По Японии

А посмотрите, как живет иероглиф на японском бумажном фонаре. Именно живет, говорит, дышит. Как он ярок и вызывающе весел, когда фонарь зажжен, как он смеется и кривляется, едва фонарь начинает раскачиваться, собирая в гармошку свои гофрированные стенки, и как он бледнеет и гаснет вместе с пламенем.

А хороводы иероглифов на вечерней Гиндзе! Неоновые, аргоновые, синие, желтые, красные, фиолетовые, голубые, розовые… Стоят, бегут, прыгают, танцуют… На них хочется смотреть, закинув голову стоять часами, удивляясь выдумке, все новым и новым удачам художника, повернувшего их к вам так, что они превратились в говорящие существа, лукавые и строгие, забавные и сердитые, надменные и радушные, злые, ласковые и спокойные.

Но как ни красив вечерний город с его живописной пестротой, еще более впечатляют праздничное освещение и украшение улиц. Национальный колорит становится тогда основным, ведущим мотивом в весьма современном облике города.

Ветки сливы, бамбука и сосны — символы долголетия и стойкости — можно видеть повсюду: будь то дубовые двери с медными дощечками многоэтажных зданий или сёдзи национального японского дома. Над улицами плывут, неторопливо покачивая светящимися боками, оранжевые и красные бумажные фонари. Звуки гонгов, вылетающие из храмов, смешиваются с гудками автомобилей. И тогда становятся явными те нити, которые связывают сегодняшний вид крупных японских городов с древним искусством оформления японского праздника.

Конечно, в создании современного облика города участвуют и рекламные щиты, вывески, плакаты с силуэтами крылатых коней и четкими подписями на английском языке: «Мобильгаз стандард вакуум», «Калтекс», говорящими, разумеется, более о серьезных намерениях иностранных фирм, чем о желании украсить своими эмблемами улицы японской столицы. Однако в целом искусство оформления города, несмотря на современные, порой общие для всех высокоразвитых стран, средства технического исполнения, во многом остается очень самостоятельным. Такая самобытность проявляется и в оформлении японского дома с лаконичным искусством национального интерьера, которое в течение многих веков оставалось не подверженным иноземному влиянию. И теперь, несмотря на головокружительные шаги современной строительной техники, облик японского дома во многом представляется таким, каким он был сотни лет назад. Будь то современный отель — здание с бетонными стенами — или деревенский дом, все равно — очередь ботинок, туфель, дзори, тэта, босоножек у порога, необычайная чистота и хрустящая свежесть татами.

Правда, за последние годы в быт обеспеченного японца, в его домашнее окружение вошло множество новых вещей — это не только телевизор и установки кондиционированного воздуха, но прежде всего европейская мебель, по-европейски оборудованные комнаты. Такой японец сегодня жалуется, что жизнь «на два дома» требует все новых и новых непредвиденных расходов, но тем не менее эти «два дома» не уступают друг другу — в национальном японском доме появляются комнаты с пластиковым полом, с креслами, диванами и книжными шкафами, а в квартирах многоэтажных домов хозяева обязательно оставляют одну-две комнаты в национальном стиле. Если же квартира мала, то хотя бы на метровом пространстве пола создается садик с карликовой сосной в плошке и каменным фонарем.

Любовь японцев к национальному дому сегодня еще очень прочна. Немалую роль в этом, видимо, играют те его качества, которые определены специфическими климатическими условиями, сделавшими этот дом именно таким, а не другим. Как не ценить возможность в удушающую жару, попеременно открывая ту или иную из стен, создавать сквозняк или спасаться от солнца!

