Шунь и Шунечка

— Ладно, устриц ты не кушал, а “Рабыню Изауру” хоть видел?

На большинство Василисиных вопросов Шуню приходилось отвечать отрицательно.

— Зря. Мне на станции Заливайка содержание в подробностях рассказывали. Вот бы поглядеть! Я кино обожаю, только мне смотреть некогда. Ты в Бразилии-то хоть бывал?

Василисе и вправду было некогда. Оставив Шуня сторожить дрезину, она растворялась на пристанционных базарах. У нее был длинный список, похожий на поминальный. “Тете Поле со станции Пустошка мобильник ворованный на барахолке взяла, деду Поликарпу из поселка Титановый Феликс подержанную бензопилу приобрела, мальчику Косте из деревни Долгие Бороды плеер поддельный японского производства со скидкой купила”. Так и челночила по великому пути из китайцев в россы и обратно.

Байкал покатил на Шуня с Василисой стальными волнами. Василиса спрыгнула с дрезины, припала к воде. Отрывистыми глотками вода покатила в нутро. Напившись, Василиса утерла губы грубым оранжевым рукавом, выдохнула с восторгом: “Эх, не выпить!”

Из-за кустов вышел некий мужчина в железнодорожной форме послевоенного образца. Ворот кителя был расстегнут, из-под околыша фуражки торчал пучок ландышей. Подойдя к Василисе, он привстал на цыпочки своих сапог и пощекотал ландышами Василисин нос.

— Чуешь транспортную милицию? — развязно произнес он. — Или пошлину за пересечение границы Иркутской области плати, или своей натурой штраф отдавай.

Глумливо лыбясь, за его спиной выросли еще двое парней из соседней Листвянки. Держа в руках монтировки, они напевали: “Ландыши, ландыши первого мая привет…”

— Кто музыку сочинил, вы хоть знаете? — спросил Шунь совершенно не к месту.

— Слова народные! — услышал он неправильный ответ.

Тут Василиса одной рукой приподняла железнодорожника за грудки, а другой застегнула ему верхнюю пуговицу. После этого она щелкнула его по лбу. Железнодорожник прочертил крутую дугу и шлепнулся в свинцовую воду. Ландышевая фуражка закачалась на волнах, хороня мечты ее обладателя. Его сослуживцам Василиса молвила грозное “Кыш!”, и они покатились по насыпи.

— Никому никогда ни за что не давала — и вам не дам! — грозно произнесла Василиса.

Тункинская долина встретила зноем и запахом коровьих лепешек. “Наконец-то!” — воскликнула Василиса. Мелкие смирные коровы бродили между домами и заглядывали друг другу в мутные от жары глаза. Овцы не спеша переходили с места на место, оставляя после себя плоскую неживую степь. Ни деревца, ни куста — вечная мерзлота в лопатном штыке от раскаленной поверхности. Края неширокой степи загибались таежными горами. И только в одном месте зияла проплешина. “Давным-давно, когда не было еще ни бурятов, ни русских, ни французов, ни бразильцев, сошлись здесь два быка. Один пегий, другой пестрый. Крепко бодались, много крови понавытекло, вот она тайгу и выела”, — молвила Василиса и отправилась выхаживать мать. Ее дом стоял с видом на реку Иркут. Московская жизнь казалась абсурдом. На здании школы висела гранитная мемориальная доска с золотыми буквами: “Никогда не забудем выпускников нашей школы Цибудеева и Цыдынжапова, погибших в волнах Атлантического океана при выполнении боевого задания”. К Шуню подошел юноша незапоминающейся наружности.

— Слышал? У нас здесь русалка завелась. Смотри, как бы не утащила.

Московская жизнь казалась абсурдом, здешняя подчинялась местному бреду. Что ты здесь скажешь, что ты здесь попишешь?..

В этом Иркуте Шунь ничего особенного, за исключением хариуса, не обнаружил. А так — река как река, он таких много видел. Лена ему часто говорила совсем про другую — Кындыргу. “Если судьба тебя туда забросит, обязательно искупайся, вода там молодильная”, — мечтала она.

Со сбивающимся дыханием Шунь полез в гору. Запинаясь о корни, перепрыгивая с камня камень, он поднимался по руслу все выше и выше. Его обдавало ледяными брызгами и едкой радиацией, кожа горела. Он поднимался, но снежник, из которого вытекала река, не становился ближе. Кындырга совершила очередной изгиб, раздвоилась. В главном русле вода бешено понеслась вниз, в рукаве — застыла в беломраморной ванне, глубину которой Шунь оценил приблизительно в метр. Он скинул одежду, прыгнул “солдатиком” — и не достал дна. Ледяными тисками сдавило грудь, Шуня вытолкнуло наружу. Теперь он прыгнул с разбегу “рыбкой”, пошел глубже. Дна все равно не достал, но увидел на дне самоцветную физическую карту мира и огневую точку на ней. Вынырнув, он зажмурился от палящего света и бросился на камни, облитые раскаленным желтком. Карта стояла перед глазами, координаты огневой точки были понятны ему. “Там мое место!” — подумал Шунь. Защемило сердце — то ли от предчувствий, то ли от разницы температур. Зато тело приобрело упругость и цель. Шунь ощущал себя то ли идущим на нерест лососем, то ли перелетной птицей, которой настала пора возвращаться в пункт приписки. Налетела туча, распорола небо молния, забилась в черные скалы вода.

Поскольку в этом стихотворении ничего не говорилось про огневую точку, Шуню пришлось дополнить его:

Когда Шунь на своих стертых ногах прибрел обратно в село, к нему подкатился тункинский шаман. Его лицо было иссечено морщинами и напоминало местный рельеф: с крутых скул струились горные ручьи, наполненные потом. “Водка есть?” — привычно и чисто вывели сизые губы.

— Нет, — честно ответил Шунь.

— Ну и не надо. Тогда я тебя сам угощу.

Шаман раскинул цветастую самобранку, на которой устроилась початая бутылка, заветренные яйца барана, свежий хлеб. Угощая своих духов, шаман побрызгал с пальцев водкой по сторонам света.

— Обязательно яйцом закуси, почетному гостю положено.

Шунь обжег внутренности теплой гнусной жидкостью. Холодное мясо застревало между зубами.

— А где ваш лама? Мне про него бывшая жена рассказывала. Бритый такой, говорит, толстый такой, говорит, девок портит, говорит.

— С вина сгорел, — ответил шаман и рыгнул. — Никакой пользы от него все равно не было. Куда корова забрела — не знает, когда дождь пойдет — не знает, кто топор у меня украл — не ведает. А про мировоззренческие вопросы — лучше совсем не спрашивай. “Я тебе лама обыкновенный, а про шуньяту с кармой лучше у далай-ламы поинтересуйся”. Артист! Где я тебе здесь далай-ламу найду? Даже обыкновенного рака не мог вылечить. А на девок, в сущности, наплевать. Им бы радоваться — все-таки он к Будде поближе нас будет.

— А ты-то что-нибудь такое знаешь? Вот, например, про следующий указ Ближней Думы?

— Не знаю и знать не хочу. Хреновый будет указ, это я тебе точно скажу.