По Японии

Танец шел к концу. В руках мико то звенели колокольчики, которыми они усиленно старались привлечь внимание удзи-гами, то раскачивались ветви священного дерева, отгонявшие злых духов. Темп движений заметно убыстрялся. Под нервный, настороженный ритм барабана вскидывались, скрещивались, опускались к коленям тяжелые плоские мечи, захлебывались металлическими молитвами колокольчики.

Замер высокий последний звук мелодии, на какое-то мгновение тоскливо повиснув в воздухе. Танцоры молча, без поклонов покидали сцену. Аплодисментов не было. Они были неуместны на подмостках, где выступала сама история. Истории не рукоплещут, ею не восхищаются, она всегда поражает, даже когда кажется, что ты хорошо с ней знаком.

Босые ноги танцовщиц попирали не красный лак, а прах столетий. Древние деревья — немые свидетели веков кивали дремучими головами, как бы подтверждая, что все это было, было. Под вечерним небом перед нашими завороженными глазами прошло само средневековье с его фанатизмом и жестокостью, с его кровавыми драмами и трагедиями, в бряцании самурайских сабель которого и строфах феодального эпоса отразился весь путь феодального класса, — прошло мимо не оглянувшись, не останавливаясь, так, как проходит время…

А у выхода из храма нас снова встретила Япония XX века. Деловые, несколько суматошные туристы сновали между деревьями, щелкая фотоаппаратами и кинокамерами, внизу на дороге настойчиво сигналил водитель, видимо собирая потерявшихся экскурсантов. На открытой галерее храма около монаха в синем кимоно собралась небольшая очередь. Монах ставил печати на проспектах и каталогах, купленных туристами в храмах. Печати были синие и красные, с крупным замысловатым узором, занимавшим почти весь титульный лист альбомов, там же ставилась дата. Эти печати, видимо, рассматривались как память о пребывании в Никко или свидетельство того, что проспекты были куплены не в каком-либо магазине, а при личном посещении столь знаменитого исторического места.

Бывают случайности, последствия которых совершенно неожиданны. У монаха, с таким серьезным видом предававшегося своему занятию, вдруг кончились чернила. Высокая светловолосая туристка, разложившая перед ним свой альбом с фотографиями храмов, непременно желала украсить их заглавный лист красными печатями, красными и только красными!

Монах тщетно давил на печать тяжелой волосатой рукой, но оттиск получался бледный, отчетливый только с одной стороны. Женщина же была снисходительно-корректна, но весьма настойчива. Тогда, с величайшей флегматичностью пошарив в бесчисленных складках своего одеяния, монах извлек маленький колокольчик и лениво помотал им у самого своего носа.

Тотчас же в боковых дверях, ведущих во внутреннее помещение храма, появилась девушка. Одета она была почти так же, как жрицы мико. Волосы, гладко причесанные спереди, свободно падали на спину, перехваченные у затылка и у самых концов двумя колечками узкой бумажной ленты. Выслушав указания монаха, она через несколько минут вернулась с плошкой чернил и испачканными красными пальцами. Тут-то мы и решили воспользоваться неожиданным случаем и поговорить с представительницей богини Аматэрасу.

Девушка оказалась очень общительной и простой.

— Нет, нет, я еще не танцовщица, потом буду, а пока — прислужница в храме. Работаю здесь недавно. Всего второй год. Да, да. Работа не тяжелая, но как бы вам сказать, — девушка чуть застенчиво улыбнулась, — несколько утомительная, весь день на ногах, в постоянной беготне. Но ведь и у танцовщиц работа не легче, физически утомительная и требующая большого нервного напряжения. Мы очень хорошо понимаем друг друга. Все мы — танцовщицы, прислужницы, музыканты — члены одной организации.

— Какой организации? — не поняли мы.

Девушка удивленно взглянула на нас.

— Профсоюзной.

Теперь настало время удивляться нам. Жрицы мико организованы в профсоюзы! «Священная профсоюзная организация земных уполномоченных японских богов» — неплохое название для организации!

