Страница 40 из 42
– Папа, – спокойно ответила Валя. Как отбила шпажный выпад.
Валя сделала уверенный короткий вдох и медленный выдох. Мир завибрировал. Сердце Вали сбилось с ритма всего однажды – перебой прокатился, как поезд по шпалам, и слился в оглушительный рокот. Голоса мертвых вернулись вместе с запахами на краткий миг приливной волной. Сонмы причитающих мертвецов. Перегной. Сырая земля. Молодая гроза. Рокот перерос в рёв и достиг наконец абсолютной тишины. Валя лишилась слуха в привычном понимании. Валя лишилась глаз. Лишилась тела.
Очертив вокруг себя и отца круг Тишины из ярко зелёного пламени – оттенка юной сочной травы – она прошла точку невозврата.
На прабабушкиной могиле, в круге нездешнего изумрудного огня, оказались заперты Валя и ее отец .
Аркадий Рерих, Проклятый, старший наследник матери сих земель – великой Геллы – скалил на собственную дочь заострившиеся зубы. Водил провалившимся носом. Пялился слепыми глазами-бельмами.
Валя тоже ослепла. Но чтобы видеть друг друга им зрение не требовалось.
Отец дёрнул за ближайшую энергетическую нить, что осталась внутри круга. Чужая сила ухнула в него, ценой чьей-то жизни, наливая свинцом плоть мертвеца-Рериха. В побуревших бесформенных пальцах Проклятый сжимал Гримуар Геллы.
Валя потянулась мыслью к прабабушкиной могиле. Она была здесь, в круге. Но прабабушки больше не было. Только камень и земля.
Каменный Страж – пустоглазый исполин – ангел на надгробие.
Валя коснулась бесплотной рукой распахнутых чёрных крыльев. Глаз-провалов. Глаз-колодцев. Если бы у неё ещё было дыхание – она бы задержала его, как перед прыжком в воду. И рухнула вниз. В самую глубь земли. В сердце смерча. В каменные глаза-провалы.
***
Проклятый занес свинцовую длань. Чтобы порождённая им – недостойная его – ва-лен-ти-на – низверглась в самое ледяное сердце безвременья…
Но Вали в круге не было!
Проклятый не ощущал ее.
Он перевёл глаза-бельма, в которых с трудом угадывался чёрный зрачок, на надгробие старухи-Геллы. И встретил порыв ветра. И сразу следом – удар. Острым каменным крылом – наотмашь.
И ещё порыв ветра – следом. Умывший холодом косую расщелину, пробитую в неживой плоти Проклятого.
Глава 51. Исход
Плоть каменного ангела сидела на Вале как влитая. Ее острые крылья трепетали в застывшем воздухе зеленого круга.
На самом деле, поняла Валя, она никогда не боялась ангела. Она лишь предчувствовала эту секунду. В которую ей придется слиться с ним. Отдать свою жизнь. Свою плоть и стать камнем.
В человеческом понимании – это и есть смерть.
Так что бледная студентка с узкими плечами и хрупкими запястьями боялась каменного стража. Который знаменовал для нее конец всего.
В ее воображении он сносил ей крыльями голову, разрывал плоть.
Быть может не ей?
Кому-то такому же черноволосому и бледному как она? Ее отцу? Пусть он сейчас выглядел как насмешка над естеством, как монстр из миров известного американского писателя, от вида которого люди сходили с ума… Она знала что под бугрящейся скошенной плотью – он там!
И она любит его.
А каменная плоть ангела – это последний рубеж. Валина тонкая броня.
Сейчас Проклятый занесет кривой кинжал с зеленым камнем. И пробьет новую Валину каменную плоть.
Страшно было не это.
Валя предчувствовала: когда граница падет, на нее обрушатся знание.
Она получит ответы.
Зачем папа так поступил?
Убил Надю. Хочет убить саму Валю.
Ведь она чувствовала папину любовь всю жизнь. Странную, суровую, как ледяной океан, но она была несомненна, нерушима.
Так что такого могло лежать на другой чаше весов?
Валя знала, что тогда на кладбище она говорила с отцом. Когда Семенов перехватил инициативу в беседе. Что отец в чем-то солгал.
Но точно не в том что власть – была для него слабой мотивацией.
Если она и нужна – то ради чего-то, а не сама по себе.
И Валя понимала. Это знание сейчас расколет ее мир.
Валя сложила каменные крылья и открыла отцу свой разум.
