Страница 146 из 163
Гораздо реже, даже в исключительных случаях, происходит актуализация сверхестественного в форме чуда. Католические чудеса в Сабартесе, который отнюдь не является дарохранительницей римской веры, остались в прошлом. Ниже по течению на территории Фуа отмечены своего рода иноверческие «получудеса». На костре вальденса Раймона де ла Кот огонь пережигает, как и следовало ожидать, веревки, стягивавшие руки осужденного. Последний находит силы, чтобы воздеть их к небу в обращенной к Богу молитве. Верный знак, что душа его обрела спасение, — поговаривают в тавернах графства, где, за стаканчиком, событию сопутствуют почти спортивные комментарии (I, 174).
Напротив, в пределах Монтайю и Сабартеса не происходит альбигойской реализации чудесного. Иными словами — никаких катарских чудес (с единственным исключением, однако: во время одного consolamentum, происходящего в наших горах, появляется странное свечение[968]). Эта лишенная чудес среда свидетельствует о существовании довольно примечательной тенденции: альбигойские миссионеры и подверженные их влиянию крестьяне (равно как и другие крестьяне, не охваченные их влиянием) не приемлют чудо; у них есть очевидное желание изъять Бога из материального мира (который порой считается принадлежащим дьяволу). Тем самым устраняетсяе не только Бог, но и любая сверхъестественная причинность, связанная с действительными чудесами. Вы верите, что куски дерева могут творить чудеса? — спрашивает арьежских пастухов Белибаст (II, 55). И «святой муж» добавляет, отнюдь не желая заменить в этом земном мире римские чудеса чудесами катарскими: Я сам буду творить чудеса. Но это когда я буду на том свете, никак не на этом (II, 54).
На более общем уровне рассуждения сабартесские крестьяне, в той или иной мере попавшие под влияние альбигойства, заявляют, что не Бог заставляет цвести и плодоносить[969], а дьявол (говорят одни) или просто-напросто природа, погода, навоз или людской труд (говорят другие). Чем это не примитивный крестьянский оккамизм{397}, который также приходит к отрицанию сверхъестественного?[970]{398}
Мифологическая мысль жителей графства Фуа, отношение которой к проблемам местопребывания мертвых нам предстоит рассмотреть, живет, таким образом, в достаточно тесных рамках. Тем примечательнее сила, с которой бьет этот ключ.
В качестве педагогического средства эта мифология любит использовать маленькие истории, применяя хорошо известный метод примеров, или exempla{399}. Воспроизведем на сей счет интересное определение, данное Раймоном Кантелем и Робером Рикаром: «Exemplum, — пишут они, — является, по сути, самостоятельным повествованием, локализованном в пространстве и времени; его длина (в виде письменного текста) колеблется между десятью и двадцатью строками. Легко понимаемый и запоминаемый, с удовольствием выслушиваемый, он ставит своей целью разъяснение, раскрытие или дополнение с помощью наглядных иллюстраций христианского учения»[971]. А также, добавим, учения «добрых христиан», то есть еретиков.
В пропаганде римской веры, в том развернутом виде, в каком мы встречаем ее на подступах к нижним землям, exemplum, который передается друг другу деревенскими кумушками, может быть прямиком почерпнут из серий exempla, скомпилированных ранее в Золотой легенде. Такова история о маленьком хлебце-гостии и об освященном вине, превратившихся соответственно в отрезанный детский палец и кровь для поучения неверующей крестьянки, которая испекла хлебец[972]. Этот exemplum может быть помещен в целый ряд «структурных» трансформаций: рассказывали, что в Арзансе (Од) св. Доминик завязал в день св. Иоанна Крестителя спор в открытом поле с поденщиками, которые, несмотря на обязательный отдых в день этого праздника, жали хлеб. Во время жатвы, в разгар дискуссии со святым, один из безбожных работников внезапно увидел, что его сноп залит кровью. А между тем на руках у него не было порезов... Тут же подобное испытали и другие работники — полный триумф святого...[973]
Со стороны альбигойства exempla кишат нравоучения «совершенных», передаваемые друг другу земледельцами. Возьмем уже приведенный нами миф о пеликане: большая белая птица (подобная Христу [I, 357—358]) прерывает свой полет вслед за солнцем, чтобы скрыть свою белизну и спрятаться в сени своего гнезда (как Иисус, осенивший чрево своей матери); таким образом она может истребить чудовище (Сатану), пожирающее потомство (добрых созданий). Рассказ этот циркулирует по Сабартесу, где он представлен Бернаром Франка, клириком-крестьянином из Гулье, как exemplum, или isloria. Мы обнаружим пеликана, с тем же «христологическим» смыслом, в христианской иконографии и в алхимической традиции XVI века.[974]{400}
Другой exemplum, очень хорошо известный: два «добрых человека» и пойманная в силки дичь. Два «совершенных» идут по лесу и обнаруживают там белку (первый вариант) или фазана (второй вариант), попавшегося в силок[975]. Вместо того, чтобы взять и убить бедное животное для продажи, еды или из развлечения, они отпускают его из уважения к человеческой душе, которая, быть может, заключена в силу метемпсихоза в теле животного. Они спасают живую тварь и оставляют рядом с опустошенным силком стоимость отпущенной дичи в денежном выражении: таким образом профессиональный охотник, поставивший силок, сможет все-таки заработать себе на хлеб (II, 107, 306).
