Страница 133 из 163
— Бог не может ни простить мне мой грех, ни поддержать меня (II, 86).
На что Гийом Форе отвечает оскорблениями, перемешивая «ты» и «вы»:
— Ты что, проклятая! Ты в здравом уме, когда такое говоришь?.. Вы человек пропащий: черти уволокут и тело ваше, и душу. А уж я-то вас прогоню, коли и правда то, что про себя говорите. Если только вы немедленно не пойдете к исповеди...[872]
Од Форе — склонная к самобичеванию мазохистка, ее душит добровольный стыд; она будет умолять епископа наложить на нее публичную епитимью, чтобы все могли покрыть ее позором и поношением (II, 95). Она, таким образом, ничуть не довольствуется тем, что навлекла на себя брань мужа. Она с наслаждением добивается и женской брани, которую на нее обрушивает ее тетка, Эрмангарда Гароди, наставляя племянницу в подходящей молитве. Вот так так! Злодейская порода! Вы замараете ересью осталь и деревню, где до того ереси и близко не было! Вы пропали, если тут же не исповедуетесь! Вон отсюда! В огонь! Людей позову![873]
Все происходит так, как если бы бедная Од добровольно воссоздала и восстановила против себя родителей: муж Гийом и тетка Эрмангарда играют роль репрессивных отца и матери, объединившихся против дочери.
История с Форе разворачивается в болезненной истерической атмосфере, заразившей как героиню, так и ее окружение, состоящее из родителей, кормилиц и служанок. После неудачной попытки исповедника Од получит исцеление лишь благодаря вмешательству Девы Марии, которую будут умолять женщины из дома Форе; таким образом вновь демонстрируется роль Богоматери как спасительницы и защитницы в специфическом женском религиозном чувстве...
Дело крестьянки из Мервьеля ярко выделяется в документах, которые посвящены преимущественно мужскому инакомыслию. Люсьен Февр выявил в народном докартезианском менталитете безмерную жажду божественного. Наши тексты, однако, свидетельствуют о существовании редкой «анорексии»{372} по отношению к религиозному чувству; на неформальных деревенских сборищах она встречает порой сочувствующую, порой негодующую аудиторию. Крестьяне-мужчины переживают свое неверие — достаточно распространенное, но чаще частичное, чем полное, — как ненависть, как насмешку или как сексуальный, психологический или социальный нонконформизм. Од Форе, напротив, является исключением, одной из редких женщин в этой выборке инакомыслящих крестьян: она воспринимает потерю веры в пресуществление как безграничное горе, которое было бы почти паскалевским, если бы не было обусловлено восприятием истерички[874]{373}{374}{375}.
После всех этих отклонений необходимо, наконец, упомянуть и о сердцевине ставшего крестьянским инакомыслия, об альбигойской ереси[875]. В Монтайю и других местах. Больше в Монтайю, чем в других местах. Упоминание будет кратким: катарские догматы как таковые нисколько не являются темой моей книги. Равно как и католические догматы... Моей целью по-прежнему является освещение, через призму той или иной этики или системы верований, менталитета и социальных отношений жителей деревни. Не будем также забывать, что между сторонниками катарства и верующими в римские догмы граница остается расплывчатой, ее легко переходят в разных направлениях одни и те же люди, которые не колеблясь ловят рыбу сразу на двух берегах. Многое в этом отношении зависит от системы дружеских и профессиональных отношений, поддерживаемых тем или иным индивидом. С тех доходов, что я получаю от моей работы, — говорит Пьер Мори, — я хочу одарить и тех, и других (подразумевается: людей обоих верований, и католиков, и катаров). Потому как по сути я не знаю, какая из двух вер надежней. Хотя и примыкаю больше к еретической вере, так это лишь потому, что мои разговоры с еретиками чаще и отношения крепче, чем с другими[876].
В Монтайю и Сабартесе альбигойская доктрина, как и положено, находится в радикальном русле некоторого обесценивания мира, который считается дурным, низким, подлым. С этой точки зрения, какими бы ни были доктринальные основания, которые могут расходиться (в частности, по поводу воплощения Христа), не существует абсолютной противоположности между этими негативными установками и почти столь же радикальным настроем против этого мира, демонстрируемым некоторыми экстремистами, которые, однако, ни в коей мере не являются «катарами» и остаются «христианами» в узко знаковом значении слова. Между теми и другими существует, как мне кажется, скорее некоторая напряженность, чем противоречие.
