Республика Августа

…От Цезаря право и власть, на коленях

Стоя, Фраат восприял…

— писал в этот год Гораций,[338] несколько злоупотребляя предоставленным поэтам правом говорить ложь. Вычеканили монеты с надписью: Armenia capta,[339] на которых парфянин, стоя на коленях, протягивает знамена;[340] та же самая сцена была распространена на картинах, одна из которых, как кажется, была найдена на Палатине.[341] Представляя так ложно события, Италия, впрочем, имела основания радоваться им более, чем она думала; этот договор установил на целое столетие мир на Востоке благодаря разумному соглашению между двумя великими соперничавшими империями. Парфяне по этому договору окончательно отказывались от средиземноморской политики; они предоставляли Риму Малую Азию и Сирию и отказывались спускаться через плоскогорье к прекрасному морскому побережью, к которому так горячо стремилась вся политика Ахеменидов. Рим, со своей стороны, оставлял программу Александра Великого и обязывался не проникать в Центральную Азию. Мы довольно хорошо знаем основания, которые привели Рим к такому мудрому решению; но нам совершенно неизвестно, почему парфяне отказались от древней политики Персидской империи в тот момент, когда Рим был так слаб. Как бы то ни было, это был торжественный час в истории, ибо в момент заключения этого мира родилась современная нам Европа. Благодаря этому миру Рим приобрел полную свободу действий в Европе, и благодаря ему же он скоро оказался в состоянии начать в Галлии ту политику, из которой родилась европейская цивилизация. Если бы Рим продолжал быть занятым постоянными войнами с парфянами на берегах Евфрата, Рейн, дикая и неизвестная граница отдаленных варваров, тщетно ожидал бы легионов и римских законов.

Август в Сирии

Получив знамена и пленников, Август отправился в Сирию,[342] страну столь любимых в Риме в ту эпоху пантомим. Он хотел реорганизовать взимание сирийских податей и разрешить некоторые затруднения, порожденные в Иудее политикой Ирода.[343] Хотя македонское завоевание принесло в Сирию учреждение греческого полиса и распространило в ней эллинизм, однако эта семитическая нация, чувственная, мистическая, индифферентная к политике, к войне, к философии, к суровым искусствам, жадная только до денег и наслаждений, работала, как после македонского, так и после римского завоевания, только над тем, чтобы поддерживать в мире то, что можно было бы назвать сирийской империей наслаждения, и сохранить первое место во всякой торговле, промышленности и профессии, касающейся удовольствия. Пользуясь крестьянами как полусвободными, класс мелких, очень интеллигентных собственников умел возделывать в своих знаменитых садах[344] самые превосходные плоды и самые сочные овощи; область Лаодикеи производила вино, которое вывозили даже в Индию,[345]ее знаменитые фиги,[346] сушеные сливы[347] и фисташки[348] вывозились во все страны света. Ремесленники были не менее ловки, чем рабочие. Тир и Сидон посреди стольких войн и политических переворотов сохранили свою старую славу своими ткацкими мастерскими, красильнями и производством стекла. Их пурпур ценился выше всякого другого.[349] Тир, несмотря на ужасную грязь своих узких густонаселенных улиц, полных красильнями, оставался хотя и заразной, но богатейшей столицей пурпура. В каждой из его красилен несколько рабочих <а часто и один) окрашивали пурпурные ткани, самые знаменитые во всем мире, а сирийские купцы затем всюду развозили их на продажу, извлекая из этой торговли большую прибыль. В древности не было более ловких и деятельных купцов; не довольствуясь вывозом местных продуктов, они привлекали к Сирии часть торговли Парфии, Китая и Индии со средиземноморскими странами.[350] Они основали также торговые дома и конторы по всему бассейну Средиземного моря; почти во всех приморских городах в эту эпоху были маленькие семитические колонии сирийских торговцев, как в более древнюю эпоху почти везде были поселения финикиян.[351] Одновременно со своими торговцами Сирия посылала во все богатые города танцоров, слуг, акробатов, музыкантов, мимов; большинство музыкантов, рассеянных по империи, как мужчин, так и женщин, были сирийцы; уроженками Сирии было и большинство куртизанок, особенно в Риме, где грациозные ambubaiae так нравились молодым людям, и не одной своей прекрасной игрой на флейте.[352] Таким образом, тысячью способами гибкие, умные и хитрые семиты Сирии во всех частях империи извлекали золото и серебро в обмен на наслаждения и роскошь; приобретенное богатство они снова тратили в Сирии на роскошь и наслаждения; но в этой вечной и утомительной погоне за удовольствиями, которую люди склонны были оплачивать на вес золота, в этом постоянном соприкосновении со сладострастием, которым наслаждались или приказывали наслаждаться, это общество, наконец, подверглось моральному вырождению. Эта страна купцов и судохозяев никогда не была способна усвоить ни одной из великих философских концепций, ни одной из великих политических идей, ни одного из великих художественных или литературных стремлений эллинизма, которые могли бы вести ее к более высоким целям. Ее литература состояла только из плохих греческих романов, наполненных волшебными, любовными и разбойническими историями, которые можно сравнить с наиболее грубыми из наших фельетонов. В Сирии пренебрегали великими искусствами, как-то скульптурой и архитектурой, требующими не только остроумия и ловкости, но и мощи духа и воли.[353] Религия там сводилась к тем эротическим культам, распространение которых мы уже видели в Малой Азии, и в грубой практике суеверия, в оргиях и скучных празднествах они расточали весь философский дух, который может поставить людей в соприкосновение с бесконечным.[354] Повсюду жизнь была легкой и несерьезной. Звуки кротал и систра усыпили остатки энергии и силы, на которых основывались республиканские учреждения греческого полиса. В сирийских городах не было более ни борьбы, ни партий; изобилие, развлечения, сладострастные культы, легкость сношений с богатыми классами — все это более, чем угрозы закона, поддерживало теперь порядок; сами крестьяне покорно подчинились теперь своему полу рабству, не бывшему, впрочем, тяжелым. Если неспокойный дух сирийцев вызывал по временам беспорядки, особенно в индустриальных городах, то они без труда успокаивались сами собой. Привыкнув к легкой прибыли, вся страна платила безропотно, с покорным безразличием свою подать, т. е. наибольшую часть сумм, необходимых для содержания римской армии. Она не жаловалась на подать и, однако, не отдавала себе отчета в том, что благодаря этой армии, охранявшей границы и обеспечивавшей мир, она может наводнять империю своими купцами, своими слугами, своими увеселениями и своими куртизанками.

