Страница 89 из 100
Государство периода Мэйдзи было обеспокоено тем, что японцы физически слабее европейцев, не могут составить им конкуренцию в экономическом соревновании и возможном военном столкновении. Поэтому государство всячески способствовало повышению двигательной активности японцев, прежде всего мужчин. Создание же публичных садов предоставляло возможности для моциона, занятий физкультурой и спортом. Впервые в японской истории системная забота о здоровье подданных стала предметом внимания государства. Император Мэйдзи позиционировался как отец/ мать всех японцев, и государство в его лице начало процесс по присвоению тех функций, которые раньше принадлежали родителям: дать детям образование (всеобщее обязательное начальное образование было введено в 1872 г.), вырастить их здоровыми, крепкими и сильными. Публичным садам отводилась в этом деле большая роль.
Прежние сады тоже предназначались для охраны здоровья – с помощью магических ухищрений, манипуляций с камнями и водой. Но эта защита распространялась преимущественно на хозяев сада. Защитная функция садов нынешних обосновывалась с помощью языка современной западной медицины, уверенной в том, что моцион и двигательная активность полезны для организма всей нации, а вырабатывающие кислород зеленые насаждения очищают воздух от исходящих от почвы «миазмов», считавшихся в то время источником многих эпидемических заболеваний. Особое беспокойство доставляла завезенная из-за моря холера, эпидемии которой регистрируются в Японии в 1877, 1879 и 1886 гг. (во время последней умерло около 100 тыс. человек). Для профилактики «западных» болезней предлагалось использовать западные же средства. Таким образом, предполагалось, что публичные сады, характеризовавшиеся как «городские легкие», в конечном счете заполнят здоровые, физически крепкие и жизнерадостные дети-подданные, способные к выполнению тех великих задач, которые поставит перед ними их чадолюбивый император-родитель. И сад традиционный, и сад новый предназначались для продления жизни, но потенции частного или же храмового сада обеспечивали здоровьем ограниченное количество людей. Что до сада публичного, то его возможности в этом отношении были намного больше. Садовое многолюдье становится при этом не источником вирусов (они были открыты Дмитрием Ивановским в 1892 г.), оно воспринимается как атрибут полноценной современной жизни.
Задачи, стоявшие перед страной, были велики – следовало догнать Запад в военной, экономической и культурной сферах. Глагол «догнать» требовал ускоренного движения. Сам император Мэйдзи подавал пример – отказался от приличествующего императору неподвижного образа жизни и упражнялся в верховой езде. На момент обнародования плана по созданию публичных садов отцу всеяпонской семьи исполнился 21 год (отметим, что настоящих детей у него в этот момент еще не народилось, а его единственный оставшийся в живых сын – будущий император Тайсё – появится на свет только в 1879 г.). Государя беспокоило, что его неразумные дети проводят досуг за нездоровыми занятиями. Он призывал их изо всех сил трудиться на благо Японии. Но трудом дело не ограничивалось – он подвергал контролю не только рабочее время своих подданных, но и их досуг. При всей разумности предлагаемых государственных мер по пропаганде здорового образа жизни следует помнить, что такой подход таил угрозу превратить Японию в тоталитарное государство, что и было впоследствии осуществлено на практике.
Помимо медицинско-гигиенических целей устроение публичных садов было напрямую связано с аспектом официальной идеологии: садам надлежало превратиться в такое контролируемое пространство, в котором отражались бы главные ценности и нужды нового государственного порядка. В таком саду эти ценности должны были быть представлены в максимально концентрированном виде.
Учреждение публичного сада Уэно в священном для дома Токугава месте символизировало не только военно-политическую победу сторонников императора Мэйдзи над сёгунатом, но и победу новой, «передовой» культуры над прежней. Место было выбрано явно не случайно – территория, принадлежащая храму Дзодзёдзи, в котором тоже покоился прах нескольких сёгунов, таким же бесцеремонным образом превращалась в публичный парк под названием Сиба.