Наши монтайонские крестьяне оказываются, во главе с кюре, под влиянием «добрых людей»; следовательно, когда они в альбигойском умонастроении, они упирают на существование Бога, создателя добрых духов, и существование дьявола, создателя этого мира и грешной и смертной плоти. Вот почему, в рамках этой логики, Христос в принципе не может иметь земного тела: действительно, в этом случае Иисус сатанизировался бы самим фактом своего воплощения.
Пастухи из Монтайю охотно спорят на теологические темы, точь-в-точь как на юге Франции XIX и XX веков сельские жители при всяком случае будут спорить о политике. И, однако, находящиеся под влиянием катарства пастухи иногда сомневаются (не всегда это осознавая) в том или ином аспекте доктрины. Например, по вопросу о том, сосуществовал ли Сатана с Богом от века (как утверждают так называемые «радикальные дуалисты», чье влияние становится столь сильным в Лангедоке) или же, что ближе к «истинному» христианству, Бог сам создал дьявола, а тот, в свою очередь, создал зло и мир — в последнем случае мы имеем дело с умеренным дуализмом. В речах братьев Мори и их сограждан мы встречаем цитаты, которые можно толковать как в том, так и в другом смысле. Ввиду физической невозможности созвать совет монтайонцев 1300-х годов, чтобы выяснить «истинный» смысл доктрины, которую они интерпретировали сами или получили из уст братьев Отье, я не буду делать по этому вопросу более подробных комментариев[877]. Кроме того, можем ли мы ожидать от крестьян доктринальной строгости, которую вправе требовать от профессионального теолога?
Катарство в Монтайю — это также (и прежде всего) мифологическое историческое повествование. Его без запинки, но с многочисленными вариантами, рассказывают друг другу во время деревенских посиделок. В начале — падение. Дьяволу некогда удалось соблазнить часть духов, окружавших доброго Бога в раю: они упали с небес и были заперты их коварным соблазнителем в земных оковах, или в телах из плоти, слепленных из глины забвения (III, 132). От смерти одного тела к смерти другого. Эти духи носятся как шальные, из одного вместилища в другое; такая душа может последовательно вселяться и в животных, и в людей, и так, — говорит Пьер Мори, — пока не сумеет попасть в то тело, где будет спасена, потому как тогда, будучи обращена, она приходит в состояние праведности и истины. Как только она покидает последнее вместилище ( = после смерти этого тела), та душа разом возвращается на небо. Но до обращения духи обречены бродить от вместилища к вместилищу (III, 220). Метемпсихоз, таким образом, оказывается в центре катарства вообще и монтайонской мифологии в частности; он является для павших и страждущих духов на протяжении их долгого пребывания на земле эквивалентом чистилища римской веры.[878]{376}
872
II, 83, 86 (два текста).
873
II, 88 et passim, по свидетельству Од Форе.
{372}
Анорексия — отсутствие аппетита.
874
О «безмерной жажде божественного» см.: Febvre L. Au coeur religieux..., p. 37; cf. Rapp, p. 162. Люсьен Февр (Rabelais... 1968), a также ряд известных медиевистов (напр.: Moliat, С. D. U., 1962, fase. I, p. 10, 32, 37; 1965, fase. I, p. 80—81; Perroy, C. D. U., I, p. 25) считают, что «проблема неверия» в Средние века и в XVI в. должна формулироваться или, точнее, не должна формулироваться с учетом преимущественно религиозного, склонного к сверхъестественному, магического и доверчивого менталитета большей части людей. Люсьен Февр (Rabelais... р. 407) утверждает, что лишь с 1641 г. (когда Сирано де Бержерак заявляет: в отношении человека можно верить только в человеческое) приобретает смысл невозможное и, следовательно, рациональное — и, следовательно, неверие. Увы, высказывание Сирано принадлежит на самом деле Монтеню (в главе о хромых, кн. III, гл. И). Но на Монтеня так мало ссылок (лишь две и по пустячным поводам) в большой книге Л. Февра о Рабле... Конечно, более полное использование Монтеня, возможно, привело бы замечательного историка, каким был Л. Февр, к необходимости переосмыслить свой XVI в., который книга о Рабле, безусловно, слишком уж толкает к иррационализму. Вопреки тем, кто полагает, что простые и интеллектуально небогатые люди Старого порядка, начиная, разумеется, с крестьян, были неспособны к «неверию», я напомню проницательные, несмотря на окружающее их незаслуженное презрение, слова, произнесенные Бенинем Боссюэ, более справедливым в этом отношении, чем Л. Февр, по поводу сомнений в евхаристии: Даже если Бог делает высшие, непонятные вещи (такие, как тайна пресуществления в евхаристии), в этом нет ничего, что превосходило бы его; если мир отвергает и сопротивляется столь высокому откровению, то это естественно для животного человека (см.: Bossuet В. Le Jeudi saint, méditation sur l’Évangile, éd. 10—18, P., 1963, p. 149). Ошибка Люсьена Февра, несомненно, заключалась в том, что он изменил своему собственному методу и стал судить о неверии в эпоху Средневековья и Ренессанса, опираясь на наше просвещенческое неверие, рационалистское и современное.