Ведь единственный способ побороть страх это шагнуть ему навстречу.
Любовь. Сожгла Валину душу. Валя распахнула каменные объятия и заключила в них монстра.
В центр Валиной гранитной груди, нереалистично легко вошел кривой нож с изумрудным камнем – “адовым ярмом”. Валя не знала, почему ярмо, да еще адово. Вале было плевать.
В зазор в Валиной груди хлестала чужая память.
“Бедный. Бедный папочка”.
– Папа, – загрохотал голос каменного исполина. Валя не размыкала губ. Адово ярмо в рукояти кинжала засияло ярко-зеленым, набирая сияние и уходя в белизну.
Проклятый дернулся в каменных объятиях и взвыл.
– Пойдем со мной, мой бедный, – продолжал грохотать голос каменного ангела, – твоя ноша тяжела…
Проклятый изогнулся дугой, попытался вдавить сияющий кинжал глубже, но тот уже достаточно накалился. Так что мертвец взвыл и попытался одернуть от рукояти безобразные руки.
***
Проклятый непонимающе уставился пустыми глазами на свою красивую крепкую бледную кисть. Она торчала из тестоватых бесформенных плеч как остов арматуры из отломков рук на гипсовом теле пионерки-барабанщицы. А ослизнившаяся монструозная плоть обтекала рукоять, застрявшую в каменной груди ангела. Падала шматами на каменистую кладбищенскую землю. О которой отец и дочь давно забыли.
Аркадий Рерих сморгнул бельма и заглянул в Валины гранитные глаза своими почти черными. Такими как были когда-то у Вали. И у Геллы.
“А у нее были зеленые”, – услышала Валя шелестящую отцовскую мысль. Так же неожиданно, как когда впервые услышала голос Пасечника в секционной. Голос – запах, голос – песня, – “ Я хотел, чтобы у тебя были как у нее… Но если бы у тебя были такие же глаза как у нее… я бы не смог тебя убить…”
– Ты и не смог убить меня, папа.
“Я не могу вспомнить ее имя… и не могу вспомнить. Что я с ней сделал?”
Валя порадовалась, что каменное лицо не способно отобразить гримасу боли.
– Маму звали Алина, – подсказала Валя, не размыкая губ.
Она ее не помнила, но слова отца о зеленых глазах что-то разбудили в Вале. Она вдруг поняла. То, что все время ускользало от нее. Поняла про Надю.
Одновременно, в долю мгновение, Валя заметила несколько вещей.
Из Валиной груди выпал первый каменный кусок. Как ломоть. Как рыцарский доспех. Валя краем глаза заметила, что круг зеленого пламени погас. Что спруты обволакивают ее армию Стражей. Что у Ольги порвано горло. Что Семенов не шевели огромными задними лапами, они волокутся за ним как чужие. Он только скалится. Страшно скалится. А на его серой шерсти склизко сверкают как желе ошметки разорванных спрутов.
Максим – единственный белоснежный волк в ее стае, лежит под постаментом, и брюхо его не ходит ходуном от дыхания. Даже у Ольги с ее порванным горлом ходит. А у Максима нет.
Андрей. Сидит подобрав ноги и закрыв голову руками.
Надя. Нади нигде нет.
И тут Валя почувствовала. Пока ее отец промаргивался и терял безобразную плоть чудовища, на Валину спину легли маленькие девичьи ладони. Надя. Вернувшиеся запахи не давали сомневаться. Кровью, землей, лесными ягодами и хвоей – пахла ее младшая сестра.
Из ее теплых рук, в Валину спину, стремительно теряющую каменный панцирь, потекло что-то чужое. Веснушки. Рыжий цвет волос. Зеленые глаза. Капризные губки. В Валю потекло все, что Надя забрала у Светы Батончик. Вместе с жизнью.
На удивление спокойно новая Великая Ведьма Валентина Рерих отнеслась к тому, что рыжая Светка умерла за свою масть. Идентичную масти Алины. Валиной матери. Единственной слабости Аркадия Рериха.
***
Я уже знал, что увижу. За мгновение до того как с лица моей старшей дочери, Вали, слетела каменная, ровно посмертная маска. До того как отвалились два мертвых гранитных крыла, рассекших мое лицо…
Под серым небом безвременья, сворачивающимся в спираль, стояла женщина, вся в розовых жемчужинах. С красными разводами лопнувших ягод на молочно-белом теле. Ее медно-рыжие волосы краснели на кончиках от ягодного сока.