С самого начала парк Уэно обустраивался как место, которое предназначено для достижения тех целей, которые ставило перед собой и населением государство. Вначале сад находился в управлении министерства внутренних дел, с 1886 г. – императорского двора. А это означало, что сад Уэно был главным садом страны.
При первоначальном обустройстве при Токугава холм Уэно выступал в качестве места, в котором будут продолжаться традиции древнего Киото. Однако одной из основных задач теперешней Японии стало приобщение людей к научно-промышленным достижениям западной цивилизации. И холм Уэно был решительно перепрофилирован – вместо хранителя традиции он превращался в место, которое назначили быть устремленным в будущее локомотивом прогресса.
На открытие сада, которое состоялось в 1876 г., в конном экипаже прибыл император. Источники сообщают, что «погода стояла ясная, народ клубился облаками». Уже на следующий год, 21 августа 1877 г., в Уэно открылась первая промышленная выставка, которая продолжалась 102 дня. Она проводилась на фоне зелени, но ее цели имели к природе весьма косвенное отношение. На церемонии открытия присутствовал и сам Мэйдзи, его приветствовал военный оркестр – одно из новшеств того времени. Император зачитал указ, в котором знание уподоблялось солнцу, а мастерство – луне. Солнце и луна были символами полноты бытия и власти, с древности на парадных одеждах императора присутствовали изображения этих светил. Министр внутренних дел Окубо Тосимити был более конкретен, в своей речи он заявил, что выставка будет способствовать распространению передовых технологических знаний и, таким образом, послужит процветанию страны.
В правительственном обращении в связи с открытием выставки с присущей японцам обстоятельностью пояснялось, что она предназначена не для обозрения диковинок и пустопорожнего развлечения – ее целью является постижение законов производства и торговли[511]. В руководстве для участников выставки подчеркивалось: они должны демонстрировать не диковинных рыб и насекомых, не камни необычайной формы и не традиционную живопись, а товары, которые служили бы олицетворением прогресса. Значительная часть экспозиции была посвящена современным высокотехнологичным изделиям: часам, механизмам, промышленному оборудованию, приборам. Лучшие изделия награждались правительственными дипломами. На дипломах первой степени был изображен дракон – символ императора. Никаких аттракционов для посетителей предусмотрено не было. Даже непривычный для японцев фонтан рассматривался организаторами прежде всего как чудо инженерной мысли. Перед входом зрителей встречала девятиметровая ветряная мельница, которая стала одним из основных символов выставки. На сохранившиеся воротах, которые когда-то вели в уничтоженный войсками Мэйдзи храм Канъэйдзи, повесили часы – еще один символ победы нового времени над старым.
Организация выставочного пространства следовала западным образцам. Выставочный комплекс представлял собой в плане шестиугольник, образованный чередой павильонов. В вершине шестиугольника находился павильон искусств – единственное кирпичное здание. Остальные строения были деревянными и подлежали сносу после окончания выставки. Павильоны имели тематический характер: промышленный, сельскохозяйственный, садоводческий и т. д. В центре комплекса находилась лужайка с клумбами, фонтаном и отходившими от него дорожками. За пределами собственно выставки частным предпринимателям позволили построить временные торговые ряды – такие же, какие устраивались раньше во время ярмарок. Показательно, однако, что на распространявшейся правительством «официальной» гравюре с изображением выставочного комплекса торговые ряды отсутствуют – эта гравюра являлась отражением идеального пространства, выставка должна была вызывать ассоциации с наиновейшим временем, очищенным от «косности» прошлого[512].
511
Ёсими Сюнъя. Хакуранкай-но сэйдзигаку//Тюо коронся. 2001. С. 124.
512
Оно Рёхэй. Коэн-но тандзё. Токио: Ёсикава кобункан, 2003. С. 107–115.