Внутренние беспорядки в Иудее

Для Сирии во время своего пребывания там Август сделал немногое. Он только отнял у Тира и Сидона их свободу вследствие беспорядков, разразившихся в этих городах незадолго до того.[355] Иудея, напротив, доставила ему большие заботы. Политика Ирода, какой бы благоразумной она ни была, была плохо принята этим странным еврейским народом, которым было управлять так же трудно, как легко было управлять сирийцами, фанатические поклонники традиции, полные национальной гордости, не отвечавшей их могуществу, постоянно недовольные, постоянно оппозиционно настроенные к господствующей политике, иудеи ненавидели Ирода. Этому недавно обратившемуся в иудейство идумеянину, этому сыну слуги, узурпировавшему трон своего господина, ставили в упрек его романофильскую политику как измену и его эллинофильские чувства как безбожие. Ирод безуспешно старался преодолеть свою непопулярность, прибегая к самым остроумным средствам; сторонники низложенной фамилии и уцелевшие ее члены, которых он ввел в свой дворец, женившись на Марианне, племяннице двух последних Асмонеев, в тщетной надежде узаконить таким образом свою узурпацию, не переставали разжигать ненависть народа. Ненавидимый как узурпатор, непопулярный как раз за то, что было всего более умного и выгодного в его политике, малоуверенный даже в своих близких, этот жестокий, чувственный и подозрительный араб установил господство шпионства и террора и по несправедливым основаниям приказал убить Марианну. Этим он еще усилил народную ненависть. Города и частные лица постоянно жаловались Августу на жестокости Ирода, и в данный момент жители города Гадары прибегли к нему с просьбой включить их город в состав провинции Сирии.[356] Август мог поэтому спросить себя, не вызовет ли он, продолжая поддерживать Ирода, глубокое и сильное волнение в Иудее, ответственность за которое падет на Рим.[357] Положение было трудное: Рим мог рассчитывать на Ирода, но его непопулярность сделалась столь великой, что он не мог, не подвергаясь величайшему риску, продолжать пользоваться этим верным, но опасным вассалом.

338

Ноr. Epist., I, ХII, 27.

339

Cohen, I, № 8–9, 11–12, 56.

340

Ibid., 54 и 358.

341

Bernonilli. Römische Ikonographie. Bd I, 24.

342

После весеннего равноденствия. los. В. I., I, XX, 4; A. I., XV, X, 3; см.: Gardihausen. Augustus und seine Zeit, II, 469, пр. 25.

343

Иосиф (В. I., I, XX, 4; A. I., XV, X, 5) говорит, что Август поставил всех своих прокураторов под управление Ирода; это доказывает нам, что Август не был доволен отправлением этими прокураторами их обязанностей и что он считал реорганизацию необходимой. Отсюда и является предположение, что такова была одна из целей его путешествия.

344

Plin. N. Н., XX, V, 33: Syria in hortis operosissima.

345

Peripl. maris Erythraei, 49.

346

Plin. N. H., XV, 83.

347

Ibid., 91.

348

Hehn. Piante coltivate e animali domestici Firenze, 1892, 373.

349

Strabo, XVI, II, 23.

350

Mommsen. Le Provincie romane de Cesare a Diocleziano. Roma, 1890, vol. II, 460

351

Например, в Путеолах: С. I. G., 5853 (поздняя эпоха); С. I. L., X, 1576–1579 1601; 1634; в Остии: С. I. G., 5892; С. I. L., XIV, 5; в Равенне: С. I. L., XI, 198а; i Аквилее: С. I. L., V, 1142; в Тергесте: С. I. L., V, 1633, 1679. Они встречаются также в долине Дуная — в Сармизегетузе: С. I. L., III (suppl.), 7954; в Апуле: С. I. L., III (suppl.), 7761; в Сирмии: С. I. L., III, 6443; в Келее: С. I. L., III (suppl.), 11701.

352

Mommsen. Le Provincie romane de Cesare a Diocleziano, vol. II, 456.

353

Mommsen. Le Provincie гошапе de Cesare a Diocleziano. Roma, vol. II, 454 сл.

354

См.: Luciani De Dea Syria, — картину религиозных нравов в Сирии во втором веке, которую можно применить также и к эпохе Августа.

355

Dio, LIV, 7.

356

Ios. А. I., XV, X, 3.

357

Ibid.