Страница 56 из 91
В 1981 году философ был арестован в социалистической Праге и провел в тюрьме два дня. Его опыт был краток, но конца советскому доминированию в Восточной и Центральной Европе не предвиделось:
«Это варварство может продолжаться столетия»{397}. Преступления, творимые в ГУЛАГе, по мнению Деррида, были «никак не меньше нацистского варварства»{398}. При этом он оставался верен «призракам Маркса», но описал свою верность как скорбь и разговоры с призраками. Переживая свои разочарование и потерю, он чувствовал родство с обездоленными коллегами из постсоветской России. Это эмоциональное ощущение родства он перевел на интеллектуальный язык, заметив в 1993 году, что его московские коллеги (которых он по старинке называл еще «советскими») говорили ему: лучший перевод слова «перестройка» — не «reconstruction», а именно «deconstruction»{399}. В «Призраках Маркса»
Деррида считает скорбь по духу коммунизма глобальной и нескончаемой, возвышая это чувство до «геополитической меланхолии».
Мы — наследники марксизма, считает Деррида, и это даже не наш выбор; «мы являемся наследниками, причем... скорбящими, подобно всем наследникам»{400}. Деррида не раз показывал по другим поводам, что метафоры полны значений, работают они или нет. Относится ли скорбь Деррида к жертвам марксизма? Или он говорит о скорби по утраченной вере в марксизм? Выбрать между этими возможностями помогают воспоминания Деррида о ведущем философе французского марксизма —
Луи Альтюссере, фигуре значительной и трагической. Его философская жизнь началась в немецком лагере для военнопленных, а завершилась убийством, совершенным в состоянии бреда. Ветеран Французской коммунистической партии, он гневно ответил на разоблачения «культа личности» на XX съезде КПСС, критикуя Хрущева за то, что термин «культ личности» немарксистский, и почему-то упрекая Сталина в «излишнем экономизме»{401}. В 1980 году — именно в тот год, к которому Деррида относит свой «апокалиптический» поворот, — Альтюссер убил свою жену. Его признали невменяемым, и Деррида описал, как он ухаживал за больным другом{402}.
Историк и психоаналитик Элизабет Рудинеско поставила Альтюссеру замечательный диагноз: он страдал, пишет она, «меланхолией революции»{403}. Она считает эту политическую болезнь похожей на «коллапс субъекта» и «погружение в сумасшествие», что многие испытали после Французской революции и ее Большого террора. Беседуя с Деррида об их общем друге Альтюссере, Рудинеско называет такую меланхолию «инвариантом» постреволюционных ситуаций. Это состояние наступило и после русской революции: «когда целое поколение коммунистов столкнулось с бедствиями реального социализма», они вынуждены были либо «горевать» по утраченному идеалу, либо «впасть в меланхолию»{404}.
Рассуждая о постреволюционной меланхолии, Деррида заменяет понятие «онтология» — центральное понятие метафизики — на «хонтологию», образуя этот термин от английского «haunt» (являться, преследовать). Хонтология — это наука о призраках и искусство разговаривать с ними. Деррида считает хонтологию самым верным подходом к марксизму. Призрак Маркса подвергли экзорцизму после падения Берлинской стены и СССР, но он продолжает бродить по миру и предупреждать его о грядущих опасностях. Разумеется, Деррида отсылает к метафоре призрака в «Манифесте коммунистической партии»
(1848): «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака...»{405} В качестве наследника Деррида гораздо больше говорит о призраках Маркса, чем о духах тех, кто отдал жизнь за марксизм или стал его жертвой. И все же его хонтология охватывает все эти призраки, кому бы они ни являлись. По определению Колина Дэвиса, «хонтология пытается повысить ставки литературоведения, превратив его в пространство, где мы можем задавать вопросы о наших связях с мертвыми, изучать ускользающие идентичности живых и находить границы между мыслью и не-мыслью»{406}. Амбициозный замысел хонтологии также предлагает новый взгляд на отношения между прошлым, настоящим и будущим.
Постоянно возвращаясь к «Гамлету», особенно к сценам с призраком, Деррида считает их ключом к судьбе коммунизма и залогом памяти о нем. Его книга о Марксе начинается с того, что объявляет Гамлета образцом скорби и мастером разговоров с призраком; переходит к Марксу и его видению коммунизма как призрака общеевропейского масштаба и заканчивает концом XX столетия, когда, преданный и разгневанный, призрак Маркса в боевых доспехах продолжал являться миру. Постоянные отсылки к Гамлету выполняют в хонтологии Деррида ту же роль, что образ Эдипа — во фрейдовском психоанализе. Заменяя трагедию неузнавания и убийства отца на трагедию горя и мести за отца, Деррида переносит фокус с революционера-отцеубийцы Эдипа на постреволюционного меланхолика Гамлета. Как бы ни была красноречива эта аналогия между Марксовыми текстами и «Гамлетом», она не всегда работает. Маркс «любит призраков не больше, чем своих противников. Он не желает в них верить. Но он только о них и думает»{407}. Именно здесь Деррида берет верх над своим предшественником, Марксом, упрекая его во «враждебности» к призракам и в «боязни призрачного», которая как раз и выдает его, Маркса, зависимость от этих хонтологических сущностей.
