Страница 43 из 163
Жизнь пастуха влечет за собой не только установление «вертикальных» отношений субординации, связанных с наймом и сравнимых в какой-то мере с отношениями, существующими сегодня между хозяевами и сельхозрабочими в зерноводстве и скотоводстве. Несмотря на наемный труд, она требует от пастухов, часто владеющих собственными небольшими стадами овец, и вхождения в систему «горизонтальных» связей: различных форм ассоциации со своими собратьями, либо с хозяевами других пастухов и других овец. Я и мои компаньоны, Гийом, Пьер и Арно Моры, — рассказывает Гийом Бай, — отправились зимовать на пастбища Калига (недалеко от Таррагоны). Овец у нас было немного, по этой причине мы присоединились к артели, которая пасла баранов Пьера Вила из Пучсерды; в той артели было четыре пастуха и один мулопас, все серданцы (II, 390). В другом случае Пьер Мори, братья Моры и их общий хозяин, в то время каталонец Пьер Кастель из Баги, присоединяются, когда надо, к серданцам. Следующим летом, — рассказывает добрый пастырь, — мы повели наших овец на перевал Паль (сегодня — Восточные Пиренеи) и присоединились к пастухам и баранам Арно Форе из Пучсерды; вся его пастушья артель была родом из Сердани (III, 167).
Пьеру Мори иногда удается на несколько сезонов, когда ему везет с наградой за труды праведные, стать самому себе хозяином. В этом случае он в полной мере использует все возможные методы: братская взаимопомощь, найм других пастухов, затем ассоциация с другим хозяином овец... наемным пастухом которого же он и становится! Эти различные комбинации формируются именно тогда, когда ситуация в горах становится тяжелой из-за частной войны между феодальными стервятниками. Тем летом, — рассказывает добрый пастырь, — я отправился на перевал (пиренейский) Изавена, рядом с Венаской. И остался там на летний выпас с братом Жаном; мы с Жаном наняли тогда Бернара из Байюля, чтоб он помогал нам пасти овец... Потом, к Михайлову дню, мы спустились с перевала и отправились в Лериду; нам пришлось обойти земли Кастельдана из-за свирепствовавшей там войны между Нартесом и Гийомом ден Тенза. Мы присоединили тогда наших овец к овцам Машарона и Гийома Мурье, двух скотоводов из Ульдеконы[194]. С овцами двух этих овцеводов (подразумевается: по отношению к которым мы стали теперь компаньонами и наемными пастухами) мы пошли на зимовку на пастбища Сан Матео, я, мой брат и два пастуха, один серданец, другой из Венаски (III, 195). Добавим, чтобы покончить с этой историей, что подобные ассоциации, создаваемые в разных формах, распадаются почти столь же легко, как и создаются. Пьер Мори, — рассказывает Гийом Мор, — решил отделить тех овец, что были его собственными, от овец своего тогдашнего хозяина, Пьера Кастеля... Он ушел, значит, с этим скотом, а потом говорил, когда вернулся, будто продал его одному торговцу в Сан Матео (II, 182).
Наряду с работой по найму и с тем, что можно назвать «простой ассоциацией»[195], о которой мы только что говорили, существует еще целая категория контрактов «овечьей испольщины» [métayage ovin]. Различные авторы уже изучали их на примере тулузских gasailles, провансальских megeries и распространенных повсюду отдач на откорм[196]. Для родившихся в Монтайю, остаются они по-прежнему жителями деревни или эмигрируют, эта отдача на откорм принимает форму парсарии [parsaria]: контракт, заключенный Пьером Мори с владелицей овец Гийеметтой Мори, его родственницей и землячкой, встреченной им недалеко от Таррагоны, является первоисточником контракта о gasaille (III, 169). Всех овец, которыми я владел, я отдал в «парсарию» Гийеметте, — рассказывает Пьер, — и мы должны были делить пополам и прибыль, и убытки, но так, что Гийеметта брала на себя содержание (пастуха и стада [III, 169]). У этого союза пастуха и владелицы овец будет продолжительная история, несмотря на достаточно острые споры между партнерами. Некоторое время спустя Гийеметта, помимо денег, сделает вклад в ассоциацию в виде двадцати дополнительных баранов. На другое утро, — рассказывает добрый пастырь, — я получил от Гийеметты двадцать баранов и вернулся с ними на пастбища Калига (III, 181, текст двусмысленный).
