Страница 50 из 108
Едва они прибыли в Сурат, как биджапурский бунтовщик по имени Шиваджи (Севаджи)[121] напал на город, ограбил и поджег его, в том числе и их дом; им удалось спасти, кроме писем, лишь нескольких рабов, которые были больны или которых Шиваджи не смог поймать, затем, их эфиопские платья, не соблазнившие Шиваджи, шкуру мула, которой, я думаю, он совсем не интересовался, и бычачий рог, который он нашел уже без цибета. Они очень преувеличивали свое несчастье, но злоязычные индийцы, которые видели, в каком жалком виде они приехали — без съестных припасов и платья, без денег и без векселей, — говорили, что им очень повезло и что они должны считать ограбление в Сурате самым большим счастьем в своей жизни, так как Шиваджи избавил их от труда привезти в Дели свои жалкие подарки, дав им прекрасный предлог разыгрывать роль нищих и кайманов, продать цибет и нескольких рабов, принадлежащих лично им, как они уверяли, и просить о пропитании суратского губернатора, который их некоторое время кормил и в конце концов дал им даже денег и несколько повозок, чтобы они могли продолжать свой путь до Дели.
Адрикан, начальник голландской фактории, который был моим другом, дал армянину Мюрату рекомендательное письмо ко мне, и тот привез его мне в Дели, не зная, что я был его гостем в Мохе. Это была очень приятная и радостная встреча, когда мы узнали друг друга после того, как не виделись пять или шесть лет. Я его обнял самым нежным образом и обещал, что окажу ему помощь, насколько это будет в моей власти. Но хотя у меня были знакомства при дворе, мне оказалось почти невозможным ему помочь, так как они ничего не привезли из подарков, кроме шкуры мула и пустого бычачьего рога, где они держали свой арак, или водку из черного сахара, которую они очень любят. Ведь все видели, как они шли по улицам без палеки [паланкина] и без лошадей, кроме разве лошади нашего отца-миссионера или одной из моих, которую они собирались убить, или какой-нибудь несчастной наемной повозки. Одетые, как настоящие бедуины, они расхаживали в сопровождении семи или восьми рабов, босых, с непокрытыми головами, с одеждой, состоявшей лишь из простой повязки вокруг бедер и куска холста, прикрывавшего левое плечо и протянутого под мышку правого плеча вроде летнего плаща. Тщетно я хлопотал за них: их принимали за нищих и старались не замечать.
Тем не менее я настолько усердно проповедовал о величии их короля моему аге Данешменд-хану, который интересовался моими речами, так как в его ведении были иностранные дела, что Аурангзеб дал им аудиенцию, принял их письма, приказал им дать серапа, т.е. парчовую куртку, шелковый вышитый шарф, или пояс, и такой же тюрбан, распорядился об их содержании и скоро отпустил их, притом с гораздо большим почетом, чем они даже могли ожидать, так как, отпуская их, он еще дал каждому из них по серапа и лично для них шесть тысяч рупий, что составляет около трех тысяч экю, из коих магометанин получил четыре, а Мюрат две тысячи, так как он был христианином. Он дал им для подарка королю, их господину, очень богатый серапа, две больших серебряных позолоченных трубы, пару серебряных литавров, кинжал, осыпанный рубинами, и примерно на двадцать тысяч франков золотых и серебряных рупий, чтобы показать, как он сказал, их королю монету как редкостную вещь, которой не было в его стране. Он, впрочем, знал, что эти рупии не выедут из его государства и что они на них накупят индийских товаров; и действительно, они истратили их на покупку тонких хлопчатобумажных материй (на рубашки королю, королеве и их единственному законному сыну, наследнику), алаша, или шелковой материи с золотыми и серебряными полосами, для летних курток и штанов, английских тканей зеленого и красного цвета, чтобы сделать из них две аббы, или арабских куртки, для короля, пряностей и большого количества более грубых тканей для некоторых женщин сераля и для детей, которых король имел от них, — и все это не платя никакой таможенной пошлины.
