Страница 19 из 77
— Ну что ты носишься туда-сюда как сумасшедший? Раз приказали — дуй в поднебесье! Тоже мне герой!
— Герой не герой, а в такой вот обувке да в мороз далеко не улетишь, — ответил Суворов и показал на унты, у которых из огромных дыр на пятках проглядывали белесые портянки.
И всем стало ясно, что эти пробежки по взлетной полосе были не чем иным, как хитростью пилота. Комиссар, тяжело вздохнув, снял свои унты, протянул их Суворову и сказал:
— На, вымогатель! И чтобы через пять минут на аэродроме и духу твоего не было!
Когда «петляков» взлетел и скрылся за горизонтом, комиссар, улыбнувшись, показал командиру ноги в дырявых унтах:
— Летать в них нельзя. Это точно! Но и ходить, пожалуй, тоже. Так что выручай комиссара…
Суворов потом вспоминал, что первое впечатление от полета на пикирующем бомбардировщике было такое, как если бы он вдруг оседлал быстро несущееся бревно. Постепенно успокоившись, он осмотрел кабину. Внимание привлек красный огонек на приборной доске. Оказалось, что не убраны шасси. Сделал вроде все необходимое для этого, они так и не убрались. Суворов понимал, что выпущенные шасси обязательно удлинят время в пути, а горючее при заправке самолета было отпущено строго по предварительным расчетам. И когда стрелка бензиномера приблизилась к нулю, он не на шутку испугался.
Увидев внизу какой-то аэродром, Суворов спросил у штурмана:
— Где мы?
Недолго думая, тот ответил:
— В Монино!
Но, когда приземлились и стали искать отдельную разведывательную эскадрилью, выяснилось, что это Ногинск. Ну и досталось же штурману за ошибку! Хорошо хоть удалось без каких-либо проволочек заправить самолет горючим. Через десять-пятнадцать минут они сели в Монино. Опять обрулили все стоянки, но 215-й отдельной разведывательной эскадрильи не нашли. Между тем наступили сумерки и надо было подготовить «Петлякова-2» к ночной припарковке. Прежде всего требовалось слить с него воду и масло. Экипаж облазил весь самолет, однако сливные краны так и не обнаружил. Тогда Суворов отправился за помощью на командный пункт Монинского аэродрома. Дежуривший там офицер прислал к «петлякову» опытного механика, только и он ничем не смог помочь экипажу. Суворов попросил дежурного помочь ему отыскать эскадрилью.
Прибывший к месту стоянки пикирующего бомбардировщика комиссар эскадрильи Артемьев первым делом отругал экипаж за то, что допустили замораживание воды в радиаторах.
— Да мы этот самолет совсем не знаем. Потому что никогда на нем не летали, — оправдывался Суворов.
— Нашли время шутки шутить, — не поверил Артемьев. — Как же тогда сумели поднять его в воздух и тем более сесть?
— Всё на одном энтузиазме, — ответил Суворов.
А утром экипаж стал собираться в обратный путь, намереваясь добраться до полка поездом. В разведывательной эскадрилье не хватало людей, и ее командир капитан Берман срочно связался с представителем разведывательного управления ВВС, обрисовал ему ситуацию и попросил сделать все возможное для того, чтобы Суворов и прилетевшие с ним штурман капитан Тимофеев, стрелок-радист Карев остались в Монино. Когда в полдень Суворов явился в штаб эскадрильи за документами, Артемьев каким-то торжественным голосом объявил ему:
— Отъезд отменяется. Вот предписание начальника разведуправления, согласно которому вы и ваш экипаж отныне входите в состав нашей эскадрильи. Вопросы есть?
Ошеломленный Суворов молчал.
— Будем считать, что вопросов нет. Готовьтесь к боевому вылету.
Долго горевать по поводу нового места службы старшему лейтенанту не пришлось. Действительно, уже через сутки ему приказали вылететь на разведку. Штурман Тимофеев наотрез отказался занять свое место в Пе-2, мотивируя тем, что Суворов как пилот этого самолета пока никуда не годится. Дескать, перелет из Рязани в Монино — чистая случайность. За отказ Тимофеева взгрели, хотя по-своему он был прав. Нельзя было посылать летчика в тыл врага на самолете, который он путем не изучил. И только тяжелая обстановка на фронте могла подтолкнуть авиационное командование на такой безрассудный шаг. Вместо Тимофеева в экипаж был назначен штурман лейтенант В. Ястребов.
