Страница 44 из 163
Переходя от духовенства к мирянам, Пьер клеймит тех, когс в просторечии именуют важными шишками или важными фруктами; он же, на своем языке пастуха из Монтайю, называет их взгромоздившимися на тучных ослиц и мулов (II, 58). Таковы лжераскаявшиеся, которые притворяются забывшими свое еретическое прошлое. Их могущественные связи хранят их, после полуотречения, от застенка: Много я таких знаю в Сабартесе, что взгромоздились на тучных ослиц и мулов и никто их не трогает, они неприкасаемы, однако же были замешаны в ереси. Этой земной несправедливости Пьер противопоставляет идеал катарского демократического рая, где и великие, и малые сии встречаются и живут бок о бок без проблем (II, 179).
Такой эгалитарный идеал отстоит на сотню миль от алчности Пьера Клерга или Арно Сикра, которые хотят любой ценой возвысить или восстановить свой domus. Пьеру Мори смешна подобная алчность: добрый пастырь как раз человек бездомный, живущий всюду, оторванный от благ сего мира. Умонастроение вольного пастуха в этом вопросе решительно отличается от восприятия мира зажиточными ли, бедными ли деревенскими домоседами, укрывшимися за стенами своих domus и на своей земле в Монтайю в ожидании, пока их не выкурит оттуда инквизиция.
Можно догадаться об одной из причин этого пастушеского пауперизма{137}, самими пастухами переносимого без каких-либо комплексов. Эта причина — кочевая жизнь. Иногда пастухи могут владеть мулом, который в сопровождении погонщика перевозит туда-сюда шерсть и припасы либо какой-то скарб во время перегонов. Но в целом мулы или лошаки играют незначительную роль: свое имущество пастух носит на собственной спине. Его физическая сила и выносливость столь велики, что это бремя может быть довольно значительным: Пьер Мори переходит вброд большую реку, перенося по очереди на плечах Арно Сикра и Белибаста; он явно способен нести на себе весь свой багаж с Пиренеев до Каталонии. Однако индивидуальная грузоподъемность ограничена: набитый одеждой тюк и топор оставляют весьма немного места для других impedimenta{138}. Достаточно посмотреть, в какую церемонию превращается доставка через горы и долы новой или чистой рубашки одним пастухом другому.
Чтобы пастух мог, по примеру постоянных жителей Монтайю, накопить какое-то богатство, он должен был иметь собственный domus. Но его нет: во время летних и особенно зимних отгонов пастухи, как правило, живут у других — у хозяина, у друга, у кума. Либо у домохозяев, которые берут с них нефиксированную плату как с жильцов, проводящих большую часть времени на высокогорных лугах. Строго говоря, «пастушеский домик» на колесах, за неимением лучшего, решил бы проблему; однако я не встречал подобного передвижного жилища у моих пиренейских пастухов XIV века, чье горное бездорожье прививает аллергию к колесу и повозке. Пастушеские домики в последующие века будут больше распространены в северной Франции, чем в Окситании.
Будучи лишен собственного domus, если не считать кратких визитов к старикам-родителям в отчий дом, отгонный пастух из Монтайю имеет совершенно иной взгляд на богатство, чем оседлые домовладельцы Монтайю в тот же период. Пастух может быть относительно богат овцами и деньгами, но неизбежно беден предметами обихода, одеждой, посудой, мебелью, зерном, овощами и т. д.
