Страница 4 из 18
– Здравствуй, Артём, – ответил высокий старик добрым голосом, принимая конверт левой рукой. Заглянул в него и воскликнул. – Что-то много!
– При таких делах нормально, – проворчал я, имея в виду заявление князя.
Ректор без комментариев положил конверт в левый карман шинели. Тем временем меня с весёлым интересом разглядывал господин с породистым, каким-то капризным лицом, высокого росту, в светло-сером пальто и шапке. Рядом с ним тоже приличный мужчина с усами, среднего росту в чёрном пальто и шапке слегка терялся, хотя смотрел довольно неприязненно. Обоих охраняли плечистые ребята в одинаковых дублёнках.
– Разреши представить твоего оппонента, боярина Василия Гавриловича Тимохина, – указал на породистого ректор и перевёл руку на обыкновенного. – А также его секунданта, Владимира Петровича.
– Доброе утро, Артём, – высоким голосом сказал Тимохин.
Я к нему чуть повернулся и вежливо ответил:
– Тоже рад видеть, Вася.
Ректор сделал торжественное лицо и проговорил:
– Василию Гавриловичу Тимохину предлагается признать за Артёмом Большовым право давать интервью, кому пожелается, и отозвать вызов.
– Нет! – не менее торжественно воскликнул породистый боярин. – Я желаю подтвердить, что мои слова о дружбе с князем не пустой звук!
– Тогда выбирайте пистолеты! – сказал Григорий Васильевич, открывая футляр. – Клянусь, что Артём с ними не знаком. Вызванный выбирает первый.
Я взял верхний револьвер, а Тимохин нижний.
– Тут я должен предложить вам поклониться камню, – виноватым тоном молвил ректор. – Но коли вы оба православные…
Высокий боярин глянул на Перунов камень насмешливо, а я внимательно прищурился на этого холёного, избалованного, капризного барина. Я принял христианство из человеколюбия, чтобы не резать людям ничего. Но этот Василий Гаврилович меня просто злит!
Для него исход нашей встречи уже решён, иного он себе не представляет. И вот Перунов камень один, как оплёванный и преданный. Мною преданный. Пусть я христианин и не должен кланяться богам, из чувства странного противоречия я сказал:
– Я не собираюсь в священники или монахи, – и, отвесив камню поклон, проговорил. – Дай мне победу, Перун, а я обещаю тебе кровь врага.
Высокий Тимохин тихонько засмеялся дребезжащим смехом, качая породистым лицом, а я сбросил шинель в снег и, не оглянувшись, побрёл на позицию.
– Да, расходитесь, – проговорил второй секундант.
Блин, снега по колено! Кто здесь убирает?! Эти шажки придётся удваивать. Немного для себя притоптал целину.
– Дистанция, оборачивайтесь! – крикнул уже из-за камня Владимир Петрович. – Начали!
Снял револьвер с предохранителя и обернулся. Иду потихоньку по своей тропинке. Тимохин остался в пальто, но ему точно проще с его длинными ногами. Смешно он пытается прыгать, подняв руку с пистолетом…
Семьдесят метров. Сначала пуля обожгла щёку, и лишь мгновенье спустя услышал:
– Бах! Бах!
Не, я не понял! Почему я не почувствовал угрозы?! Слабый фон враждебности и никаких всплесков! Я исподлобья уставился на Тимохина. Вот он смешно прыгает, тоже скачком с тропинки долой…
– Бах! Бах!
Пули где-то просвистели в стороне, но никакого всплеска агрессии! Ладно, паниковать рано и вообще спешить некуда. С этим придётся что-то делать. Стоим на месте и притаптываем снег, визуально контролируя противника.
Всего пятьдесят метров. Василий Гаврилович тоже решил остановиться, пытается получше прицелиться. А вот хрена тебе, сука с породистой мордой!
– Бах! – это уже я стреляю и прыжком возвращаюсь на тропу.
Не попал, конечно, но это членистоногое смешно прыгнуло в сторону и:
– Бах! Бах! – тоже мимо летят пули, но близко.
Этот Василий Гаврилович умеет стрелять! Ну, тем веселее! Спокойно шагаю к нему по тропе. Он изумлённо приподнимает бровь, прыгаю в сторону.
– Бах! – стреляет Тимохин.
Его удивление и прицеливание почти неотличимы, я успел это понять. И нас разделяет только сорок метров. Ага, бровь снова полезла вверх, с кувырком покидаю тропу. Блин, шапка слетела!
