Страница 41 из 42
Я сам. Я своей рукой вытащил из ее груди “адово ярмо”. Едва заметив травянистую зелень ее глаз. Да, я сделал это сам. Хоть и знал, что победил бы, не сделай я этого. Ведь лишь тот, кто ударил “адовым ярмом” может отозвать этот удар.
А потом я узнал Алину. Я в эту секунду мог узнать все. Что сделал с ней. Развеял ее кусочки по вселенной? За что? За то что не склонилась передо мной? Подвергла сомнению мой авторитет? Захотела быть наравне и просто смотреть в одну сторону?
А я хотел поклонения, и только когда тьма укрыла мое деяния от меня же самого, понял, что хотел только любви. Ее кровь еще не успела высохнуть… алая как эти ягоды, стекающая по моим рукам, окрапившая нити белого жемчуга, что она всегда носила в три ряда на своей шее… а я уже знал. Знал, что совершил непоправимую ошибку. Что я тоже хотел только любви. А власти и силы рода – не хотел. Или хотел – но это был не я!..
Знание смерчем из самого небесного сердца безвременья опустилось на меня. Но. Я знал это даже не мгновенье. Меньше.
Я хотел победить, чтобы подчинить себе пространство и время, и все переиграть. Вернуть Алину на ее место в этом мире, рядом со мной. Исправить. Ведь победитель получает право переписать историю…
Великая, новая мать, отозвала это знание. Она где-то вырывала каменной силы пальцами изумруд “адово ярмо” из кинжала. Где-то в другом, чужом , не интересном мне мире.
А здесь я смотрел на Алину. Я точно не понимал, как это возможно. Но у нас с ней, кажется, была черноволосая дочь. Я не помнил эту дочь. Но очень любил ее. За то что она – моя и Алины. За то что она – это мы вместе. Та дочь ( к сожалению, у нее черные глаза как у меня, а не Алинины травянистые, полные жизни, вызывающие одним этим цветом воспоминания о запахе скошенной травы!..)
Алина взяла меня за руку. Белое на белом. Ее руку можно было отличить от моей только по алым ягодным пятнам. Те ягоды пахли полынью и можжевельником. Хотя и походили на крупную рябину.
Я обнял Алину, и она заглянула мне в глаза с такой нежностью. Она коснулась своими губами моих. Еле ощутимо. Как будто это не губы моей любимой женщины, а легкое дуновение ветра. Из ее полуоткрытого рта пахло розами, на лепестках которых лежала дождевая пыль. Я дарил ей такие. Маленькие розовато-оранжевые рассыпные. Не розы а гроздья. Она счастливо засмеялась, не переставая смотреть мне в глаза.
Эти лучики – искорки на дне ее изумрудных глаз. Ради них стоило пройти весь этот путь. Хотя я точно и не понимал, какой именно это был путь. Не мог вспомнить.
Какая-то ведьма. (Что за глупости?) Ведьма отозвала мои воспоминания.
Алина прижалась к моей груди. Встала на носочки. Чтобы хоть как-то дотянуться. Совсем малышка. Я целовал ее, и мир менялся.
Спираль на сером небе выравнивалась, и оно становилось лазурным.
Наши с Алиной ноги омывала легкая прибрежная волна. Я опустил взгляд на ее ножки. Ее маленькие ступни, и почему-то с облегчением заметил её аккуратные пальчики, утопающие в золотистом песке и мелких морских ракушках.
Мы переставали целоваться только на несколько секунд. Она счастливо смеялась. И сново приникала ко мне.
Потом я приобнял ее и повел вдоль линии ласковой воды. В облаке розового запаха. Вслед за медным как ее шелковые волосы закатом.
***
Пятачок на сельском кладбище перед пустым постаментом могилы Геллы Рерих был усеян ошметками спутов. Как будто на рыбном рынке опрокинули ведро с трехдневными отходами.
Почему-то пахло йодом, как на морском берегу. Если прислушаться, можно было даже услышать шум неторопливой пенистой волны, облизывающий золотой песок…
Трое Стражей в человеческих формах пытались подняться на ноги.
Белый как его волосы Максим и сипящая Ольга с уродливым розоватым шрамом во всю шею, поддерживали Семенова, который выглядел хуже всех. По лицу Старшего периодически пробегала судорога, напоминающая волчий оскал. Он выглядел сейчас лет на пятьдесят.
