Страница 19 из 100
В предисловии к китаеязычной антологии «Кайфусо» (751 г.) восхваляется правление императора Тэнти (626–671, на троне 668–771): «Дворец его был пышен и наполнен светом, страна пребывала в мире и процветала, в правлении господствовало недеяние, у придворных появилось праздное время. Государь приглашал к себе знатоков литературы, и они предавались развлечениям на пирах. Государь и сам слагал стихи, а его мудрые подданные преподносили ему восхваляющие его стихи. И таких великолепных стихов было великое множество». В антологии действительно содержится несколько стихотворений, напрямую восхваляющих императоров. Однако стихов, воспевающих природу, там намного больше (из 116 стихотворений «Кайфусо» по меньшей мере 80 имеют четкую сезонно-природную привязку)[143]. Когда же правителя превозносят, то обычно при этом задействовано и описание природы. Приведем стихотворение Косэ-но Асоми Таясу, сложенное им по приказу императора в государевом («запретном») саду во время пира («Кайфусо», № 19).
Нетрудно увидеть, что в этом стихотворении отражена не конкретная природная ситуация и не конкретный пейзаж. Горы и воды имеют здесь обобщенный смысл, они – проявление космических начал Ян и Инь, влиянию которых подвержено все сущее. Соотнесение воды с мудростью, а гор с человеколюбием восходит к «Луньюй» (VI-23). Там сказано: «Мудрый наслаждается водой, человеколюбивый наслаждается горами. Мудрый [пребывает] в движении, человеколюбивый [пребывает] в покое. Мудрый – счастливый, а человеколюбивый – долгожитель»[145]. В данном поэтическом случае мудрость и человеколюбие приписываются императору.
В предисловии к «Кайфусо» государь описывается с помощью категории «добродетельность» (току, кит. дэ). В контексте антологии добродетельность связана с «недеянием» – важнейшим понятием, которое характеризует идеальное правление. Государь покойно пребывает на троне, а сила его добродетельности такова, что ее влияние достигает государственных границ, благодаря чему хорошие дела в стране творятся сами собой. Это касается дел не только людских, но и природных. Их мерный ход является доказательством, что дела на подведомственной императору территории обстоят должным образом.
Если оценивать в целом модус описания природы в стихотворениях на китайском языке, то следует сказать, что эта природа не является природой Японии, в ней почти не содержится японских реалий. Даже если в стихотворении и имеется топонимическая привязка, то все равно это природа, описанная с помощью реалий, имеющих китайское происхождение. В «Кайфусо» содержится 16 стихотворений, посвященных Ёсино (горная местность, расположенная несколько южнее Нара), они воспевают это место, поскольку нахождение там восполняет недостаток энергетики и жизненной силы, необходимой для даосского святого. Японские аристократы уподобляли себя этим даосским мудрецам. Стихотворения «Кайфусо» насыщены китайской образностью и топонимикой, они уподобляют природную среду Японии Китаю. Вот, например, стихотворение Такамуко-но Моротари «Следуя за императором во дворец Ёсино» (№ 102):
Если бы не название стихотворения, указывающее на японский топоним, было бы довольно трудно догадаться, что речь идет о Японии. Цинь – китайский музыкальный инструмент, Сяэн – китайская фея-небожительница, Мяогусе – китайская обитель бессмертных, Вансянь – дворец китайского императора У-ди (140–86 гг. до н. э.).
Тем не менее произведения «Кайфусо» свидетельствуют о достоинствах земли Японии. Одна из целей составителей этой антологии состояла в обосновании тезиса, что земля Японии ничуть не хуже земли китайской. Иными словами, Япония – это настоящий клон Китая. В то же время следует помнить, что при таком подходе японские пейзажи всего лишь клон.
Достоинство японской земли состоит в том, что она похожа на первообраз. Это касается не только Китая, но и Индии. При основании буддийской молельни Дзёсинъин, расположенной на горе Хиэй (возле Киото), государь Ниммё обнаруживает подходящее для строительства место. Его притягательность состоит не столько в нем самом, сколько в том, что оно вызывает ассоциации с Индией: высокий пик на востоке – это Орлиная гора, где проповедовал Будда, к западу – отлогий спуск, где расположена столица Хэйан и царство Магадха, где процветало учение Будды[147]. Сама столица Хэйан в синхронных текстах часто уподобляется китайской столице Лоян и даже прямо называется этим именем.
Огата Гэкко (1859–1920). Горы Ёсино
«Кайфусо» – антология, созданная по частной инициативе. Что же мы видим в более поздних китаеязычных антологиях, которые составлялись по императорскому указу? Все они представляют собой воспевание праведного правления японских императоров – в первую очередь через воспевание абстрактной природной среды, находящейся в идеальном (гармоничном) состоянии. Таких антологий было три: «Рёунсю» (Собрание поверх облаков», 814 г.), «Бунка сюрэйсю» («Собрание шедевров из литературных цветов», 818 г.) и «Кэйкокусю» (827 г.). Название последней антологии, составленной по приказанию императора Дзюнна по случаю дня рождения экс-императора Сага[148], говорит само за себя – «Собрание, [помогающее] управлению страной». В предисловии к этой обширной антологии, которая содержит огромное количество аллюзий на китайские сочинения, прямо говорится о государственной важности собирания стихов, ибо древние китайские императоры узнавали по ним, что думают подданные об успехах и неудачах государя[149].
Однако японские реалии (реалии аристократического сообщества) оказались в результате довольно далеки от литературно-управленческих идеалов Китая. «Кэйкокусю» становится последней императорской антологией на китайском языке. Вместо этого начинают составляться антологии на японском языке. Это знаменует собой важнейший рубеж в сознании элиты. Китайский язык, абсолютно доминировавший до этого в документах официальной идеологии, до определенной степени был потеснен языком японским. В первую очередь это касается поэзии (государственную документацию продолжали вести на китайском, на китайском же составляли большинство философско-религиозных сочинений). Это был вполне «естественный» процесс обратного перехода с иностранного языка на родной, который, разумеется, естественным образом был более привычен и подходящ для выражения эмоций и смыслов местных жителей.
143
Оота Тосиюки. Сикиута то ки//Кайфусо. Нихон-тэки сидзэнкан ва доно ёни сэйрицу сита ка. Токио: Касама сёин, 2008. С. 63.
144
Благодарим за помощь в переводе этого стихотворения С. А. Родина. Для того чтобы лучше вжиться в атмосферу пира, мы обсуждали этот перевод 5 мая 2012 г. в саду моего загородного дома в Ядрошине, наслаждаясь пением кукушки и обильными возлияниями.
145
Ямал Норико. Кайфусо-но тисуй ниндзан-но дзюё то тэнкай//Кайфусо. Нихон-тэки сидзэнкан ва доно ёни сэйрицусита ка. Токио: Касама сёин, 2008. С. 138–141; Переломов Л. С. Конфуций. «Лунь юй». М.: Восточная литература РАН, 1998. С. 345.
146
Торопыгина М. В. Ёсино в поэтической антологии «Кайфусо». Политическая культура древней Японии//Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Вып. VII. М.: РГГУ, 2006. С. 107.
147
Сёку нихон коки, Дзёва, 13-8-17 (846 г.).
148
Нихон коки, Тэнтё, 4-4-20 (827 г.).
149
Гунсё руйдзю. Дзоку гунсё руйдзю кансэйкай. Токио, 1959–1960. Т. 8. С. 192.