– Бах! – гремит его выстрел, и где-то пролетела пуля.
Восьмая. Я спокойно иду к нему, хоть и щипает уши.
– Эй! – кричит он капризно. – Остановите поединок, у меня кончились патроны!
Я просто приближаюсь весь в снегу и с розовеющими на морозе ушами.
– Но послушайте! – воскликнул он весело. – Вы ведь не убьёте вот так приличного человека!
А сам в шапке! И в пальто! Он ясно различает моё лицо и понимает – этот убьёт. Боярин Тимохин растерянно оглянулся на охрану, но они сейчас ему не помощники. Авдей с Мухаммедом точно проследят.
Десять метров, я останавливаюсь и холодно ему улыбаюсь. Он резко разворачивается и прыгает…
– Бах!
Падает породистым лицом в снег с пулей в спине. Пытается ко мне обернуться и хрипло стонет:
– Нет! Не надо!
Я неспешно приближаюсь с застывшей улыбкой и розовыми, но местами краснеющими ушами. Останавливаюсь и направляю ему в голову пистолет.
– Не надо! – прохрипел боярин Тимохин, уткнувшись породистым лицом в рукав пальто.
– Бах, – добиваю его в висок с трёх метров.
Отворачиваюсь от него. Блин, уши-то как мороз хватает! Но надо стоять с грозным величаем, ждать одного Авдея. Мухаммед вынул «Парабеллум» и стоит с ректором. Просто так.
Авдей неспешно бредёт через снег с моей шинелькой. Нагнулся за шапкой. Наконец, подошёл, проговорив:
– Пока только шапку надень, а то уши вон красные, – и протянул мне головной убор, засунув одну руку под полу пальто. Отстегнул наощупь ножны с пояса и, подавая мне, договорил. – А с шинелью не спеши.
Я, поспешно нахлобучив шапку, беру ножны и нож. Наклоняюсь над Тимохиным и расстёгиваю ворот – нужно освободить шею…
Стоп! Что это у него за шнурок? Снимаю с него кругляш из кости с изображением солнца и рун. Вот это на себе носил православный?
– По древнему обычаю все его магические амулеты, что найдёшь на нём, отныне твои, – сказал Авдей.
Тогда «солнышко» пока в карманчик, переходим к неприятному. Где тут шейка его бывшего владельца?
Закончив встречу, вернулись домой. Я принял душ и надел кадетскую повседневку, заботливо приготовленную Миланьей. Только трофейный амулет переложил в нагрудный карманчик и вышел в гостиную, как ни в чём не бывало.
Катерина встретила меня долгим грустным взглядом, её подружки смотрели без выражения, как и их коллеги Авдей и Мухаммед. Миланья крестилась, грустно вздыхая. Я прошёл в кресло и сказал девушкам:
– Я опять живой. Можете съесть по паре бутербродов.
– Мы не хотим, – неприязненно ответила Надя.
– Я пойду тогда, помолюсь за всех… – проговорила Миланья, перекрестилась и ушла.
А Катя вдруг встала, подошла ко мне, наклонилась и провела пальцем по щеке. Кожу неприятно защипало. Она повернулась к подружкам и сухо сказала:
– Быстро сюда аптечку.
Клава подорвалась к шкафу и через минуту стояла возле Кати с открытой коробкой, а Надя из неё вытащила бутылёк, говоря задумчиво:
– Сначала перекисью?
– Угу, – сказала Катерина, взяв у неё флакончик и сворачивая пробку.
Надя тем временем отщипнула ваты…
– Туда смотри! – грубо молвила Катя, указав пальцем на Мухаммеда.
Я уставился на него и дальше ничего толком не видел. Чем-то провели по щеке, собрали ватой лишнюю влагу. Потом приложили бинтик с мазью и приклеили пластырем. Оно сразу зачесалось.
– Не трогай! – приказала Катерина.
Она и Надя сели на диванчик, а Клава сначала поставила аптечку на место.
– Шрамы украшают парней, – сказал Авдей.
– Только не на роже, – возразила Клава, усаживаясь.
– Тогда переходим ко второму вопросу, – проговорил я, вставая, и вынул из кармашка амулет. Подошёл к Кате и показал его на ладони. – Ты знаешь, что это такое?
Девчата подскочили и обступили нас, глядя на «Солнышко». Катерина на него посмотрела и подняла на меня странно весёлые глаза.