А Аркадий Рерих стоял в тлеющем зеленоватом круге и рассыпался. Терял фрагменты и исходил золотистым прахом. Лицо его при этом закаменело. Он в трансе смотрел в никуда. Он еле слышно бормотал: “Алина, Аля, Алина”. И растекался по ветру. Кусками пушистой как снег в безвременье тускло светящейся материи, хлопьями, как разлетается догорающий костер.
Валя сидела перед ним на коленях. Абсолютно голая, какой она и прибежала на кладбище. В одной руке сжимала потухший зеленый камень, ничем не выдававший своих паранормальных свойств. В другой – кривой клинок. прямо за лезвие. Рука Вали была темно-бордовой. Но юная Великая ведьма не обращала внимания. Она не сводила взгляд со своего отца. Полный сочувствия. Полный боли.
Валя плакала. Впервые – по-настоящему.
“Освобождаю тебя”, наконец выдохнула Валя и начала чертить в воздухе сложную руну бордовыми перемазанными землей пальцами, все еще удерживая кинжал за лезвие. И махнула на отца рукой, дочертив рунический став. Узор зацвел рыжеватым сиянием и рассеялся.
Аркадий Рерих прикрыл свои почти черные глаза и облегченно выдохнул. Последняя его часть разошлась по указанным Валей мирам золотистой пылью.
“Освобождаю вас обоих”, – голос Вали дрогнул и сорвался.
Сзади к ней неслышно подошла Надя и обняла, Валя ответила на объятия сестры.
– Прости, – тихо обратилась к ней Надя, – я запуталась. Я хотела, чтобы он меня любил, понимаешь? А он не любил. Ни Андрея ни меня. За то что мы… он сказал, “не имеем к ней отношения”. К твоей матери то есть. Я это поняла еще пока лежала в могиле эти полгода. Любовь нельзя взять против воли. Заслужить нельзя. Когда мы с Андреем пытались, он только сильнее нас презирал. Верить, что он вернет нашу с Андреем мать… ну это было глупо. Но Андрей. Она ему очень нужна. Так что он… продолжил в это верить. Прости…
Валя только крепче прижала Надю к себе.
– Валь, – осторожно прозвучал голос Ольги, сиплый и чужой, – на вот.
Ольга протянула Вале свою толстовку.
– Любите вы девки малоодетыми по кладбищам шнырять, семейный какой-то прикол видимо или бал у Сатаны… – усмехнулась уже более привычно Ольга.
Валя натянула светло-серую толстовку, которая едва доходила Вале до верхней трети бедра.
– Андрей сбежал, – подал голос Семенов, – и утащил гримуар…
– Не весь, – устало отозвалась Валя, она пошевелила голой ногой один из обломков каменного ангела. Кисть. Нагнулась и достала из своего тайника припрятанные листы, которые вырвала из прабабушкиной книги, – пойдемте домой.
Эпилог
К вечеру все собрались в доме с флюгером-бабкой Ежкой. Дождь укрыл стеной сонный поселок. Но над домом Великой ведьмы только слегка моросило.
В гостиной было многолюдно. Максим с Надей заняли зеленый плешивый диван, на котором обычно маялась от переедания Ольга.
– Я же говорила – пес, – веселилась Ольга, пытаясь потрепать серого волка с прозрачно-голубыми глазами по холке.
– Он такой временно, – в бог знает какой раз повторила Валя, – Юра практически умер. Я смогла восстановить его в таком виде. Думаю, за месяц…
Раздалось недовольное рычание.
– … Ну может за пару недель, – менее уверенно продолжила Валя, – мы дотянем до человеческой ипостаси.
Валя сидела на полу перед уютно потрескивающим камином. Обнимая за широкую волчью шею недовольно прижимающего острые серебристо-серые уши Юрия. Ольга также расположилась рядом на плетеном коврике, усевшись по турецки, и уминала свежий пирог с курицей и грибами.
Семенов, помолодевший лет до сорока пяти, в серых волчьего колера брюках и своей излюбленной рубашке с закатанными рукавами, уселся в зеленое кресло и закинул ногу на ногу. Как гениальный сыщик, который вот-вот все разложит по полочкам.
– Я понял, – наконец выдал Семенов, будто вспомнивший что он вообще-то скромный представитель следственного комитета, – понял, почему Аркадий тебя не убил.
– Он передумал, – печально, но сдержанно пояснила Валя, поглаживая Юрия по голове, которую пес опустил на передние лапы. Кажется, Валин любимый пообвыкся в волчьем теле.