Страница 23 из 143
...и мужнины
Мужчины предпочитают общаться в кафе. Не в тех, что находятся на больших улицах и куда заходит кто угодно, а в таких, где собираются завсегдатаи. Здесь известно, как кого зовут, у кого какие привычки: за каким столиком любит сидеть тот или иной клиент и какой напиток предпочитает. Посещение кафе подчиняется еженедельному или ежедневному ритму. Есть кафе поблизости от автобусной остановки или метро, куда заходят по пути с работы пропустить стаканчик с коллегами, прежде чем расстаться. В этой традиции воплощается переход от публичности рабочего пространства к приватности домашней обстановки. Есть также кафе, куда ходят по утрам в воскресенье выпить белого вина в компании друзей, которых знают с незапамятных времен... Разновидностей кафе множество.
Здешние разговоры отличаются от тех, что ведут в магазинах покупательницы с продавцами. Частная жизнь обсуждается меньше, говорят в основном о работе, о делах, о политике. Если же разговор переходит на личные темы, то это, как правило, сопровождается шутками о женщинах вообще, и личная жизнь каждого из участников беседы для непосвященных остается тайной. Эти обмены репликами также основаны на некоем неписаном своде правил, и грубоватые шутки являются своеобразным ключом к его пониманию. Все сказанное ни к чему не обязывает, а если кто-то вдруг обидится, то, значит, «он не понимает шуток»; тем не менее эти игривые шутки произносятся от первого лица...
В этих условиях понятна важность такого явления, как кафе: накануне I Мировой войны их насчитывалось во Франции 480 ооо, накануне II Мировой—500 ооо. Это более одного бистро на сотню жителей. Даже в крошечных городках было множество таких заведений, особенно в промышленных районах: в Рубе, например, в конце XIX века было одно кафе на 50 жителей! Выше уже говорилось, что успех кафе частично объяснялся теснотой народного жилья, и в исследованиях народной жизни постоянно упоминаются кабаре и забегаловки в качестве мест проведения досуга рабочих56. Во всяком случае, с середины XIX до середины XX века частная жизнь простого народа вне дома протекала в этих публичных заведениях, за которыми велось неусыпное наблюдение полиции и подвальных крыс, которых было здесь полно.
В этом смысле французы в рассматриваемый период жили в своем квартале и городке так же, как у себя дома. Это отмечает Колетт Петонне, отслеживая ежедневный маршрут одной старой дамы, которую органы социальной защиты надумали переселить: безусловно, она живет в жалкой конуре, но она у себя также и на улицах, и во всем квартале; что она будет делать в новой квартире, лишившись своего квартала?57 Противопоставлять абсолютно частное домашнее пространство и публичное пространство за пределами дома свойственно буржуазии, тогда как для простого французского народа или неаполитанцев, описанных Сартром, это противопоставление не столь ярко выражено. Пространство квартала отличается от частного пространства, но эти отличия не столь сильны; напротив, квартал, окружая частное пространство, становится для него своеобразной защитной зоной. Обычаи квартала позволяют ему быть открытым, публичным пространством, но в то же время впускающим в себя частную жизнь каждого обитателя, который находит в нем поддержку, отклик, иногда запреты. Квартал помогает совершить переход от частного к публичному.
Разрушение и воссоздание
Недавний процесс урбанизации разрушил это замысловатое взаимодействие публичного и частного.
Чтобы передаваться от поколения к поколению, этой «культуре бедности»* требовались относительная стабильность населения и время для ассимиляции вновь прибывающих. Франция же в период с 1954 по 1968 год стремительно урбанизировалась, и доля горожан за эти четырнадцать лет выросла с 58,6% до 71,з%58 и в дальнейшем прибавила несколько пунктов, составив в 1982 году 73,4%.
