Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Впрочем, такое отсутствие историографического измерения[615] в деревенской культуре хорошо согласуется с индикативным тоном[616], лишенным логической связи с прошлым и будущим, который характерен для речи крестьян верхней Арьежи: рассказы Пьера Мори, Бернара Марти и стольких других являются одномерными повествованиями[617]. Сущность персонажа в них открывается лишь под конец, в момент, когда она уже выдана самой жизнью. Мы часами слушаем воспоминания Пьера Мори, видим, благодаря им, как суетится башмачник Арно Сикр[618], и вдруг, за две минуты до развязки, узнаем, что этот Арно не кто иной, как доносчик... именно в тот момент, когда он обнаруживает себя как таковой. В нашу эпоху теле- и радиопередач, отменяющих книжную логику, методы непосредственной истории, саспенса, детектива и нового романа{295} без особых усилий вновь обретают старые и простые методы, которые использовались в 1320 году, до «Галактики Гутенберга», в повествованиях пастуха, девственно чуждого книгопечатанию и даже письменности.[619]

Что касается восприятия и ментального использования пространства — в собственном, а также в географическом, социологическом, культурном смыслах слова, — эта фундаментальная данность остается связанной с телесным восприятием, особенно с восприятием ладони и руки. Я увидела Прада Тавернье, который в лучах солнца читал черную книгу размером с мою ладонь, — заявляет Гийеметта Клерг (I, 341). Ладонь, таким образом, выполняет функцию малой меры. Рукой [bras] или саженью [brasse] измеряют расстояние подлиннее. Грелся я на солнышке за собственным домом, — заявляет Раймон Вессьер[620] — а в четырех-пяти «саженях» от меня находился Гийом Андорран, который читал книгу. Помимо самой руки есть еще мера, производная от силы рук, которая позволяет определять более значительные расстояния. Прад Тавернье, который нес на шее четыре или пять овечьих шкур, шел, держась все время на расстоянии выстрела из арбалета от дороги, — рассказывает та же Гийеметта Клерг (I, 341). Наступает момент, когда арбалетный выстрел в свою очередь оказывается слишком короткой и неадекватной единицей измерения. Тогда используется лье (III, 27) и переход (II, 43) или перегон. Конкретное направление перехода в этом горном регионе, с его подъемами, всегда теряется: здесь не ходят просто из пункта А в пункт Б, особенно в Монтайю, деревне на склоне. Здесь поднимаются или спускаются (I, 223, 462; III, 296 et passim).

В общем, некоторые метрологические сведения, которые я только что дал, отражают особенности сознания. Но они не должны создавать иллюзий: чувство пространственной меры, идет ли речь о расстоянии или площади[621]{296}, не является главной заботой населения верхней Арьежи. Почти незаметно стремление развивать это «чувство», ибо как таковое оно не является настоятельной потребностью каждого дня. Можно сказать, что оно просто обозначено с двух концов фундаментальными понятиями corpus и domus, определяющими философию Монтайю. Снабженное руками и ладонями тело выступает мерилом мира. Когда мир оказывается слишком широк, чтобы измерять его телом, то domus, придаток тела, в свою очередь может сделаться мерилом мира. Рай, — заявляет Гийом Остац, — чтобы вам было понятно, вообразите себе огромный domus, который раскинулся бы от Меранского перевала до города Тулузы[622].

Почти неизмеренное, монтайонское пространство к тому же не очень хорошо сориентировано. В последующие столетия землемеры, которые будут формировать лангедокский кадастр, сориентируют поля в своих регистрах по пунктам привязки, по господствующим ветрам, по положению солнца... что там еще я знаю? Арьежане же 1300 года меньше мудрствуют. Большой путь у них описывается с помощью указания направления, но через последовательный ряд городов. Чтобы добраться до Рабастенса, — говорит Белибаст Пьеру Мори, — пойдете сначала в Мирпуа, потом в Бовиль, и затем в Караман. А там спросите дорогу на Рабастенс (III, 151). За отсутствием восхода, заката, севера, юга, востока, запада, — терминов, никогда не употребляющихся в нашем регистре, — крестьяне Монтайю говорят о путях в Каталонию ( = на юг), на равнину ( = на север), за перевалы, к морю, на Тулузу и т. д.

