Страница 100 из 147
Можно говорить, что в некоторых из культов влияние даосизма было весьма ощутимым, но утверждать, что все они были даосскими по сути, было бы явным преувеличением. Утверждать же автохтонность японской религиозной системы можно в той мере, в какой утверждать автохтонность японцев как народности, а ее преемственность и единство в той же мере, в которой, если использовать аналогию, мы можем утверждать тождественность одного и того же человека на разных этапах его становления от младенчества до зрелости[109].
Эту автохтонную открытую поликультовую[110] религиозную систему, первые попытки относительного упорядочивания которой начались с конца VII в., мы и называем «синто». В принципе для ее обозначения мы можем выбрать любой другой термин[111], но не видим в том необходимости. Вопрос же в том, в каком смысле использовалось слово синто в том или ином тексте или историческом контексте должен решаться в каждом отдельном случае особо. При этом даже если мы установим, что в указанном выше смысле слово синто не использовалось в тех или иных исторических документах, это вовсе не означает что соответствующей автохтонной религиозной традиции не существовало[112].
Другое дело, что не следует смешивать понятия автохтонная и национальная. Ведь в национальную религиозную систему помимо автохтонного субстрата могут входить и заимствованные религиозные системы или их орфанизированные, вырванные из контекста фрагменты, что и имело место в Японии.
В случае синто и даосизма, мы можем скорее говорить о значительном сходстве архаичных верований и практик не только азиатских народов, как делает известный исследователь народных верований Хори Итиро[113], а вообще всех архаичных религиозных практик и представлений, объединенных схожим типом базового религиозного опыта (в терминологии российского религиоведа и востоковеда Е.А. Торчинова[114]) или схожим когнитивным паттерном (в терминологии И. Пиисяйнена[115]). Учитывая же тот факт, что на Японские острова переселялись представители различных народностей, смешение которых и привело к появлению протояпонцев, а впоследствии и японцев, не удивительно, что вместе с ними приходили и различные варианты архаичных практик и верований (включая и китайские, но не только), единство которых возрастало по мере формирования единой японской народности, но которые никогда не были унифицированы ни идейно, ни организационно вплоть до конца XIX в., да и то отнюдь не до конца.
Идентифицировать этот конгломерат практик и верований с какой-то одной привнесенной религиозной традицией было бы явным преувеличением, впрочем как и утверждать его некую априорно неизменную сущность, транслируемую без значительных изменений из поколения в поколение. Можно только утверждать, что единообразие верований и практик возрастало по мере вызревания в Японии единой нации, достигнув своего апогея в период строительства национального государства в конце XIX в., однако никогда не достигло степени полной унификации.
Это объясняется отнюдь не некими уникальными особенностями Японии, а типологическими особенностями синто как открытой поликультовой религиозной системы, аналогов которой в мире множество — это и индуизм, и даосизм, и славянское язычество, и греко-римская религия и т. п. Именно поликультовость таких открытых религиозных систем была главным препятствием к их унификации, открывая простор как и для внутрисистемных новаций (появления новых интерпретаций, которые не оспаривали основные правила системы), так и для заимствований извне. Мы можем говорить о том, что такие системы объединялись (но не унифицировались!) скорее некими внутренними базовыми паттернами или скрытыми структурами, во многом совпадающими в традиционном обществе с общекультурными универсалиями, которые транслировались в некие, как правило строго не определяемые и не систематизированные, представления о сакральном, что находило свое выражение в определенном структурном единстве ритуально-обрядовой практики. Особенности этих структур «вхождения в контакт со священным» обуславливается как историческими, так и географическо-климатическими особенностями бытия их носителей[116]. Например, один из наиболее авторитетных японских исследователей синто Сонода Минору указывает на повторяемость паттернов сакральной географии и ритуалов локальных (風土) культов ками в Японии[117]. Другой японский ученый, Мураками Сигэёси, полагает, что японская автохтонная «первичная религия» (原始宗教), которую мы ныне называем синто, восходит к культовой практике, связанной с культурой рисоводства, пришедшей на Японские острова в III в. до н. э.[118]
При этом надо отметить, что именно это относительное структурное единство ритуально-обрядовой практики, основу которой составляют, как и во многих других первичных религиях земледельческих народов, цикл календарных праздников, является как главной составляющей, так и необходимым условием существования таких систем, а в определенной мере и всяких любых других религий, тогда как доктринальная интерпретация, причем как базового религиозного опыта, так и самой ритуально-обрядовой деятельности, отнюдь таковой не является. Религиозная система может долгое время существовать без систематических доктринальных интерпретаций, при этом отнюдь не утрачивая своего внутреннего структурного единства, основанного на неких систематически не вербализированных и не структурированных представлениях о священном. Более того, необходимость в их четкой вербализации и структурировании появляется главным образом при столкновении с «иным», стимулирующим как осознание своей самосущности, так и выработки языка для ведения диалога. В роле этого «иного» в случае «доосевых» (по К. Ясперсу) первичных локальных религий, к которым относится и синто, чаще всего выступает «послеосевая» универсальная религия. В случае с Японией такую роль сыграл буддизм. При этом между появлением этого «иного» и началом доктринально-теоретической рефлексии (если первичная религия не оказывается вытесненной в результате этого контакта, как произошло со славянским язычеством), как правило, проходит значительное количество времени, даже тогда, когда новая универсальная религия возникает на местной почве, как в случае буддизма и индуизма.