Агрессивное наступление урбанизации сопровождалось жилищным кризисом, который государство преодолевало спорными методами. В начале XX века было построено очень мало жилья, что объясняет сохранность бедных народных кварталов с их культурой. Однако дефицит жилья был таков, что строить новое приходилось целыми кварталами, на больших площадях. Уже было сказано, что большие жилые комплексы представляли собой прыжок в современность. Нас здесь интересуют в первую очередь совершенно новые кварталы, все жители которых были в них переселены. В истории еще не было ничего подобного. У обитателей этих новых кварталов не только нет никаких традиций, но им практически невозможно их создать, поскольку население в возрастном и семейном отношении очень однородное. Здесь очень не хватает * См.: Hoggart R. La Culture du pauvre. Paris: Éd. du Minuit, 1976. Автор этой книги, вышедшей в свет на английском языке в 1957 году, доказывал положение о сохранности культуры британских народных кварталов— несмотря на средства массовой информации, рекламу и общество изобилия. Редкая проницательность для того времени. — Примем, авт.
пожилых людей: не бабушек, которые никогда не жили со своими детьми и внуками, но одиноких старушек, хранительниц памяти квартала, знавших, как здесь принято себя вести, и из-за занавески зорко следивших за тем, кто куда пошел... Что за жизнь может быть у квартала, когда в определенный момент все его жители уходят на работу или в школу?
Разобщенное пространство квартала
Взаимодействие частного и публичного в пространстве квартала затрудняется еще и тем, что новые городские архитектурные формы нарушают структуру этого пространства. Исчезают улочки, прокладывавшие привычные маршруты. Маленьким магазинчикам и лавочкам приходит конец: вместо них появляются торговые центры, куда часто приезжают на автомобилях. Выражение «пойти пройтись» в этом функциональном пространстве теряет смысл. Что касается кафе, они становятся слишком дорогими для завсегдатаев прежних бистро, теперь здесь не сидят подолгу; разве что пари по поводу результата на ипподроме иногда оживляет жизнь квартала.
Отношения между соседями изменились. Лифт—это не вертикальная улица; раньше можно было видеть идущих по улице людей, и было известно, у какой двери они остановятся; их идентификация облегчалась тем, что дома отличались друг от друга, в то время как лифт скрывает своих пассажиров от взглядов посторонних, доставляет их на абсолютно одинаковые лестничные площадки, и двери подъездов тоже легко перепутать. Похожесть всех этих мест порождает анонимность. Соседи не исчезают—шум легко проникает через перегородки и перекрытия,—но исчезает соседство. Опрос, проведенный в 1964 году, показал, что в новых жилых комплексах общения между их обитателями почти не было: 68% жильцов никоим образом не общались с соседями по лестничной клетке, 50% не имели никаких отношений у себя в микрорайоне и 21% не вступал ни в какие отношения ни с кем и нигде59.
Воздержимся, однако, от ностальгии. Нечуткость градостроителей к общественным процессам не объясняет произошедшего в это время гораздо более масштабного социального сдвига. Без сомнения, архитекторы больших жилых комплексов, отвечающие за реновацию трущоб в 1950-1970-е годы, не поняли, что городское строительство выполняет социальную функцию, помимо очевидных утилитарных (жилье, торговля, работа). Их проекты не дают возможности возникнуть переходному пространству, одновременно частному и публичному. Однако и сами кварталы в прежнем смысле слова изменились. Положим, Майоль в конце 1970-х все еще может рассматривать улицы Круа-Русса* как переходное пространство, но можно с уверенностью утверждать, что даже в таких чудом сохранившихся оазисах жизнь квартала стала беднее, общение его обитателей сократилось. Изменился образ жизни. Все спешат, проводят все меньше времени в своем квартале. У правил квартала есть и отрицательная сторона. Это и постоянная слежка друг за другом, и неодобрительные пересуды за спиной. Современный индивидуализм плохо вяжется с подобной «опекой»: как жить свободно под неусыпными взглядами кумушек-соседок? Буржуазные нормы приватности (не вступать в отношения с соседями и т. п.) приживаются не только потому, что лица, ответственные за городское хозяйство, общественную гигиену или социальную поддержку, уверенные в правомерности своих действий, навязывают их простому народу, переселяя и перемещая людей для их блага и комфорта,—они приносятся новой буржуазией, «белыми воротничками», для которых освобождение от общения с соседями означает подъем по социальной лестнице.