Первый боевой вылет Суворова прошел вполне успешно. Впрочем, как и все последующие. Воодушевленный удачами, он сам стал рваться на задания. И очень скоро Суворов зарекомендовал себя смелым и волевым летчиком.
Однажды он вылетел в тыл врага на единственном в эскадрилье «петлякове», снабженном лыжами. Поднял машину в воздух и обнаружил, что одна из лыж не убирается. Оказалось, что она развернулась перпендикулярно корпусу самолета. «Петляков» начал терять высоту. Это грозило серьезной авариен. Лишь благодаря высокому мастерству пилота машину удалось продержать в воздухе до тех пор, пока лыжа не встала на место.
Несмотря на неудачный взлет (что по негласным авиационным канонам — дурная примета!), Суворов решил не возвращаться на аэродром. Скоро вышли в район Вязьмы, где надо было сфотографировать железнодорожный узел. Выполнить здесь задание с первого захода помешали «мессершмитты». Суворов с резким набором высоты увел самолет в сторону солнца. Когда через несколько минут вернулись к железнодорожному узлу, истребителей там уже не оказалось. Разведчики спокойно сфотографировали цель, сбросили бомбы и двинулись на юго-восток.
На высоте четырех тысяч метров пролетели и отсняли цели в Рославле и Брянске. Последним объектом на пути домой была Жиздра. И хотя экипаж состоял не из новичков в воздушной разведке, знал, что полет в тылу врага всегда полон неожиданностей, над Жиздрой он чуточку расслабился. Вот почему внезапный и ураганный огонь зениток ошеломил. От близких разрывов самолет заплясал, как утлая лодочка на крутых волнах, стал неуправляемым.
Каким образом самолет вырвался целым и невредимым из этой свистопляски со смертью, ни Суворов, ни тем более другие члены экипажа не имели ни малейшего представления. Считали, что им просто повезло. Возможно, какая-то доля везения тут действительно была, но многое зависело и от того, в чьих руках находился штурвал машины. А Суворов от природы обладал удивительной способностью находить единственно верный выход из любой, даже, казалось бы, безвыходной ситуации. Но было бы несправедливо не сказать, что рядом с ним служили и воевали другие, не менее искусные летчики. Это в первую очередь командир отдельной эскадрильи капитан Берман, пилоты Конкин, Кричевский, Колодяжный, штурманы Еникеев, Сапожников, Петушков, Ястребов. Они летали за линию фронта тоже на самые ответственные задания, неоднократно с честью выходили из опаснейших ситуаций.
215-я отдельная разведывательная авиаэскадрилья Резерва Главнокомандования — маленькая частичка Красной Армии — продолжала вкладывать все свои силы в оборонительное сражение за столицу.
Запомнился воздушный рейд в тыл врага летчика младшего лейтенанта Ляпина и штурмана лейтенанта В. Ястребова 19 февраля 1942 года. В районе Мценска «петляков» попал под сильнейший зенитный огонь. От прямого попадания снаряда самолет загорелся. Ляпину с большим трудом удалось посадить его на «живот» вблизи линии фронта. На помощь летчику и штурману, у которых обгорели лица и руки, вовремя подоспели наши наземные войска. Они были немедленно отправлены в госпиталь под Мичуринск. В эскадрилью о происшедшем никто не сообщил, и мы, естественно, кинулись на поиски своих боевых товарищей за линию фронта. 21 февраля в район Мценска вылетел на У-2 старший лейтенант Колодяжный. Он обшарил там все уголки и вернулся ни с чем.
Ястребов прислал командиру эскадрильи телеграмму, в которой сообщил, что он и Ляпин находятся в госпитале. Туда опять отправился Колодяжный. Он уговорил начальника госпиталя отдать ему обгоревших боевых товарищей и доставил их в монинский медсанбат. После того как ожоги у Ястребова и Ляпина зажили, они вернулись в эскадрилью.
Нередко самолеты возвращались на аэродром с такими пробоинами и повреждениями, что мы, наземные специалисты, только диву давались их живучести. Но даже вроде бы безнадежно изувеченные «петляковы» в сравнительно короткий срок полностью восстанавливались.