Этот exemplum в 1300—1320 годах гуляет в окрестностях Монтайю, Аску, Коссу и Тиньяка как пересказ реального случая. Так это или нет, рассказ в любом случае развивает с помощью примера один из старых постулатов альбигойства: буде (добрые) христиане найдут пойманного зверя или пойманную птицу, да не смутится их дух[976]. А чем занимаемся сегодня мы, если не предаемся средневековым радостям exemplum, когда рассказываем, как если бы это произошло с нами или с кем-то из наших близких, забавные, странные или дикие анекдоты, которые гуляют по Парижу последние десять лет, или по всему Западу последние пять веков? В Монтайю и в среде каталонской эмиграции развлекаются байкой про тело Христово, которое будь оно и вправду телом христовым, то не далось бы на съедение попам; и будь оно огромным, как гора Маргай, что рядом с Далу, попы его все равно давным-давно бы уж съели. Но речь идет о грубой шутке, об антиклерикальном остром словце, гулявшем по всему Лангедоку еще со времен, предшествовавших крестовому походу[977]{401}. То же справедливо и для exemplum с ящерицей[978], который вспоминают пастухи и «совершенные», подолгу прогуливаясь вдоль реки: этот пример происходит, передаваясь из уст в уста и видоизменяясь, из старого запаса раннесредневековых exempla. История коня и потерянной в грязи подковы также без устали пересказывается жителями Монтайю: они очарованы педагогической силой этого многозначного повествования.
968
Выше; III, 241—242, прим. 490 (in fine). См. также II, 407: душа уверовавшего (недавно) поднимается прямо на небо тотчас после его «еретикации». Но это «чудо» относится к сфере чистой веры; оно не проявляется в необычных явлениях в порядке материального мира.
969
I, 230, 283; II, 58, 503; III, 347.
{397}
Оккамизм — учение английского схоласта Уильяма Оккама (см. прим. 20 к Предисловию). В одном из самых существенных споров в схоластике (об универсалиях, общих понятиях) Оккам занимал сторону номиналистов, тех, кто считал, что существуют лишь единичные вещи, а общие понятия — только слова, имена (лат. nomina). Их противники, реалисты, отстаивали реальное существование универсалий как особых сущностей, вещей (лат. res), существующих в небесном мире, либо как мыслей в разуме Бога. Здесь, скорее всего, намек на так называемую «бритву Оккама», введенный им «принцип бережливости», выраженный в словах: «Сущности не должны быть умножаемы сверх необходимости». Это означает, что не следует объяснять неизвестное с помощью неизвестного же, что узрев некий феномен, должно объяснять его естественными причинами, а указанной «бритвой» отсечь попытки объяснения при помощи причин сверхъестественных.
970
О «примитивном оккамизме» с конца Средневековья см.: Thomas К. Religion and the Decline of Magic. L., 1957, p. 657 — 663 et passim (no поводу лоллардов). Об оккамизме (не примитивном) парижских номиналистов трех первых четвертей и особенно двух первых третей XIV в. см.: Brehier Е. Histoire de la philosophie. P., 1928. Vol. I, p. 726 — 727: «парижские номиналисты разрывают связь, которую старая динамика устанавливала между физической теорией мира и метафизической теорией мироздания... что делает ненужным... любое специальное вмешательство Бога» в нормальное функционирование мироздания.