{373}
Савиньен Сирано де Бержерак (1619—1655) — французский писатель, свободомыслящий философ, автор многих поэтических и драматических произведений и утопического романа «Иной свет, или Государства и империи Луны». Особенно популярным Сирано де Бержерак стал во Франции (и не только во Франции) после появления (1897) знаменитой одноименной пьесы Э. Ростана.
{374}
Ср. в русском переводе: «Каким бы безупречно правдивым не казался человек, ему можно верить лишь в том, что касается дел человеческих» (Монтень М. Опыты. М., 1979. Т. 3. С. 235). Мишель Монтень (1533—1592) — французский философ и писатель, автор книги «Опыты» (первое изд. 1580 г., полное — 1588 г.) — свободного потока размышлений (название его книги, звучащее по-французски как «эссе», стало наименованием жанра). Монтень — философ-скептик, его главный вопрос, задаваемый самому себе: «Что я знаю?» — есть выражение разумного скептицизма, каковой является средством против жестких догм и прекраснодушных иллюзий, способом трезво взглянуть на мир, осознать свои возможности.
{375}
Жак Бенинь Боссюэ (1627—1704) — французский богослов и писатель, епископ города Mo, автор проповедей и надгробных речей, ставших классическими, «Рассуждений о всеобщей истории» и др., по философским воззрениям — сторонник провиденциализма в августиновском понимании.
875
Я многократно ссылался на данные (хорошо известные) о повторном привнесении катарства в Сабартес, в частности в Монтайю, братьями Отье, начиная с 1300 г. Однако некоторые тексты (напр.: I, 357, 219: пропаганда ереси в Монтайю, начиная с 1294 г.) подчеркивают, что ересь никогда полностью не прекращала наведываться в этот регион в течение XIII в.
876
II, 209. См. также: II, 420; III, 185, 136 (Пьер Мори на мессе в Арке); III, 360—361. Многие жители Монтайю и Сабартеса также имеют религиозную и политическую привычку играть за обе стороны, или, как говорит крестьянин А. Лофр из Тиньяка, ловить рыбу сразу на двух берегах (II, 109). См. также суждение П. Мори о двойной вере: III, 234.
877
Наиболее специальными, притом великолепными, работами, посвященными катарской доктрине в верхней Арьежи и в Монтайю между 1300 и 1324 гг., являются оставшаяся неопубликованной диссертация г-жи Аннетт Пале-Гобийяр, написанная около 1970 г. под руководством г-жи К. Тузелье (Palès-Cobillard A. Le Compté de Foix...), и старые, полные пристрастности, но замечательно информативные статьи Ж. М. Видаля.
878
I, 203, 228, 283, 472; II, 408 (в этом тексте подчеркивается, что вселение душ в тела животных является их епитимьей за грех, совершенный ими первоначально «на небе», во время их падения).
{376}
Чистилище — согласно католической теологии, промежуточное место между Раем и Адом, где души грешников, не получившие прощения в земной жизни, но не отягощенные смертными грехами, горят в очищающем огне, чтобы получить доступ в Рай. Представления о Чистилище сложились в первые века христианства, теологическое оформление получили в XII—ХШ в., приняты в качестве догмата Флорентийским собором в 1439 г. и особо подтверждены в 1562 г. Тридентским собором, ибо протестанты этот догмат категорически отвергали.