Страница 66 из 134
Потребность в тепле, в чистоте и свежем воздухе, а вскоре и в возможности семейного уединения, неистовое желание независимости, интерес к пространствам, где можно было бы что–нибудь смастерить, — все это говорит о том, что отдельные дома нужны не только буржуазии. Об этом мечтают и анархисты. Воображая город будущего, Пато и Пуже[190] описывают его как город–сад. Тогда же британские исследователи обнаружили в английском рабочем классе возросшую потребность приватности (privacy) своего дома (home), «так велика боязнь неконтролируемого вторжения соседей»[191].
«Рабочие больше ценят жилье, нежели город», — пишет Мишель Верре о «рабочем пространстве» в наши дни[192]. До начала I Мировой войны ситуация была иная, но все к ней шло.
В начале XX века появилось настойчивое желание интимности для семьи, для супружеской пары и для каждого человека в отдельности. Оно выражается, в частности, во все большем отвращении к тесноте и необходимости жить рядом с соседями и возросшем неприятии всеобщей поднадзорности в местах совместного проживания — в тюрьмах, больницах, казармах, интернатах, — где проводился личный досмотр. Против обысков на таможне крайне левый депутат Глэз–Бизуэн в 1848 году предложил законопроект.
Евангелик Давид Жетаз, заключенный в тюрьму в Шалоне, сохранил самые ужасные воспоминания об общей спальне («дыхание и храп всех этих мужчин до сих пор раздирают мне уши»), а также о невозможности уединиться с женой. «Невозможно было поговорить наедине, выразить привязанность, сказать все те нежные слова и поведать друг другу маленькие секреты, которые посторонние не должны слышать и которые всегда хочется сказать в такие моменты». Тюремщик следит за ними, «как если бы он никогда не видел людей, которые любят друг друга»[193]. Всякие любовные жесты — проявление сугубо частной жизни. Стыдливая Каролина Брам с трудом переносит нежности, которыми осыпают друг друга молодожены[194]. Чем сдержаннее проявления любви, тем они изысканнее. Кровать в спальне буржуазного дома не окружена балдахином: это значит, что вся комната является интимным пространством, куда нет доступа посторонним.
Понятно, что в таких условиях персонал парижских больниц восстает против проживания на рабочем месте. «Жить сообща, что раньше было нормой для служащих больниц, теперь стало невыносимо для большинства работников. <…> Они страдают от необходимости есть в столовых, спать в общих спальнях. Находясь в больнице, они не чувствуют себя „дома", здесь нет хотя бы относительного комфорта и возможности уединиться. В нерабочие часы они хотят быть свободными от какого бы то ни было административного гнета»[195], — пишет в 1909 году муниципальный советник Мезюрер, в то же время сознавая, что для одиноких женщин, в массе своей приехавших из бедной Бретани, жизнь в условиях закрытого учреждения предпочтительнее с точки зрения морали и безопасности. Все больше работников отказываются от проживания на рабочем месте.
Даже не говоря о семейных и любовных отношениях, каждому человеку необходимо личное жизненное пространство. Вот что вспоминает Норбер Трюкен, землекоп из Лиона, вынужденный спать в общей спальне. «Самым отвратительным было ощущение контакта с другим мужчиной. Это был первый раз в жизни, когда у меня появился компаньон по постели»[196].
В богадельнях старики стараются обустроить свой уголок. «Приходится постоянно бороться с ними, чтобы помешать им устраивать за кроватями или по углам комнат склад всякого хлама–тряпья, битой посуды, — единственная ценность которого заключалась в том, что когда–то это была их одежда, их вещи; им казалось, что они создают свое собственное гнездо, свой дом»[197]. Конечно, редактор статьи «Богадельни» в «Словаре политической экономии» Гийомена — либерал, благосклонно относящийся к заботе о доме. Но сопротивление бедняков госпитализации отмечается всеми. Умереть в своей постели — единственная возможность избежать вскрытия, этой тяжкой судьбы пролетариев.
В стремлении иметь собственный угол сквозит нарастающее желание телесной индивидуализации; писатели видят в этом проявления эготизма. «Надо закрыть все окна и двери, скукожиться, как ежик, развести в камине огонь, потому что холодно, и подумать о великом[198], — пишет Флобер. — Поскольку мы не можем отцепить солнце, надо зашторить все окна и зажечь люстры в комнатах»[199]. Без сомнения, внутренний человек предшествовал внутреннему миру. Но в XIX веке собственная комната — это мечта; это модель мира.