В случае синто этот период составил более 600 лет — от проникновения в Японию буддизма в VI в. до первых попыток систематических формулировок в рамках Исэ синто в конце XIII — начале XIV вв., а последовательные усилия по созданию собственного догматического языка вообще относятся лишь к концу XVII — началу XIX вв. (фукко синто).
При этом следует признать, что в диахронном аспекте остается проблема установления рубежа, с которого автохтонная религиозная система достигает такого уровня когерентности, который бы позволил говорить о ее принципиальном единстве и, соответственно, предлагать для нее единое название, в данном случае «синто». В случае Японии можно лишь утверждать, что конец VII — начало VIII вв., когда по приказу императора Тэмму было начато составление первой официальной мифо-исторической хроники «Кодзики» (своего рода протоортодоксия на уровне мифического мышления), и были созданы регуляторные кодексы — «Оомирё:» 近江令 (правление Тэнти, 668-71), «Киёмихарарё:» 浄御原令 (правление Тэмму 673-86), «Тайхорё» (701 г.)[119] и «Ёро рицурё» (718 г.), в соответствующих частях, касающихся деятельности Управы Небесных и Земных Божеств (Дзингикан) являющиеся своего рода установлением протоортопраксии, было важной вехой в формировании единой религиозной системы синто. Кульминацией это процесса было составление в 927 г. регуляторного кодекса «Энгисики», который, однако, охватывал лишь часть святилищ (в «Энгисики» упоминаются 3132 официально признанных святилища, при этом особые строгости в соблюдении обрядов относились, главным образом к главнейшим 22 (нидзюнися). При всем этом никакой речи о каких-либо доктринальной унификации, да и вообще о какой-либо вербализованной транслируемой доктрине (教) речь не шла[120]. Синто оставалось «путем», интуитивно понятным и, что самое главное, ритуально выверенным, что и требовалось. Для государства, которое выступало главным инициатором интеграционных процессов, в том числе и религиозной сфере, идеологически важным было выстраивание «божественной» иерархии во главе с культом первопредка государева рода Аматэрасу, синхронизации и унификации обрядов. Наиболее полно эта идея была осуществлена лишь в конце XIX — первой половине XX в. (кокка синто).
109
Является абсолютно очевидным, что любая религиозная традиция, даже опирающаяся на письменные тексты, претерпевает весьма значительные метаморфозы на всем протяжении ее существования. В той же мере, в какой и для синто, будет справедливым утверждение, что раннее христианство не тождественно его последующим многочисленным вариациям, впрочем как и ранний буддизм весьма отличен от его современных форм.
110
Мы предпочитаем термин «поликультовый» традиционному «политеистический» как более точному в описании реалий функционирования таких систем, т. к. в рамках общей «политеистической» системы могут существовать и существуют вполне «монотеистические» культы, адепты которых сосредотачиваются на почитании лишь одного из множества божеств. По сути такая система в ее практическом функционировании и складывается из множества существующих культов, каждый из которых может иметь свои «поли»-, «моно»-, «гено»- и прочие «теистические» особенности, часто вообще не укладывающиеся в понятие какого-либо из «теизмов».
111
Например, отражая доминирующую тенденцию в современном западном японоведении, английский исследователь Р. Бауринг, например, считает, что до 13 в. следует говорить лишь о «культе божеств (дзинги)» («jingi worship») или просто о локальных культах. (R. Bowring. The Religious Traditions of Japan, 500-1600. Cambridge University Press, 2005. с. 351–352.)
112
Точно такие же проблемы возникают при описании других первичных поликультовых религиозных систем, например индуизма и даосизма, что свидетельствует не об исключительности феномена синто, а наоборот, об общих типологических особенностях таких религий.
113
Hori Ichiro. Folk Religion in Japan: Continuity and Change. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1968.
114
Торчинов E.A. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб.: Азбука-классика, Петербургское востоковедение. 2005.
115
Pyysiäinen, Ilkka. How religion works: towards a new cognitive science of religion. Leiden, Boston, Köln: Brill, 2001.
116
Последняя позиция нашла свое теоретическое обоснование в трудах японского философа Вацудзи Тэцуро (和辻哲郎) и русского историософа Л. Гумилева, опиравшиеся на идеи Ф. Ратцеля и О. Шпенглера.
117
Sonoda Minoru. Shinto and the natural environment. c. 39–40. Shinto in history: ways of kami. Honolulu: University of Hawai’s Press, 2000.
118
Мураками Сигэёси 村上重良. Государственный синто и народные религии 国家神道と民衆宗教. Токио, Ёсикава кобункан, 2006. с. 52.
119
Из первых трех кодексов только Тайхорё сохранился в фрагментах. Об их содержании можно судить лишь по аналогии с более поздним кодексом Ёро.
120
Именно отсутствие «учения» (教) в автохтонной религии позволило идеологам «государственного синто» (кокка синто), исходившим прежде всего из выработанного протестантизмом в его борьбе с католицизмом представлении о религии прежде всего как о «учении», а не «ритуале», утверждать что синто является не религией, но «путем» японского народа, которым должны следовать все японцы вне зависимости от их личных религиозных предпочтений.