Страница 145 из 163
Итак, на скамье подсудимых Сатана. Присутствует или отсутствует он в Монтайю? Не один ли шаг от ворожеи до ведьмы? И легко ли его сделать? Ответ не так прост. Одно дело — верить в дьявола. Другое — приписывать ему, по обыкновению церкви и множества людей в более поздний период, причинную связь с магическими действиями, к которым при случае прибегает любая крестьянка в горах.
То, что в Сабартесе дьявол как у себя дома — в душах, в телах, в вещах, — совершенно очевидно. Пошел ты к черту; сгинь, нечистая сила; грядет день торжества дьявола; Святая Мария, дьявол явился, — таковы самые невинные выражения, используемые крестьянами и крестьянками, находящимися под влиянием ереси при виде католического священника и, в ответ, — сторонниками римской веры при виде «доброго человека». Стоит женщине-альбигойке, или предположительно альбигойке, или альбигойке лишь по расчетам ее ближних начать вести себя как добрая католичка — и причина этого сразу же ясна ее окружению: в нее вселился дьявол, она одержима дьяволом, indemoniata, dyablat. Для крестьян, знакомых с альбигойством, наш мир в принципе изначально плох, а жизнь является лишь смертельной болезнью, поэтому им не составляет никакого труда повсюду видеть руку дьявола и угадывать снующих вокруг бесов. Да ведь тогда черти — наши братья, — говорит один сельский житель[961], впечатлившийся иноверческими речами Арно Тессейра, предвосхитившими выражение Сартра, согласно которому ад — это другие.
Итак, дьявол повсюду... но только не там, где начнет его в один прекрасный день искать церковь, не там, где она уже пытается его найти, — еще вяло, слепо тыкаясь без особенного успеха и без особенной убежденности. Мы только что видели, какое — довольно существенное — значение имеют магические действия в повседневной жизни; тем не менее, ни vulgum pecus, ни духовенство не отождествляют их с дьявольщиной и колдовством, несмотря на некоторые попытки. Таково большое отличие начала пиренейского XIV века от заполненного охотой на ведьм XVI века; последние обречены стать огненными жертвами преследований, организованных пиренейскими судьями-параноиками, которые возведут деревенскую магию в ранг сатанинского заговора. Около 1300 года подобный образ мыслей еще ни чем не проявляет себя: костры предназначены катарам.
Конечно, Сабартес не вполне чужд мысли о практическом использовании предоставляемых адом услуг. Айкар Боре из Коссу упоминает о возможном обращении к дьяволу, говоря об одном из своих врагов, которого он отправил в тюрьму. Он затыкает рот своей протестующей куме, говоря ей: Заткнись, кумушка; ведь у дьявола иногда больше власти, чем у Бога, и, стало быть, мне надо взять в помощь Бога или, того лучше, дьявола[962]. Но Айкар Боре — преступник, соучастник убийства, и его случай остается единичным.
Точно так же ничтожны обвинения в чертовщине, обращенные против землепашца Раймона Делера из Тиньяка: люди говорили, что этот человек с помощью лукавого вернул на место съехавшее ярмо, когда пахал на бычках, еще не приученных к упряжке (II, 126, 373). Магическая техника дрессировки будущих пахотных быков? Разумеется. Но что значит это пустячное подозрение по сравнению с весьма реальными обвинениями в богохульном материализме, с грозной определенностью выдвинутые в то же время против Раймона Делера? И потом, все зависит от точки зрения: то, что может считаться для жертвы этих действий наведением порчи, возможно, связанной с дьяволом, становится невинным занятием, когда те же действия обращаются против кого-то другого. Беатриса де Планиссоль не может простить Бартелеми Амильяку того, что тот приворожил ее[963], да так, что она не может справиться со своей страстью. Но она не видит ничего вредного в том, чтобы заставить будущего зятя безумно влюбиться в ее дочь, а потому добавит в еду этого достойного господина первую менструальную кровь его суженой (I, 248—249).
Резюме: дьявол уже является в Сабартесе важной персоной. Однако он еще не связан заботами церковников с повседневной местной магией, которая остается на некоторое время относительно невинной. Местное духовенство и некоторые еретики проявляют склонность осуждать магию, цветущую под черным солнцем Сатаны[964]{396}. Склонность эта пока не является преобладающей...[965] В 1294—1324 годах наши инквизиторы в Сабартесе зорко высматривают ересь, однако они вовсе — или пока еще — не одержимы охотой на ведьм. Во всяком случае, у епископа и его трибунала хватает забот с альбигойством. Они не тратят времени на обвинение убогой магии горцев в сатанизме или на ее подавление как колдовства; против Монтайю у них куда более серьезные обвинения.
В целом, и как раз ввиду незначительной роли настоящего колдовства, повседневная житейская магия, используемая в наших краях, чаще оказывается доброй, чем злой, чаще направленной на исцеление, чем на порчу. В верхней Арьежи я вижу гадалок, знахарок, вижу любовников, одаренных сверхъестественными способностями влюблять в себя, но не вижу вовсе, или почти, ведьм, стремящихся творить сатанинское зло.
Культурный контекст способствует этому относительно малому значению сатанизма. Разумеется, в верхних землях графства Фуа черти встречаются повсюду. Они, не стесняясь, снуют туда-сюда поблизости от людей. Но вступить с ними в непосредственный контакт далеко не просто. Даже душепосланник, специалист, имеющий монополию на общение с привидениями (мы об этом еще поговорим), не ведет личных бесед с демонами, несмотря на то, что они многочисленны и тоже работают с привидениями. Посвященный душам фольклор, в том состоянии, в котором он находится к 1300—1320 годам, не вступает в связь с Сатаной. Позже все изменится? Несомненно. Но в Монтайю периода расследования Фурнье мы еще не достигли этого времени перемен.
