Страница 41 из 143
гласит: «Будь проклята война»; на памятнике в Сен-Мартен д’Эстрео можно прочитать: «Итог войны: более 12 миллионов убитых... Огромные состояния, сколоченные на людском горе. Невиновные у расстрельного столба. Виновным — почести... Будь проклята война и те, кто ее развязал»). Ежегодные поминовения погибших организуются не властями, а обществами участников боевых действий. «Очень важно, что праздник и ноября лишен какой бы то ни было военной атрибутики. Никаких построений, никаких смотров, никаких парадов. Мы отмечаем праздник мира. Это не праздник войны» (Journal des mutilés, 14 октября 1922 года), «и ноября—это день траурных церемоний. Минута молчания, светская форма молитвы. До нее или после—чтение списка имен всех погибших из коммуны, и после произнесения каждой фамилии кто-то из детей-школьников или ветеранов говорит: „Отдал жизнь за Францию“ или „Пал смертью храбрых“. <...> Мы не прославляем ни армию, ни даже Родину. Напротив, это Родина отдает дань памяти своим гражданам <...>. Кто говорит? Те, кого выбирают ветераны боевых действий. Никаких звезд, знаменитостей. Республика—это такая форма правления, где граждане должны научиться служить незаинтересованно и исходя из личных убеждений. Не цитируют ни Фоша, ни Жоффра, ни Петена. <...> Живые напоминают себе, что они должны быть достойными мертвых <...>. Церемонии п ноября—это единственный республиканский культ, который оказался успешным во Франции и который был единодушно принят народом» (А. Про). Тот же автор приходит к заключению: «Республика, которая ничему не учится и не прославляет себя,—это мертвая республика, то есть такая, за которую больше не умирают: это мы увидели в мае 1958 года и уже в 1940-м». Многие из детей, произносивших на траурных церемониях: «Отдал жизнь за Францию», были сиротами: в дни войны они появлялись вдруг в школе в новых, тщательно отглаженных черных блузах. Шокирующий пример слияния частной и публичной жизни.
«Великая война», ровесница Русской революции, открывает новую эру в истории человечества. Финансовая нестабильность, безработица—то, с чем раньше сталкивался народ,—теперь коснулись и буржуазии. После многих лет «промывания мозгов» никто ни во что не верит. В семьях детям без конца рассказывают о войне. В каждой семье быди вдовы, сироты, инвалиды; самое тяжелое впечатление производили инвалиды с изуродованными лицами. За столом вспоминают Дарданеллы, Верден, «зверства бошей», прославляют героев, клянут уклонистов, отсидевшихся в тылу, тех, кто нажился на войне, «нуворишей». С теми, кто в тяжелые годы «отсиделся в тылу», переставали общаться. Ветераны-однополчане периодически устраивали встречи, вспоминали войну. Очень многие были практически раздавлены годами ужаса, не смогли адаптироваться к мирной жизни, которая через несколько лет будет сотрясена Великой депрессией. Тех, кто выжил под Верденом, было вдвое меньше тех, кого туда послали, и встречающимся ветеранам, чтобы добраться туда, хватало половины предусмотренного количества грузовиков. Это было неизгладимое воспоминание, лишавшее сна, являвшееся в ночных кошмарах. И очень быстро стало понятно, что та война—не последняя. 1923 год — мюнхенский путч; с конца 1929-го — Гитлер, его «карьера, которой могло не быть» (но на деле она была неизбежной)*. Французские семьи попали в тиски: вспоминали ужасы войны и боялись ее возможного повторения. Все это вызывало апатию. Нацизм расцветал: восстановление военной службы, ремилитаризация рейнской зоны, аншлюс, Мюнхен... Никто ничего не делал. Солдаты I Мировой в массе своей были настроены пацифистски: «Это не должно повториться». Погибшие на Великой войне были, если можно так выразиться, избранными. Это были в массе своей молодые мужчины * Намек на антигитлеровскую пьесу Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть».—Примеч. ред.
в возрасте от восемнадцати до тридцати двух лет; если бы они выжили, то в межвоенный период заняли бы ответственные посты и могли бы дать адекватный ответ вызовам, которые «кризис» бросил экономике, спавшей до 1914 года и разрушенной войной. Нет слов, чтобы описать тоску 1930-х годов, когда весь народ, поглощенный воспоминаниями о вчерашних ужасах, погрузился в ожидание, которое закончилось Холокостом.