Отсюда — но не только отсюда, — несомненно, вытекает крайняя отстраненность от благ мира, которую демонстрирует Пьер Мори, когда ему случается затронуть проблему богатства. Он дорожит им, когда оно есть, но ни в коем случае не привязывается к нему. Однажды в Испании Арно Сикр, еще не раскрытый как доносчик, жалуется колонии эмигрантов из Монтайю, что стал нищим из-за еретичества своей матери: она была сожжена инквизицией с конфискацией имущества и domus. Пьер Мори отвечает ему без обиняков: Да не ной ты о своей бедности... Нет болезни, что лечилась бы быстрее, чем эта! Возьми меня. Я трижды разорялся вчистую. Зато сейчас я богаче, чем когда-либо раньше. Первый раз такое было в долине Арка, когда Раймон Молен и тьма других пошли каяться (в своем катарстве) перед папой, а я тогда мог иметь аж на 2000 су и все потерял. Потом я потерял братскую долю наследства, или «фратризию» [fratrisia], что мне причиталась в Монтайю, потому как побоялся за ней идти (из страха перед инквизицией). Было время, когда я заработал 300 су, нанимаясь пастухом к хозяевам из Акса и Пучсерды. Их я отдал на сохранение куму из земли Уржель, а тот потом отказался их вернуть. И однако же сейчас я богат, потому как наш обычай, заповеданный Богом, таков: если у нас есть хотя бы один обол, мы должны его разделить с нашими братьями-земляками{139} (II, 30). Утверждая веру в активные благодеяния, Пьер Мори имеет в виду определенное представление о богатстве — мимолетном и однако вполне реальном богатстве пастуха, которому иной раз улыбается удача. Бывало время, когда Пьер Мори владел сотней овец, ослами (II, 57), а однажды аж 300 су. В другой раз — целым состоянием в 2000 су, то есть кругленькой суммой. И все-таки это гораздо меньше, чем состояние типичного крупного земледельца, такого как Бернар Клерг, способного потратить до 14000 су, чтобы вырвать своего брата из когтей инквизиции (II, 282—283). В любом случае, когда Пьер Мори, наш философ в козлиной шкуре, называет себя «богатым», он прекрасно понимает, насколько это относительно. Настоящий богач не пойдет в найм, как это делает он; это собственник-наниматель, достаточно обеспеченный, чтобы не работать на земле собственными руками, а использовать для этого других (III, 122). Впрочем, Пьер хорошо знает и говорит об этом при случае Белибасту, что, несмотря на свое так называемое богатство, он слишком беден — деньгами, имуществом, да и дом отсутствует — чтобы содержать, как подобает, супругу и детей, которых она ему может дать. «Я женился бы, будь у меня дом, чтобы обеспечить жену и детей», — говорит персонаж-вольнодумец, выведенный доминиканцем Джоном Бромьярдом в XIV веке{140}. Пьер Мори явно не принадлежит к этой элите, которая может подняться до уровня собственного и семейного дома. Ему не составляет труда презирать богатство и он, безусловно, не из тех, кто, подобно ревнителям общества потребления, — прежним или современным, церковным или светским — «воздвигает храм недостижимому»; он не проявляет благоговения перед тем, что, по определению, оказывается невозможно удержать: перед «бесконечностью потребностей». В этом вопросе добрый пастырь остается верен уроку своего наставника Жака Отье, полученному в долине Арка: От благ Сатаны никогда вам не быть сытыми, сколько бы не досталось вам от щедрот его. Буде имущий, всегда возжелает преболыиего. И не будет вам ни роздыха, ни исхода, ибо нет места покою в сем подлом мире; и все, что творит Сатана, суть лишь искус и пагуба (III, 130—131). Эта хлесткая проповедь вполне могла быть обращена к землевладельцам, даже катарам, с их одержимостью домом и связанными с ней фрустрациями (я имею в виду Пьера Клерга и Арно Сикра). Если мерить аршином Отье, наш добрый пастырь вполне мог рассчитывать на благодать, настолько он был независим — благодаря своей пастушеской, легкой ментальности всеприятия — от обычных деревенских законов тяготения.