{398}
Лолларды — члены несколько различающихся религиозных группировок. Само название происходит либо от некоего англичанина Уолтера Лолларда (скорее всего, народная этимология), либо от нижненемецкого слова lullen (Jollen) — «тихо петь» (подразумевается «напевать погребальные молитвы»), либо от нидерландского lollaert — «бормотать» (имеется в виду «бормотать молитвы»). Первое упоминание о них относится к 1300 г., когда это прозвище было отнесено к организованному в Антверпене в основном мирянами обществу для ухода за больными и погребения умерших от моровой язвы. Его члены называли себя бедняками, алексианцами (от Алексея, человека Божьего — см. прим. 6 к гл. XXV — житийного прообраза всех добровольных нищих), целлитами (от лат. cella — «келья») и лоллардами (видимо, из-за участия в отпевании). Хотя папа Иоанн XXII в 1318 г. признал общины лоллардов, Церковь относилась к ним настороженно, обвиняя их в ереси (в своей среде они действительно культивировали идеи внецерковной мистики), а также — виду отсутствия обета безбрачия — в свальном грехе. В Англии же движение лоллардов — там они назывались «бедными священниками» — возникло в 60-е—70-е гг. XIV в. как крайнее течение среди последователей Джона Уиклифа (между 1320 и 1330— 1348), английского реформатора, высказывавшего идеи, позднее развитые Яном Гусом (1371—1415). К лоллардам примыкал Джон Болл (ум. 1381), духовный вождь народного восстания Уота Тайлера (ум. 1381). После подавления восстания движение не прекратилось, и в 1395 г. лолларды подали в парламент петицию, требуя уничтожить светские владения Церкви, упразднить целибат, упростить обрядность и т. п. Позднее активно преследовались вплоть до сожжения, подвергались насмешкам из-за пацифистской позиции в период успехов Англии в Столетней войне в 10-х—20-х гг. XV в. и все же пользовались значительным влиянием в массах и продолжали действовать до сер. XVI в., когда слились с другими реформационными течениями.
{399}
Exempla (ед. ч. exemplum) — «примеры», особый жанр нравоучительного рассказа с моралью, употреблявшийся в проповеди с целью увеличения занимательности и, тем самым, убедительности. Особо популярными exempla стали в XIII —нач. XIV вв. в проповедях нищенствующих монахов. Существовали специальные сборники exempla, составленные авторитетными проповедниками. Особенностью exempla было то, что эти «примеры» понимались как действительно бывшие случаи.
971
Dictio
972
Эта маленькая история, однозначно называемая exemplum (II, 84), входит, с другой стороны, в коллекцию, собранную в Золотой легенде. См.: Jacques de Voragine. La Légende dorée (Trad, de T de Wyzewa), P., 1902, p. 174 (папа св. Григорий, 12 марта, § XI); в этом тексте Якова Ворагинского нет вина и крови: два эти элемента, присутствующие в версии Од Форе, устанавливают связь с эпизодом из жизни св. Доминика, который я привожу ниже.
973
Guiraud J. Histoire de rinquisistion au Moyen Age. P., 1935. Vol. I, p. 356.
974
Cp.: Jung C. C., 1970, p. 240 et passim (Христос-пеликан в иконографии и алхимии). См. также: Menzel W. Christliche Symbolik. 1854. T II, p. 206-207; Piper F 1847. Vol. I, p. 463-466 (христологическая иконография пеликана после XIII в.). Я благодарю г-на Л. Орижемма, натолкнувшего меня на эти библиографические указания.
{400}
Античная легенда, известная в передаче Плиния Старшего, повествует о том, что пеликан, дабы спасти от смерти своих птенцов, отравленных ядовитым дыханием змеи, питает их собственной кровью. Образ пеликана уже с III в. входит в христианскую символику и становится устойчивой метафорой Христа, искупившего своей кровью первородный грех людей. В алхимии пеликан имел множество значений, в том числе обозначал философский камень. Однако наиболее распространенное значение таково: дистилляционный аппарат с длинной шейкой, которая соединена с сосудом, где находится дистиллируемая жидкость; использовался для непрерывной дистилляции. Еще одно значение, видимо, и имеющееся здесь в виду, ибо отмечено оно впервые в XVI в. и, скорее всего, не без влияния христианских толкований, — некое духовное пространство, в котором внутреннее преобразуется во внешнее (философский Пеликан).
975
О древности охоты на фазанов и кустарниковых кур с помощью силка или сети в каталонских Пиренеях см.: Bonassie. Thèse. T II, p. 108.
976
Clédat L., éd. 1887, p. XXI-XXII.
977
Vaux de Cernay P. de, p. 8.
{401}
Крестовый поход — здесь: крестовый поход против альбигойцев 1209—1229 гг.
978
III, 152, 222. См. ниже.