В географическом смысле единицей восприятия остается малая родина, территория (terra). Это слово может обозначать как сеньориальный округ, так и микрорегиональный край. Слово terra не должно порождать двусмысленности у читателя. Наши крестьяне-пастухи, ориентированные на свой domus, отнюдь не имеют той одержимости семейной и парцеллярной землей, которую анахронически изобразят однажды неотъемлемо присущей менталитету земледельцев всех времен. Их способ производства скорее домашний, чем парцеллярный[623]. Terra для них — это территория не семейная, но общая: приходская, но шире малой родины. Terra деревни, группы деревень, определенного района, одновременно охватывающая и людей, и природу. Terra сеньории, малой или большой, и даже княжества[624]. Таким образом говорят об Айонском крае или Айонской земле (Прад и Монтайю). В административном отношении она представляет собой владения шателена, над которыми господствует высокая крепость, венчающая деревню желтых крестов[625]. Упоминается Сабартес (нагорная часть Фуа[626]{297}), упоминается также Ольмская земля, край или земля Соль[627], Разес, Фенуйед, Сердань. Графство Фуа как политическая единица присутствует в каждом сознании. Однако между нагорьем и равниной установилось отчетливое различие. Нагорье тяготеет не к Фуа, светской столице графства, а скорее к Аксу и Тараскону, как к центру сабартесского племени. Над хлебородной равниной доминирует Памье, город епископальный, клерикальный, антикатарский, доминиканский... и требующий десятину. Граница между антидесятинным и даже катарским нагорьем и твердокатолической равниной проходит в нескольких километрах к северу от Фуа через предпиренейское ущелье, именуемое Лабаррским проходом[628]ю Люди Сабартеса, — рассказывает в 1322 году Бертомье Югон[629], — очень хотели бы договориться с графом Фуа, чтобы ни один церковник не поднимался дальше Лабаррского прохода... Если бы граф Фуа был таким же достойным, как его предшественник, церковники не дошли бы до того, чтобы требовать свою карнеляжную десятину.

Такая, отмеченная предпиренейским ущельем, граница, признана всеми в Монтайю. С высоты своих «гор», например, кюре Клерг делает внушение Беатрисе, чтобы воспрепятствовать ее намерению спуститься в понизовье Далу и Вариле, наводненное братьями-миноритами. Mutatis mutandis{298}, заключенный в Памье Бернар Клерг смотрит на горы, закрывающие горизонт с юга. Это горы, где находится его верхнеарьежская родина (terra), включающая Сабартес и (в том числе) Айонский край, включающая прежде всего, в более узком смысле, монтайонскую сеньорию, которой он подчинялся в качестве байля.

615

Le Goff J. Op. cit., p. 422.

616

См. об этом: Robin R. La Société française en 1789. P., 1970, p. 290-291, 293—294 и далее.

617

Один из многих примеров: III, 287

618

III, 180 и последующие страницы.

{295}

Непосредственная история (фр. l'histoire immédiate) — жанр беллетризированной истории, популярных биографий исторических персонажей, исторических очерков и т. п. (но не историческая романистика). Suspens (англ, «неизвестность, неопределенность, напряженное ожидание») — в современной поэтике кинематографа, драматургии, литературы кульминация действия, которая разрешается совершенно неожиданным образом, а также произведения, принципиально построенные на данном приеме. «Новый роман», или «антироман» — художественная практика ряда французских писателей 50-х—70-х гт. XX в., провозгласивших технику традиционной повествовательной прозы исчерпанной и предпринявших попытку выработать приемы бесфабульного и безгеройного повествования.

619

В общем, наши свидетели дают показания не о том, что они думают или думали, но о том, что они делали или, в крайнем случае, о том, во что они веруют или верили.

620

I, 285. Сопоставить с выражением «охапка [brassée] соломы» (III, 262).

621

Никаких сведений о сельскохозяйственных мерах площади не фигурирует в Регистре Фурнье, который, однако, бывает весьма многословен в отношении полей, виноградников и т. п. (равно как нет данных и относительно мер объема: сетье, эмина, кварты и т. д., см.: I, 300). Но практические документы (сеньориальные описи и т. д.) в верхней Арьежи, как и в других местах, знают сетерс (seteree). Отсутствие аграрной метрологии в Регистре Фурнье, неистощимом в том, что касается повседневной жизни, указывает, что такая метрология просто не фигурировала или еще не фигурировала в числе первостепенных забот наших мужланов. Между тем они были вполне способны измерить свои поля. Не делалось ли это только за счет количества семян, брошенных в землю?

{296}

В Средние века меры объема весьма сильно различались в зависимости от местности и от вещества, которое измеряли. Так, сетье пшеницы — 156 л, сетье овса — 312 л., сетье соли — 308 л., сетье жидкости — 162 л, и т. д. Эмин — 1/2 сетье, обычно мера пшеничного зерна, то есть 78 л. Кварта — чаще всего мера жидкости, от 1,86 до 4,44 л. Сетере — мера площади, 17 кв. м.

622

I, 202. Здесь, в народном сознании, обнаруживается совершенное, законченное понятие аристотелевского космоса. О «теле и доме» см. обращение (угрожающее) кюре Клерга к Раймонде Бело, урожденной Аржелье: [Если вы донесете], то расстанетесь с телом, домом и добром своим (III, 71).

623

См. XXVIII (заключение).

624

Айонская земля является шателенией (I, 448; II, 279). Именно сеньориальные должностные лица, благородные чаще говорят о своей terra, чем простые крестьяне (III, 279, 286, 312—313). См. также II, 68 (земля графа Фуа — графство Фуа).

625

I, 448; II, 279; Р. Meulis, passim; ср.: Bo