Однако же, если отбросить проблему материального и недвижимого имущества — нежелательного, поскольку нетранспортабельного при скитальческой жизни, — Пьер Мори богат, хотя бы в меру удач, которые его порой посещают, и нескрываемого наслаждения, которое они ему доставляют. Его жизнь интересна, полна, захватывающа. Его стада пасутся на лугах, не истощенных «сверхпекорацией»[199]. По необходимости он заказывает или велит принести ему рубашки, сукно, одежду, изготовленные из шерсти собственных овец[200]. С социально-экономической точки зрения он, как и его напарники-гуртовщики, оказывается почти полностью вне сферы сеньориального или феодального угнетения. Порой ему приходится давать мзду иному сеньору за право перехода перевала или пользования пастбищем. Но в основном «производственные отношения», в которые он вовлечен, имеют характер договорной и весьма подвижный, вольнонаемный и артельный. Отнюдь не желая получить упреки в модернизации (не будем забывать, что пастушеский мир ведет род от раннего неолита[201]{141}, а его основные принципы во всяком случае сформировались задолго до XIV века), мы должны констатировать, что добрый пастырь и его собратья находятся за пределами натурального хозяйства в его квазиклассической форме: оно продолжает по своим часам взимать более или менее щедрую дань с постоянно проживающих в Монтайю. Само конечное предназначение овечьих стад, которые он пасет, позволяет Мори принимать активное участие в отгонно-пастушеской транспиренейской рыночной экономике. От этого он, само собой, вовсе не попадает в подчинение безжалостному графику капиталистической организации, которая не имеет ничего общего с нетребовательными, с этой точки зрения, нормами века до Великой чумы. Авторы, изучавшие повседневную жизнь коренных жителей и эмигрантов Монтайю, были поражены[202] свободным, полным передышек и перерывов ритмом их работы, будь то выпас, земледелие, ремесло... Пьер Мори, как и его собратья, вовсю наслаждается досугом и в горах, и в долах. При необходимости он оставляет товарищей присмотреть за овцами, пока сам спускается до находящегося внизу городка, чтобы отнести либо найти деньги (III, 166). Или без какого бы то ни было отчета и контроля может отлучиться достаточно далеко от стад по делам, не связанным с работой: повидать друзей, любовниц (когда те не поднимаются к нему сами прямо в кабану), наконец, кумовей — тех, кого он завел уже давно, либо тех, кого он время от времени вновь обретает, как мы увидим, по случаю крестин. Не деревенщина и не провинциал, Пьер Мори — равно как и Моры, как и другие серданские или арьежские пастухи — оказывается одним из узелков полицентрической сети, в которой информация передается от перевала к перевалу, от горы к горе. Благодаря этому он постоянно в курсе событий в Каталонии, в Пиренеях, в родных местах, — где, впрочем, он бывает часто, несмотря на угрозу со стороны инквизиции[203].
{137}
Пауперизм — массовая нищета, вызванная экономическими или социально-политическими причинами.
{138}
Пожитки, скарб, багаж (лат.).
{139}
В евангельские времена обол — монета, содержащая 0,73 г. серебра, но вряд ли Пьер Мори ощущал разницу между древним и современным ему оболом. Ср. прим. 10 к гл. IV.
{140}
Джон Бромьярд (изв. 1352—1390) — английский доминиканец, проповедник, автор руководства для проповедников «Summa praedicatorum», в котором содержится большое количество назидательных примеров (exempla — см. прим. 8 к гл. XXVI) и откуда взят приведенный рассказ.
199
Сверхпекорация (surpecoration) — чрезмерный выпас. См.: Coste Р Etudes rurales, 1972, avril.
200
III, 146.
201
См.: Escalon de Fonton, 1968. В этой работе показывается, что в Провансе и на средиземноморском юге овцеводство возникло на многие тысячелетия раньше, чем возделывание зерновых культур.
{141}
Неолит (новокаменный век) — период перехода от присваивающего (охотничье-собирательского) к производящему (земледельческо-скотоводческому) хозяйству. На Ближнем Востоке неолит занял IX— VII тыс. до н. э., в Европе он распространялся с Балканского полуострова и северо-западного Средиземноморья с рубежа VII и VI тыс. до н. э. и приблизительно к кон. IV тыс. до н. э. доходит до Северной Европы. В раннем неолите происходит одомашнивание ряда животных: мелкого рогатого скота, свиней.
202
Vourzay В. Ор. cit., р. 82 (in fine).
203
П,186, 187