Видимо, эти мысли столь явственно были написаны на наших лицах, что немедленно последовало подробное объяснение ситуации, члены профсоюза храмовых работников в Никко борются, так же как и члены других профсоюзов, за улучшение своего положения, за сокращение рабочего дня и повышение заработной платы. Заработная плата их весьма невысокая, в среднем почти такая же, как у работниц столичного универмага.

— Вы знаете, — говорит будущая жрица, — у нас тоже есть свои осенние и весенние наступления, вернее, мы тоже активно участвуем в общенациональных кампаниях осеннего и весеннего наступления. У нас ведь как раз осень и весна — самый разгар туристского сезона, именно в этот период мы и выступаем со своими решительными требованиями. Хотя нельзя сказать, что мы не боремся в другое время. Вот в прошлое весеннее наступление мы добились повышения заработной платы, пусть не очень большого, но все же добились. Правда, мне, лично мне, это, кажется, не принесет большой пользы.

— Но почему?? — мы снова удивились.

— Видите ли… — девушка выглядела смущенной, — у меня есть жених… Так вот, если я выйду замуж, меня с работы уволят. Вот какая проблема, — она виновато улыбнулась. — Сиката га най (Ничего не поделаешь).

Мы смотрели на маленькую жрицу и говорили ей какие-то слова сочувствия. Такое положение не было для нас новостью. Несмотря на то что в Японии 19 миллионов работающих женщин и женские организации насчитывают зачастую десятки тысяч членов, им приходится вести трудную борьбу с укоренившимися традициями, до сих пор определяющими место женщины в обществе. Женщина получает за равный труд в два раза меньше, чем мужчина. Замужнюю женщину увольняют с работы — предпринимателям невыгодно предоставлять декретные отпуска и заботиться о детских садах и яслях. Половина женщин, получивших высшее образование, не может найти работу по специальности. Правда, за последние годы женщину все чаще можно увидеть работающей в суде, больнице, редакциях журналов, телевидении и даже встретить женщину — члена парламента. Но достается все это ценой упорной, непрекращающейся борьбы.

— Вы немного поздно приехали, — вдруг заметила наша собеседница жрица. — Вам следовало бы прибыть к 17 октября. Вы знаете, что в Никко два раза в год бывают большие празднества, посвященные Тосёгу? Один— 17 мая, другой— 17 октября.

— Да, мы знаем. Мы видели красочные проспекты, цветные фотографии с изображением феодальных процессий.

Мне даже довелось совершенно случайно посмотреть цветной документальный фильм о фестивале в Никко. Он шел как «добавка» к двум американским боевикам. Трудно забыть и еще труднее описать красочное зрелище, которое представляет собой этот фестиваль. Тысячные толпы танцоров в развевающихся разноцветных одеждах, огромные золоченые переносные алтари, с мерным колыханием плывущие на плечах и руках молодых японцев, шеренги самураев в желтых шляпах-шлемах, с кривыми саблями, ночное небо, перечеркнутое пунктирным полетом гирлянд бумажных фонарей, — все, все сливается в единую феерическую картину. Конечно, очень бы хотелось увидеть это в самом Никко, а не на экране, тем более что для этого нужно было совсем немного — запланировать нашу поездку на четыре дня раньше.

Прощаясь с нашей милой собеседницей, мы еще раз окинули взглядом Футара-сан. Солнце садилось. Несколько последних его лучей скатывалось по голубоватой кровле. В глубине у стволов деревьев возникали первые сгустки вечерней мглы.

На красных ступенях храма стояла маленькая жрица — представительница богини Аматэрасу и махала нам вслед испачканной чернилами рукой.

Ироха — символ века

Футара-сан был последним храмом, который мы осмотрели в комплексе Никко. Теперь предстояло двинуться еще выше в горы, к озеру Тюдзэндзи, к водопаду Кэгон.

После, перебирая в памяти впечатления этого дня, я разделила Никко на две части — собственно Никко, Никко токугавского периода, куда входил храмовой ансамбль, и Никко XX столетия, Никко сегодняшней Японии, нарядное, блестящее, «модернизированное» Никко.