Взяв у Ханны Арендт понятие тоталитаризма, которое обозначает общность между германским нацизмом и советским коммунизмом, Деррида отвергает идею их симметрии. «Я всегда отказывался утверждать, что между нацистским и советским тоталитаризмом существует симметрия», — говорит Деррида. Практикуя деконструкцию, он объединяет противоречивые идеи в рамках одного предложения:
если пользоваться понятием «тоталитаризм», симметрию между разными его проявлениями отрицать трудно{408}. И действительно, для Деррида нацизм и сталинизм — «нераздельные противники»{409}. В одном из самых темных и вдохновенных фрагментов «Призраков Маркса» Деррида соединяет магию, историю и политику в одном магистральном сюжете. Призрак коммунизма, пишет он, преследовал и нацистов и большевиков; страх перед этим привидением объясняет вспышки террора и в Германии и России. Защищаясь от обвинений в «ревизионизме», Деррида не реабилитирует нацизм и не отказывается от марксизма: «Нет ничего “ревизионистского” в том, чтобы интерпретировать генезис тоталитарных режимов как общую реакцию на призрак коммунизма, который являлся им всем в прошлом столетии». «Ревизионизм» — скользкий термин, но Деррида имеет здесь в виду, что и советский, и нацистский тоталитаризмы были одинаково враждебны духу коммунизма. Национал-социалисты дали ответ этому благородному духу извне, а советские социалисты — изнутри, но их панические страхи были похожими; сходными были и способы изживания этих страхов. Не жалея сильных слов, Деррида описывает внутренний страх перед коммунизмом, свойственный самим коммунистам так же, как и их врагам. «Ужас, который коммунизм вызывал у своих врагов, но... ощутил в самом себе в достаточной степени», — именно этот ужас (или террор?) ответственен за «чудовищное осуществление, магическое претворение в жизнь, анимистическое внедрение освободительной эсхатологии...»{410} В итоге именно так — страхом коммунистов перед коммунизмом — Деррида объясняет и сталинский террор, и советский коллапс. Так же — рассказывая о страхе марксистов перед преследующим их призраком — он спасает из-под руин самого Маркса.
397
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 29—30, 102. Для Деррида Прага была мрачным местом, где в 1968 году окончательно умерли коммунистические иллюзии и где он был позже арестован. Момент ареста в Праге оказался переломным во многих отношениях.
В статье на смерть Мишеля Фуко Деррида упоминает, что десятилетний конфликт между ним и Фуко завершился в 1982 году, когда Деррида вернулся из Праги. Деррида также пишет, что узнал о смерти Луи Альтюссера, вернувшись из Праги в 1990 году, «и само название этого города поражает меня — оно такое жесткое, почти непроизносимое» {Derrida J. The Work of Mourning. Chicago: University of Chicago Press, 2001. P. 80, 114).
398
Derrida J, Roudinesco Е. For What Tomorrow: A Dialogue. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2004. P. 82.
399
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 131.
400
Там же. С. 83.
401
Althusser L. Response to John Lewis // Althusser L. Essays in Self-Criticism. London: NLB, 1976. Тони Джадт писал, что пример Альтюссера «дал новому поколению философов-коммунистов свободу отказаться от любой попытки объяснить необъяснимое» (Judt Т. Marxism and the French Left. New York: Oxford University Press, 1986. P. 228).
402
Derrida J., Roudinesco E. For What Tomorrow. P. 79.
403
Рудинеско сравнивает Альтюссера с Л. Теруань де Мерикур, героиней Французской революции и одной из книг Рудинеско. Сумасшествие Теруань де Мерикур совпало с началом постреволюционного Террора. См.: Roudinesco Е. Madness and Revolution: The Lives and Legends of Theroigne de Mericourt. London: Verso, 1992. Это исследование постреволюционной меланхолии в оригинале было опубликовано в 1989-м — в год двухсотлетия Революции и падения Берлинской стены.
404
Derrida Roudinesco Е. For What Tomorrow. P. 76.
405
Джули Федор обратила мое внимание на интересную деталь: в первом английском переводе «Манифеста», который выполнила Хелен Макфарлейн (1850), первая строчка звучит «Жуткий хобгоблин бродит по Европе...» («А frightful hobgoblin stalks through Europe»). Русский перевод манифеста цитируется по: Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1974. С. 23.
406
Davis С. Haunted Subjects. Р. 13.
407
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 68.
408
Derrida J., Roudinesco Е. For What Tomorrow. P. 81.
409
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 146. В этом отношении важно, что Деррида предпочитает писать «холокост» со строчной буквы, имея в виду множество созданных человеком катастроф. См.: Eaglestone R. Holocaust and the Postmodern. P. 292.
410
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 155.