Республика Августа

Август и Ирод

В Сирии Август увиделся с Иродом, дал аудиенцию жителям Гадары, рассмотрел положение со всех сторон и убедился, что, несмотря на свои ошибки и заблуждения, Ирод честно работал одновременно для блага Рима, восточных провинций и иудеев. В своем маленьком царстве Ирод, подобно Августу в его огромной империи, находился в положении, полном противоречий, и был принужден прибегать к опасным средствам для реализации самых мудрых идей. Август поэтому отказал в просьбе жителям Гадары; он продолжал выказывать расположение к Ироду; и видя, что это был человек умный, деятельный и верный, сделал его своим главным прокуратором в Сирии, поручив ему надзор и руководство различными прокураторами, рассеянными в этой богатой провинции. Когда умер Зенодор, незначительный царек Абилы в Антиливане, Август отдал его владения Ироду.[358] Потом при приближении зимы Август возвратился на дорогой ему Самос,[359] в то время как Тиберий отправился провести зиму на Родосе.[360]

Гораций и пуританская партия

В Риме между тем замешательство все возрастало. Соглашение с парфянами не остановило брожения пуританского духа, которым средние классы, образованные круги и наиболее серьезная часть аристократии продолжали протестовать против неполной аристократической реставрации 27 г. Общество, более и более раздраженное, обращало свое дурное расположение на всех: на аристократию, развращенные нравы которой более, чем когда-либо, возбуждали его негодование; на последние остатки демократической партии, тщетно старавшейся снова завоевать народное расположение, и на Горация, который, наконец, опубликовал свои оды. После стольких лет, проведенных в уединенных трудах, целью которых было пересадить и акклиматизировать в Италии наиболее прекрасные размеры, наиболее грациозные формы и наиболее чудесные мотивы греческой лирической поэзии, он, вполне довольный, наконец, своей работой, опубликовал ее, ожидая от публики похвал. Но и критика, и публика встретили ее холодно и почти враждебно. Оды понравились только немногим, способным их оценить, и особенно Августу, назвавшему их "бессмертным трудом";[361] но литераторы, профессиональные критики и публика находили тысячи упреков, которые можно было сделать этому маленькому томику. Рим читал его, ибо Гораций сделался столь известным писателем, что нельзя было игнорировать его произведения, но Рим не понял этого капитального труда своей литературы и вместо того, чтобы восхищаться им, предпочитал распространять даже на его вечную красоту смутное недовольство данного момента.[362] Пуританская партия была раздражена его эротическими стихотворениями и обвиняла их в безнравственности;[363] критики мстили ему за презрение, которое он, держась в стороне, выказывал мелким литературным кружкам; тупая публика, хотевшая находить все современное хуже древнего и привыкшая за целые века к монотонной торжественности гекзаметра и простому размеру двустиший, не умела оценить ни разнообразие размеров, которое неожиданно дал ему поэт, ни тем более его столь утонченный язык и его чудные описания; она упрекала в недостатке оригинальности этот труд, который не нравился ей именно потому, что был слишком оригинален. Да, говорили тогда, эти стихи грациозны и их можно читать, но они все — подражание Архилоху, Алкею и Сапфо.[364] Италия боялась, так сказать, признать свое собственное изображение в этих неразрешимых противоречиях и предпочитала, рассматривая подробности и форму, воображать, что это было подражание греческим произведениям. В это же время в Риме снова разразился крупный и ужасный беспорядок, когда Эгнаций Руф, столь известный эдил и столь ненавистный аристократии пожарный, выставил свою кандидатуру в консулы.