Движения японки, раздвигающей сёдзи, каждый раз напоминали мне наш апрель, весеннюю мойку окон, первые распахнутые рамы, свежий ветер, рванувшийся в комнату, сквозняк, шевелящий волосы и гладящий щеки, когда вместе с чистотой сияющих стекол в дом входит простор неба с бегущими облаками, качание легкой сетки робких еще ветвей тополя или березки-горожанки, поднявшейся по соседству с серой толщей асфальта. Правда, лишь эта недолгая весенняя свежесть стекол способна создать иллюзию отсутствия преграды между комнатой и внешним миром. И в этом смысле светлые окна наших новых застроек с их огромной плоскостью стекла, изгнавшей дробность старых рам, с их стремлением занять чуть ли не всю стену, полностью используют все, в об-щем-то весьма ограниченные возможности сближения комнаты с внешним миром. Но вряд ли существует какой-либо другой тип дома, кроме японского, который так естественно, так гармонично, не нарушая красоты внутреннего пространства, может соединить его с окружающей природой, пустить в дом звон ручья и шорох игл низкорослых сосен. Правда, при этом всплывут в памяти здания, созданные Миес Ван дер Роэ, Саариненом, Райтом, — прозрачные коробки из стали и стекла, маленькие виллы с полузакрытыми внутренними двориками и стеклянными стенами, едва приподнятыми над землей. Но ведь все основные черты современного стиля, в котором построены эти здания, далеко не новы, все это в той или иной мере было найдено и использовалось очень давно японской национальной архитектурой.

По словам французского архитектора Рагона, японская архитектура сейчас одна из самых современных и модных. Но если уж говорить о моде, то эта «мода» для японской архитектуры длится века. Те ее черты, которые вошли сейчас в общемировой стиль — каркасное строительство и его основные элементы, стены, не несущие никакой нагрузки, четкие ясные линии, сочетание здания с окружающим пространством, — всегда были древней органической сущностью, основой японского национального зодчества. И даже то, как оформляется современный интерьер, как подчеркивается архитектором незагруженность пространства, эти закрытые и полузакрытые внутренние дворики с деревянными решетками, тростниковыми и полотняными тентами — все это имеет самое непосредственное отношение к стилю японской архитектуры, японскому интерьеру, для которого прежде всего характерен простор помещений.

…Медленно ползут сёдзи, открывая светлые татами на полу и лишенные украшений стены; дом шагает в окружающий мир, и в то же время мир этот шорохом трав, лунной дорожкой на воде, замшелыми камнями ложится у самого порога, вплывает в него волнами ночной свежести, приглушенным звоном цикад, дыханием куста, обрызганного утренней росой…

Как-то в утреннем выпуске «Асахи» появилось объявление, что в парке Уэно будет экспонироваться выставка работ Родэна, привезенная из Франции. Днем об этом же сообщило радио. В метро я услышала разговор. Говорили две иностранки.

— Какая чепуха — Родэн в Уэно! Неужели не могли разместить выставку в другом месте? Это все равно, что поставить «Мыслителя» в японском интерьере, на татами. Абсурд! Он не будет смотреться!

На следующий день я отправилась в Уэно, очень японский парк, с красивыми низкорослыми соснами, с каменистыми дорожками и неумолчным стрекотом цикад, с чайными павильонами, где за раздвинутыми стенами действительно светлели татами.

Оказалось, рядом с павильоном, занятым под выставку, — ультрасовременное здание — кино и танцевальный холл. Серая пористая масса облицовочных плит сплошь усеяна дырками, вместо окон асимметрично разбросаны амбразуры, членящие фасад.

И тут же рядом, посредине дворика, образованного этими зданиями, прямо под открытым небом сидел «Мыслитель», а чуть поодаль, в глубине, ближе к стенам, темнела группа «Граждане Кале». У ног их, уткнувшись в каменный газон, лежала треугольная тень от «модерного» холла.

Несомненно, создатели экспозиции проявили незаурядный вкус и такт. Пожалуй, трудно было найти более удачное место для группы «Граждане Кале». Здесь под открытым небом, на земле Хиросимы и Нагасаки, трагедия прошедшей эпохи обретала современный голос, неожиданную способность языком образа говорить «через века» о вполне понятном и близком для японца, перекликаясь с его сегодняшним днем, с судьбами его страны.

Соседство современной архитектуры не меняло облика этих вещей, скорее оно выступало просто показателем разных ступеней исторического развития в общем поступательном движении человечества. И смотрелось это так, как смотрится древний японский «сад камней» рядом со стеклянным кубом современного здания или статуя Венеры и Олимпийский факел на фоне четких линий овальной чаши Национального стадиона.