1939-1945 ГОДЫ: ВОЙНА, О КОТОРОЙ НЕ ГОВОРИЛИ, И ПОПЫТКА ОТРИЦАНИЯ
Это новое лицо организованной, рационализированной смерти, явленное Германией, в первую минуту ошеломляет и лишь потом возмущает. Мы удивляемся: как после этого еще можно быть немцем? Мы ищем аналогии в других эпохах, в других странах. Нет, ничего похожего. Некоторые так и не излечатся от потрясения. Одна из самых великих наций земной цивилизации, создавшая самую прекрасную в мире музыку, методично умертвила одиннадцать миллионов человеческих существ, сделав убийство образцовым государственным производством. Весь мир смотрит на чудовищную гору Смерти, которую созданья Божии сотворили для своих ближних. Единственно возможный ответ на это преступление—признать его нашим общим преступлением. Разделить*.
Маргерит Дюрас. «Боль»
Поражение с песнями?
У I Мировой войны был и положительный результат: она способствовала появлению манихейского дискурса. Каково количество французов, отказавшихся начиная с 1940 года слушать мазохистские проповеди восьмидесятилетнего маршала, злобного антисемита? Горстка. Что же, было сорок миллионов сторонников Петена? Возможно. Историк не адвокат и не прокурор.
* Пер. М. Злобиной.
он пытается понять персональный выбор миллионов мужчин и женщин, едва выбравшихся из паники, вызванной сокрушительным поражением, и оказавшихся перед лицом полного ошеломления. Два миллиона оглушенных узников, убежденных в собственной невиновности, наивно верящих в непременное освобождение. «Быть узником—это всегда горе, а не честь» (Анри Френе). 28 июня 1940 года газета La Croix опубликовала проповедь монсеньора Сальежа, архиепископа Тулузского, в которой читаем: «Просим у Тебя, Господи, прощения за то, что мы выгнали Бога из школ, из залов суда, из нации <...>. Что бы дала нам легкая победа в 1940 году?»7 Монсеньор Бодрийяр приветствовал нападение нацистов на СССР: «Настало время нового крестового похода. Я утверждаю, что Гроб Господень будет спасен». Поль Клодель пишет 6 июля 1940 года: «Франция освобождена после шестидесятилетнего ига радикальной антикатолической партии (преподаватели, адвокаты, евреи и франкмасоны). Правительство вспомнило Бога и отдало монастырь Гранд-Шартрез монахам. Появилась надежда на то, что будут отменены всеобщее избирательное право и парламентаризм». Интеллигенция ведет себя осторожно (Андре Жид отказался подписывать петицию против казни заложников в Шатобриа-не, Андре Мальро вступил в контакт с Сопротивлением лишь в 1943 году) или же решительно поддерживает вишистов: Колетт, Поль Моран, Жак де Лакретель, Мак-Орлан пишут для Combats, газеты вишистской полиции; Альфред Фабр-Люс публикует в 1942 году «Антологию новой Европы», где прославляет французских писателей, пионеров национал-социализма; Дерен, Вламинк и Майоль выставляются в Германии; Дриё Ла Рошель, Бразийак, Терив и Шардонн встречались с Геббельсом в Нюрнберге. Звезды экрана не отстают: Альбера Прежана, Робера Ле Вигана, Даниель Дарьё, Вивиан Романс с почетом принимают за Рейном. В фильме Марселя Паньоля «Дочь землекопа», снятом в 1940 году, героиня забеременела от летчика, позже пропавшего без вести, который потом нашелся и пришел заглаживать вину под «речь» Петена. В1945 году эту речь заменили «призывом» Шарля де Голля. Считается, что в том или ином качестве на нацистов работали около 3 боо ооо французов. Это заключенные, добровольцы, члены вишистских трудовых отрядов (STO), работники французских заводов, полностью контролируемых оккупантами. Участники движения Сопротивления (около 250 ооо) столкнулись с трудным выбором: партизанская борьба, ошибки при ликвидации предполагаемых доносчиков (по данным Комитета истории II Мировой войны, было «вычищено» 12 ооо человек, из которых отнюдь не все были невиновными). Что касается бежавших из концлагерей, то многим это удалось за счет гибели товарища; их неминуемо настигал «синдром выжившего» — посттравматический синдром, о котором речь пойдет ниже. Под Верденом были хорошие (мы) и плохие (они). Вот двое: участник Сопротивления, который «заговорил» под пытками или если на его глазах пытали его ребенка, и человек, который никогда не вступал в Сопротивление (он может апостериори придумать себе биографию). Кто из них хороший? Кто плохой? У кого есть право судить? И кто может знать, что произошло на самом деле? Часто жертвы выбирают молчание. Дети никогда не рассказывают о побоях.