Кандидатура Эгнация Руфа

Аристократия, привыкшая уже много лет, как в давно прошедшие прекрасные времена, занимать оба консульских поста, ни за что не хотела, чтобы человек столь незнатного происхождения, хваставшийся своей независимостью от знати, был избран консулом. Но Эгнаций был, может быть, единственным кандидатом, который мог теперь надеяться иметь успех в Риме даже без помощи маленькой властвующей олигархии и несмотря на возрастающее отвращение к новым людям. Эгнацию противопоставили двух очень могущественных кандидатов: Гая Секция Сатурнина, знатного древнего рода, и самого Августа, несмотря на его отсутствие и неоднократные отказы. Эгнаций должен был удалиться, Август и Секций были избраны, а когда Август отказался, долго откладывали дополнительные выборы, так что 1 января 19 г. Секций один вступил в отправление должности.[365]Полный господствовавшего тогда архаического и пуританского настроения, он хотел быть консулом древних времен. Он применил суровые меры к голодной орде, разграблявшей общественные финансы и не имевшей более связей, друзей, влияния или богатства, нужных для того, чтобы остановить эти взрывы такого жестокого и непредвиденного бешенства. Мелким откупщикам, привыкшим к снисходительному отношению, он предписал строгое соблюдение их контрактов; он заставил проверять счета до последнего сестерция; он с неумолимой строгостью потребовал долгов, еще не уплаченных государству[366] и потревожил таким образом многих бедняков для того, чтобы сделать государству экономию в несколько тысяч сестерциев и заставить удивляться себе всех дураков и прислужников аристократии, видевших в нем спасителя морали и республики. Это, думали они, действительно человек, достойный древних времен. Сенций поэтому очень возгордился и, когда нужно было приступить к выборам ему товарища, счел себя достаточно сильным для того, чтобы быть в состоянии поступить с Эгнацием Руфом, как с мелкими римскими откупщиками: он объявил, что, если Эгнаций Руф выставит свою кандидатуру, он откажется вписать его в число кандидатов. Но Эгнаций Руф был популярен, смел и честолюбив; он не испугался и выставил свою кандидатуру против кандидатуры Лукреция Веспиллона, знатного, бывшего в числе проскриптов 42 г. и сражавшегося при Филиппах, а когда Сенций вычеркнул его имя из списка кандидатов, он не подчинился этому и продолжал искать голосов, бросая вызов консулу и всем тем, кто его поддерживал своими аплодисментами и похвалами.[367] Консерваторы и народная партия еще раз собрали все свои силы для борьбы за и против Руфа; Сенций в гневе объявил, что, даже если Руф будет избран, он не объявит его консулом;[368] с обеих сторон прибегли сперва к деньгам, а потом к силе. Начались беспорядки, и пролилась кровь;[369] аристократическая котерия, несмотря на свой возраст, обрела весь пыл молодости; она хотела дать урок и требовала, чтобы Сенций произвел набор и начал резню. Но здесь у грозного консула не хватило мужества; он отказался, не желая подражать Опимию и Назике. Обе партии были принуждены бороться друг с другом взаимной обструкцией, настолько же смепшой, насколько и жестокой, которая наполняла весь Рим беспорядками; это продолжалось так долго, что второй консул не был избран еще в июне месяце.[370] Наконец, аристократическая котерия поняла, что она одна никогда не одолеет неукротимого пожарного, и снова обратилась к Августу, прося его прийти ей на помощь.

358

Ibid.

359

Dio, LTV, 9.

360

Sueton. Tib., 11.

361

Sueton. Vita Ног.: Scripta… ejus… mansura perpetuo opinatus est, ut non modo saeculare carmen componendum iniunxerit, sed et Vindelicam victoriam Tiberii Drusique. Суждение относительно вечности сочинений Горация, как кажется, относится преимущественно к одам.

362

Ноr. Epist., I, XIX, 35.

363

Первое послание первой книги, как мне кажется, доказывает существование такого упрека. Он говорит, что не хочет более писать легкомысленные стихотворения, а займется моральной поэзией; v. 10–11:

Эти стихи указывают, что он не был удовлетворен приемом, оказанным его одам, и так как мы находимся в эпохе, когда подготовлялись знаменитые социальные законы 18 г., то мне кажется вероятным, что Горация побудило к занятиям моральной философией общественное мнение, которому оды не нравились ни по содержанию, ни по форме. Многие открыто говорили, что Рим нуждается не в легкомысленных поэтах, а в суровых писателях, способных давать хорошие жизненные уроки.

364

Ноr. Epist., I, XIX, 19.

365

Dio, LIV, 10; Velleius Paterculus, II, 92: [Saturuinus] forte solus et absente Caesare consul…

366

Velleius Paterculus, II, XCII

367

Ibid., 4.

368

Ibid.

369

Dio, LIV, 10; мне кажется вероятным, что волнения, о которых говорит Дион, разразились в эту последнюю стадию борьбы, которая должна была быть наиболее жестокой.

370

Надпись С. I. L., XI, 861, доказывает нам, что в июне консулом был еще один Сенций; а надпись С. I. L., XI, 2255,— что в середине августа назначение ему товарища еще не было известно в Испании.