группах. Опрос, проведенный в 1982 году, говорит о том, что таблетки и спирали используют 38% женщин в возрасте от пятнадцати до сорока девяти лет. С 1978 по 1982 год использование таблеток слегка сокращается, а популярность внутриматочных спиралей возрастает вдвое, что уже наблюдалось в Соединенных Штатах, где начиная с 1974 года таблетки принимают все реже. В старших возрастных группах используются традиционные методы (прерванный половой акт, мужские презервативы, периодическое воздержание). Отдельные социально-экономические выборки дают следующую информацию: в 1982 году 44% женщин в возрасте от двадцати до сорока четырех лет используют таблетки или спирали, 56% из них—после того как получат степень бакалавра или выше; 48% — представители высшего руководства или свободных профессий; 55% живут в Парижском регионе; 52% не религиозны; 64% не замужем. Обращение к методам контрацепции говорит не об отказе иметь детей, а о желании планировать рождение. Бездетных пар становится все меньше.