При всей моей дружбе к Мюрату имелись три обстоятельства, которые побуждали меня почти раскаяться в том, что я им помог. Первое — это то, что Мюрат не сдержал своего обещания оставить мне за пятьдесят рупий своего маленького сына, очень хорошо сложенного, прекрасного черного цвета, у которого не было толстого приплюснутого носа и толстых губ, обычных для эфиопов; мне было передано, что он хочет за него не менее трехсот рупий; я тем не менее собирался купить его из-за редкости этого обстоятельства и из-за возможности говорить, что отец продал мне своего ребенка. Вторая причина заключалась в том, что, как я узнал, Мюрат, так же как и магометанин, взял на себя перед Аурангзебом обязательство повлиять на своего короля, чтобы тот разрешил восстановить в Эфиопии древнюю мечеть, разрушенную во времена португальцев. Она была построена для гробницы некоего шейха или дервиша, который туда пришел из Мекки для пропаганды магометанства, в чем достиг больших успехов. На это они получили от Аурангзеба две тысячи рупий. Мечеть эту разрушили португальцы, когда они из Гоа пришли в Эфиопию для помощи, которую у них просил король, перешедший в католичество, против магометанского государя, ворвавшегося в его королевство. Третье — это то, что они просили Аурангзеба от имени своего короля дать им Коран и еще восемь других книг, как мне помнится, из самых известных, трактующих о магометанской религии; такой поступок мне показался низким и подлым со стороны посла и короля христиан и убедил меня в справедливости того, что я слышал еще в Мохе, именно, что эфиопское христианство какое-то особенное, что все это сильно пахнет магометанством и что число магометан там быстро растет, особенно с тех пор как там, как я уже рассказывал, по проискам королевы-матери после смерти короля убили проникших туда португальцев или изгнали вместе с патриархом-иезуитом, которого португальцы привезли из Гоа.
В то время как послы были в Дели, мой ага, чрезвычайно любознательный, часто призывал их к себе в моем присутствии, чтобы ознакомиться с состоянием и способом управления их страны и особенно получить сведения об истоках Нила, который они называют Аббабиль. Они рассказывали нам об этом, как о чем-то вполне известном и не подлежащем никакому сомнению. Сам Мюрат и один монгол, вернувшийся с ним из Эфиопии, были там и сообщили нам об этих истоках подробности, вполне совпадавшие с тем, что я слышал о них в Мохе. Они говорили, что Нил берет свое начало в стране агау (Агавов) и выходит из земли двумя кипящими ключами, находящимися близко один от другого и образующими небольшое озеро в тридцать или сорок шагов длины; при выходе из этого озера Нил становится уже порядочной рекой, а в дальнейшем течении в него время от времени впадают маленькие речки, которые его увеличивают. Они добавляли, что он течет, изгибаясь и образуя как бы большой остров, затем после падения с нескольких крутых скал он попадает в большое озеро с несколькими плодородными островами, множеством крокодилов и (что было бы довольно замечательно, если бы это было правдой) множеством морских телят, у которых нет другого отверстия для испражнений, кроме пасти, из которой они их изрыгают. Это озеро лежит в стране Дамбия в трех небольших дневных переходах от Гондэра и в четырех-пяти днях пути от истоков Нила. Наконец, Нил выходит из этого большого озера, полного водой от рек и потоков, впадающих в него, особенно в период дождей, которые, как и в Индии, регулярно начинаются (что заслуживает большого внимания и очень убедительно по отношению к разливу Нила) к концу июля. Затем он протекает через Сеннар (Соннар), столицу короля фунтов, данников эфиопского короля, и оттуда течет в равнины Мисра, т.е. Египта.
Послы не упускали случая говорить больше, чем нужно, о величии их короля и мощи его армии, но Могол не очень с этим соглашался, а в их отсутствие отзывался об этой армии, которую он два раза видел в походе с королем во главе, как о самой жалкой в мире. Они нам рассказывали еще о разных особенностях страны, которые я записал в свои мемуары; я когда-нибудь постараюсь их привести в порядок; теперь же сообщу три или четыре факта, которые узнал от Мюрата; я нахожу их совершенно поразительными для христианского королевства. Он мне говорил, что в Эфиопии едва ли найдется мужчина, у которого, кроме законной жены, не было бы еще несколько других, и сам признался, что их у него две, не считая той, которую он оставил в Алеппо; что эфиопские женщины не прячутся, как в Индии магометанки и даже язычницы, что женщины из простого народа, девицы или замужние, рабыни или свободные, часто днем и ночью находятся вместе в одной и той же комнате, без всяких проявлений ревности, как в других странах, что жены вельмож весьма мало прячутся, входя в дом простого кавалера, который известен им как человек предприимчивый. Если бы я отправился в Эфиопию, меня прежде всего принудили бы жениться, как несколько лет назад заставили это сделать одного европейца, выдававшего себя за греческого врача, хотя он был духовным лицом; на дочери его сам рассказчик предполагал женить одного из своих сыновей.
121
Шиваджи (1627 или 1630-1680) — основатель империи маратхов.