Парсария существует и в самой Монтайю. Гийеметта Бене (чей муж, Гийом Бене, занимает в деревне положение пахаря-хозяина, поскольку у него есть пахотные быки, которых он запирает вечером после работы [I, 478]) передала своих овец в парсарию (около 1303 года) людям из большого дома Бело, специализировавшегося, судя по всему, на разведении овец. Лет так восемнадцать назад, или около того, — рассказывает Гийеметта Бене в 1321 году, — у нас с мужем были овцы в «парсарии» с домом Бело. Дело было вечером, как раз к закату, во время летнего выпаса. Я принесла хлеб в дом Бело, чтобы тамошние могли передать этот хлеб Гийому Бело да Раймону Бене, моему сыну, которые пасли этих «долевых овец» (I, 477). В соответствии с договором, который, по-видимому, заключался как «паевое» соглашение в устной форме и без вмешательства нотариуса, Бене предоставили Бело часть скота, часть рабочей силы и свой хлеб, предназначенный для артели пастухов.
Глава VII. Пастушеский менталитет
Необходимо пойти дальше описания экономических и профессиональных связей; через посредство обаятельной личности Пьера Мори нужно расшифровать социальное положение и ментальность отгонного пастуха из Монтайю в десятилетия, открывающие XIV век.
Джотто. Возвращение Иоахима к пастухам. Ок. 1305. Капелла дель Арена в Падуе.
На первый взгляд, Пьер Мори и ему подобные находятся на самом низу определенной социальной лестницы; их положение гомологично, но не аналогично положению наемных работников французского севера последних веков Старого порядка{135}. Жизнь пастухов соткана из лишений и даже серьезных опасностей их ремесла. Белибаст вынудил вас отправиться куда подальше прямо посреди зимы. Вы чуть не замерзли до смерти на горном перевале, — говорит Эмерсанда Марти Пьеру Мори, не только раскрывая доброму пастырю дурные действия «святого мужа», но и напоминая ему о суровой стороне его пастушеской профессии (III, 198). В свою очередь, Белибаст привлекает внимание своего друга к тяжелейшему существованию, которое он влачит в качестве пастуха: Всю твою жизнь, Пьер, за худыми ночами идут худые дни (II, 177). С этой точки зрения повседневные заботы, особенно зимние, такого пастуха, как Пьер Мори, почти настолько же трудны и иногда даже опасны, что и жизнь дровосека, например, Бернара Бефая, ставшего жертвой (в буквальном смысле на этот раз!) «несчастного случая на производстве». Бернар Бефай (муж Жанны Марти из Монтайю) погиб в лесу Бенифакса (в Испании). Когда он выкорчевывал пень, тот рухнул на него вместе с каменьями, что были сверху. Его сразу и прибило насмерть (II, 190).
Несмотря на кратковременные периоды процветания, Пьер Мори считает себя бедным, а потому неспособным завести семью. Ночи он проводит не с супругой, а чаще с тремя-четырьмя лицами мужского пола в одной кровати. Я процитирую упоминание лишь об одной из таких целомудренных и недорогих ночевок, проведенных бок о бок пастухами, пророками или доносчиками, взятое почти наугад: Той ночью мы легли вместе в одну кровать: я, еретик Белибаст и Арно Сикр (III, 202).