Во всем, что происходит в частном пространстве, видны цели власти, межличностные отношения и поиск себя. Не удивительно ли, сколь важное место дом занимает в искусстве и литературе? Залитые солнцем сады Моне, приоткрытые окна Матисса, сумеречные тени на картинах Вюйара: живопись входит в дома и обнаруживает их тайны. Соломенный стул в комнате Ван Гога говорит нам об одиночестве.
Литература, долго молчавшая о внутреннем мире, начинает описывать его в мельчайших подробностях; в этом просматриваются изменения во взглядах на места и предметы. Какой путь проделан от сухих набросков Анри Брюлара до тщательных описаний «Момора», двойника Мартена дю Тара[200], и, наконец, до романа «Жизнь, способ употребления» Жоржа Перека!
Дом, памятное место
«Эти странные нагромождения камней и кирпичей, с разными ответвлениями, украшениями и какой–то особенной мебелью, со специфическими, неменяющимися формами, плотной и тяжелой атмосферой, в которых наша жизнь запутывается так же, как наша душа в теле, — какой только властью они не обладают над нами, какого только воздействия не оказывают на наше существование?» — пишет английский писатель, биограф и литературный критик Литтон Стрейчи, вспоминая Ланкастер–Гейт, дом (home) своей юности[201].
«Я мысленно видел то одну, то другую комнаты, в которых мне доводилось жить, и в заключение вспоминал их все в долгих мечтаниях, следовавших за моим пробуждением»[202] (Пруст).
Театр частной жизни, личный опыт, самое главное в детских воспоминаниях, дом — место глубинной памяти, в котором навсегда поселяется наше воображение.
ПРОСТРАНСТВА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
Роже–Анри Герран
Дом для приличной публики
Вдали от «варваров»
Отношение господствующего класса к рабочим на протяжении всего XIX века оставалось презрительным. Этих «варваров» — так тогда принято было называть людей из народа — даже невозможно описать, до такой степени они были ужасны. «Представители третьего, и последнего, класса — пролетариата, — пишет во времена Луи—Филиппа доктор Таксиль, — за редким исключением, абсолютно невежественны, суеверны, имеют дурные привычки, нравы дикарей. Их пошлость, неотесанность, глупость, расточительность, склонность к грубым развлечениям и оргиям, столь вредным для их благополучия, не поддаются описанию»[203].
Можно было бы с легкостью составить целую антологию текстов такого рода. Для победившей буржуазии пролетарий — очень опасный дикарь, представитель низшей расы «Обеспеченные парижане, интересовавшиеся жизнью низов общества, более или менее сознательно ставили барьер между буржуазией и народом, и даже если они верили в необходимость социальной мобильности, совесть их была спокойна, потому что они рассматривали представителей народа как низших существ как в моральном плане, так и в социальном», — пишет Аделина Домар[204].
190
Эмиль Пато (1869–1935), Эмиль Пуже (1860–1931) — французские анархо–синдикалисты.
191
Bédarida F. La vie de quartier en Angleterre. Enquêtes empiriques et approches théoriques. Le Mouvement social. 1982. Vol. 1. No. 118. P. 14.
192
Verret M. L’Ouvrier français. L’Espace ouvrier. Paris: Armand Colin, 1979.
193
Robert D., Encrevé A. Mémoires de l’evangéliste David Gétaz // Bulletin de la société d’histoire du protestantisme français. 1984. Oct. — déc. T. CXXX. No. 4. P. 480–555.
194
Le Journal intime de Caroline B. Enquête de Michelle Perrot et Georges Ribeill. Paris: Montalba, 1985. P. 211: «Меня никогда никто не увидит за такими нежностями на людях».
195
Цит. по: Leroux–Hugon V. Infirmières des hôpitaux parisiens (1871–1914). Ébauches d’une profession, thèse de 3е cycle. Paris‑VII, 1981. P. 160.
196
Truquin N. Mémoires et Aventures d’un prolétaire à travers les révolutions. Paris: 1888. P. 203–204.
197
Dictio
198
Flaubert G. Op. cit. P. 701 (письмо Морису Шлезингеру, начало апреля 1857 г.).
199
Ibid. Р. 666 (письмо Элизе Шлезингер, 14 января 1857 г.).
200
Martin du Gard R. Le lieutenant‑Colonel de Maumort. Paris: Gallimard, 1983. В этом во многом автобиографическом романе описания интерьеров занимают особое место. Автор вспоминает о Гонкурах и о длинном описании салона принцессы Матильды.
201
Strachey L. Lancacter Gate // Urbi. 1984. IX. P. Ill‑XI.
202
Пер. А. Франковского.
203
Topographie physique et médicale de Brest et sa banlieue. 1834.
204
La bourgeoisie parisie