Другой фактор препятствует вмешательству дьявола: в горных деревнях между мужчиной и женщиной (которая преимущественно занимается вопросами магии) около 1300 года еще нет культурного разрыва, который создаст позже, начиная с XVI века, приходская школа. Она обучит грамоте часть мальчиков, но оставит пребывать в дремучем невежестве большую часть девочек. Таким образом, они станут фактическими хранительницами, в большей, чем когда-либо, степени, примитивной и не затронутой школой культуры, все более и более подозрительной в глазах обученного грамоте и культурно пообтесавшегося мужского пола. Отныне недоверие к женщине быстро превращается в поиски ведьм[966].
Наряду с приемами, призванными помочь живущим, или (редчайшими и почти отсутствующими) предназначенными для призывания дьявола, необходимо упомянуть о способах общения с умершими. В Монтайю и Сабартесе установление дипломатических отношений между деревней живых и деревней мертвых относится к обширной области мифа, чудесного или даже чуда. Несколько предваряющих слов по этому поводу.
Сначала о чудесном: оно опирается на сверхъестественное, объективно передаваемое в устных рассказах[967]. Эти истории, как в наших текстах, могут быть непосредственно рассказаны инквизитору. Либо это рассказы о рассказах, слышанных когда-то свидетелем, а потом переданных Жаку Фурнье. Чудесное, разумеется, присутствует, и весьма представительно, в произносимых в Сабартесе речах мифологического плана, которые могут вдохновляться официальной церковью, альбигойской ересью, либо вообще не носить специфически религиозного характера.
961
II, 200; см. также по поводу всего предыдущего фрагмента: I, 338, 340, 351, 364, 462; II, 73, 184, 200, 244, 365; III, 174-178. См. также: Vourzay. Vol. I, p. 69, 74—75.
962
III, 348; в целом: III, 347-348.
963
I, 249. См. также: III, 30, note 418.
964
У Белибаста есть совершенно очевидное стремление «дьяволизировать» доброе или злое вмешательство, обычно приписываемое святым (например, в том, что касается кожной болезни, именуемой огнем св. Антония или огнем св. Марциала): он утверждает, что автор этих воздействий — Сатана (III, 234). Это отнесение сверхъестественного в разряд дьявольского будет одной из основных причин охоты на ведьм в конце Средневековья и в эпоху Возрождения (см.: Thomas К. 1971). Наряду с этим подобные ссылки на «дьявольщину» можно заметить и у Жака Фурнье в его преследовании прокаженных нижних земель (II, 135—147), когда упоминаются уже и «порошки из чертовой жабы», которые станут привычным явлением на процессах против ведьм XV—XVI вв. Но эти действия против прокаженных навязаны епископу Памье французской королевской властью; они совершенно нетипичны для нормального поведения Жака Фурнье — когда у него развязаны руки, он стремится лишь к выявлению фактов, а не к построению чудовищно-сатанинских обвинений в стиле Боге или Бодена.
{396}
Анри Боге (сер. XVI в. —1619) — французский юрист, автор комментариев к своду обычного права Франш-Конте (1604), а также ряда антиведовских сочинений: «Рассуждения о ведьмах с шестью примерами фактов колдовства» (1600), «Рассуждения о мерзостях ведьм» (1603), «Рассуждения о ведьмах, извлеченные из [материалов] некоторых процессов» (1605). Был главным судьей в родном городе Сен-Клод (ныне в департаменте Юра) и прославился неслыханной жестокостью в преследованиях ведьм.
965
Caro Baroja J. Les Sorcières et leur monde. P., 1972. P. 102—104 (вновь опубликованный Барохой текст намечает некоторую преемственность, во всяком случае — в искаженном и искажающем сознании инквизиторов 1335 г., между катарским дуализмом и... «черной мессой». См. также: Lea H. С. A History of the Inquisition of Spain, New York, 1907. Vol. IV, p. 207, note 1; первая публикация текста 1335 г. осуществлена: Lamothe-Langon Е. de. Histoire de l’inquisition en France. Vol. III, p. 231, 235 — 240; первоисточником как будто являются «Извлечения из архивов Инквизиции в Тулузе», собранные в конце XVIII в. преподобным Гиацинтом Серме (согласно Lamothe-Langon, ibid., p. 232). Joseph Hansen (Quellen und Untersuchungen zur Geschichte des Hexenwahns... Bo
966
По всему предыдущему фрагменту см.: Nelli, 1958, р. 199—207 В этой книге предложено действительно крайне важное различие между армье или армарье (человек, контактирующий с призраками-мертвецами-привидениями-оборотнями, то есть «душепосланник»), прорицателем (или гадальщиком) и колдуном (или ведьмой). По разделу, посвященному связям с дьяволам и некоторым рудиментам дьявольского колдовства, робко появляющимся в верхней Арьежи в рассматриваемую нами эпоху, см.: II, 126 (случай с дьяволом, ярмом и быками); о преследовании Жаком Фурнье прокаженных, которых обвиняют в черном колдовстве с помощью приготовленных из жаб снадобий, см.: II, 135, 147; что касается «прорыва» колдовства (и, быть может, начала охоты на ведьм) уже после изучаемого мной периода, то см.: Fliehe, Martin.
Vol. XIV, 2, p. 833; Rapp, p. 161—162; cp.: Toussaert, p. 363; Baroja, op. cit., 1972, p. 102—107: первые «черные мессы», действительные или мнимые, «обнаружены» в регионе Тулузы в 1335 г. (ср. предыдущую ссылку).
967
Le Goff J., 1974.