Всегдашняя и благосклонно принимаемая гостья, бедность соответствует для Пьера Мори определенному идеалу и определенной системе ценностей. Конечно, этот идеал самыми разными способами распространяется благодаря новоевангельской культуре, которую пропагандируют по всем окситанским землям сторонники добровольной бедности и другие «добрые люди»... или же францисканцы{136}. В лице Пьера Мори и многих катарских пастухов из Монтайю он встречает верных последователей. Наш добрый пастырь — демократ до мозга костей, насколько это возможно в XIV веке! Он полон ненависти и презрения к роскоши стола и украшений, по крайней мере — когда этой роскошью кичится Церковь (напротив, Пьер более милостив, хотя и резок иногда, к тем обжорам и паразитам, кто не из клира). Он выражает неприязнь к братьям-миноритам, которых обвиняет в том, что они, против всяких правил, пируют после похорон того или иного человека: эти попойки с обжорством, сурово отмечает добрый пастырь, оскорбляют душу покойного и мешают ей попасть в рай (II, 30). Пьер по этому поводу повторяет слово в слово текст св. Матфея[197] о фарисеях, которые «любят предвозлежания на пиршествах». Это свидетельствует о наличии у него определенной евангельской культуры, донесенной до него «добрыми людьми» или монахами-проповедниками, которых он слушает, хотя и осыпает их насмешками[198]. Если Пьер тянется к «совершенным», то помимо прочих причин это связано с практической реализацией ими идеала трудолюбивой бедности, который братья-минориты отрицают делом, даже провозглашая его — не без ложногс пыла — устами.
194
Ульдекона — район Таррагоны.
195
Ср. с ассоциацией Белибаст— Мори при покупке шести овец (гл. V).
196
Wolff Ph. Commerce..., p. 205, sq. и карта 6; Coste Р. Op. cit. /1 Etudes rurales, 1972 (Provence) etc.
{135}
Старый порядок (фр. ancien régime) — принятое во французской историографии наименование эпохи французской истории, предшествующей Великой французской революции. Историки доныне не договорились о том, что считать началом этой эпохи: XII, XIV или XVI вв.; в любом случае здесь имеется в виду период XVII—XVIII вв. В это время, по оценке французского историка Э. Лабрусса, до 55—60 процентов сельского населения Франции не относились к числу полнопашных крестьян, способных существовать в качестве самостоятельных сельскохозяйственных производителей, и потому вынуждены были прирабатывать в качестве наемных работников, что снижало их социальный статус. Это и подразумевает Э. Ле Руа Ладюри, когда говорит, что положение обычных пастухов гомологично, то есть сходно по функциям и положению (низкий социальный статус), но не аналогично, то есть сходно по форме, положению наемных работников XVIII в. (последние могли и не заниматься скотоводством).
{136}
Имеется в виду идеал «апостольской жизни», то есть полного отказа от собственности, который в равной степени разделяли и катары, и нищенствующие монахи. «Катары... внешним обликом своим напоминали апостолов, воспроизводили их жизнь: как истинные ученики Христовы, бродили они, лишенные крова и имущества, и проповедовали. У еретиков было единственное средство оправдать свою „незваную проповедь”, совершение таинств без посвящения — апостольская жизнь» (Карсавин Л. П. Монашество в Средние века. М., 1992. С. 123). Францисканцы же «бродили по двое по городам и селам, добывая себе пропитание трудом рук своих: то помогая в полевых работах крестьянам, то нося воду по городу, или, если не было работы, милостынею. Минориты призывали мирян к покаянию: увещевали и проповедовали» (Там же. С. 124). Разница между ними в том, что первые считали соблюдение указанного идеала единственным средством спасения и обвиняли Римскую Церковь в уклонении от этого идеала, тогда как вторые были верными сынами этой Церкви и апостольскую жизнь полагали весьма желательным, но никак не единственным путем к спасению.
197
Мф. 23:6.
198
II, 30; см. гл. XXV.