Страница 4 из 80
У меня уже был печальный опыт с пчелами, которых я неосторожно потревожил, и он оставил пренеприятное воспоминание. Попятившись, я поспешно ретировался ползком, пока снова не добрался до подножия скалы, где, спрятавшись под покровом бузины, смог обдумать положение. Было очевидно, что к пещере нет никакого доступа, кроме как по карнизу, который, к несчастью, защищали пчелы. Поистине я испытывал муки Тантала!
Много раз я возвращался к этому месту, чтобы посмотреть на поведение пчел. Однажды я даже нарочно пришел под проливным дождем, надеясь, что вход в улей не охраняется. Движения у входа действительно почти не было, но я знал бдительность и раздражительность этих насекомых и не доверял им, и, кроме того, все равно невозможно было проползти по мокрому от дождя карнизу, по которому струились потоки воды. Я знал, что пчелы не летают по ночам, но по различным причинам не мог воспользоваться этим временем. Наконец я выбрал компромиссное решение — явиться к карнизу очень рано утром. Идея была правильной, и в стане спящего врага я не заметил никакого движения. Затаив дыхание, ползком пробрался мимо улья диких пчел и, оставив карниз позади, цепляясь за кустики дрока, добрался наконец до входа в пещеру. За ним оказалась узкая вертикальная расщелина, в которую я проник, но она, увы, через несколько метров заканчивалась тупиком. Однако справа в стене, не доходя до тупика, было низкое отверстие, через которое мне удалось протиснуться в зал, приведший меня в восторг своими размерами. Это была самая большая пещера Эскалера.
Я часто посещал ее, так как оказалось, что пчелы мной совершенно не интересовались и пропускали в любое время дня. Именно здесь, в гроте Пчел, как я его окрестил, впервые в жизни я занялся раскопками, хотя и раньше в других пещерах я иногда находил на полу кости животных и глиняные черепки. Это были следы галльского лагеря, того самого, который я открыл и изучил много лет спустя.
В углу чердака родительского дома я основал что-то вроде музея, то есть поставил несколько картонных ящиков со своими находками — смесь черепков, кремней и окаменелостей. Среди находок были также различные кости, не имевшие никакого отношения к древностям или доисторическому периоду (их просто притащили в пещеру лисы). Но хронология мало меня интересовала: я был убежден, что все это относилось к временам галлов, и надеялся когда-нибудь найти оружие или украшения, какие можно увидеть в настоящих музеях или в книгах.
Я слышал, что найти такие предметы можно, только производя раскопки, и решил покопать в гроте Пчел, где, как мне казалось, обязательно должны были жить загадочные галлы, если они разбивали здесь горшки, черепки от которых я находил.
Вооружившись каким-то инструментом, я с жаром принялся за раскопки. Пол был покрыт слоем пыли, и именно в этом тонком слое я кое-что нашел. Ниже наткнулся на сухую глину, твердую, с вкрапленными в нее камнями и практически не поддающуюся раскопкам. Поэтому я раскопал лишь поверхностный слой и нашел черепки, несколько птичьих костей и высохшую ногу козленка с еще сохранившимися сухожилиями. Все это, разумеется, имело связь с соседней мельницей Эскалера и было результатом ночного разбоя лисиц. Я же, конечно, считал, что это следы пребывания здесь древних галлов.
Я выкопал один предмет, который заинтриговал меня, — цилиндрическую трубку толщиной с карандаш около десяти сантиметров длиной с очень узким сквозным отверстием. Она была не костяная и не керамическая, и я решил, что она сделана из слоновой кости. Оба конца этого предмета были обломаны, и он был покрыт желтоватой патиной весьма почтенного возраста. Бережно завернутую в носовой платок трубку я представил на суд отца. Осмотр не занял много времени и закончился веселым и громким взрывом смеха, напугавшим и заставившим прибежать мать и обоих моих братьев, которые тоже приняли участие в определении находки. Оказалось, что это осколок трубки, одной из тех гипсовых трубок, которые служили мишенью в тире на базаре и разбивались от выстрела из карабина. Жестокий удар чуть не убил мое призвание к археологии. К неудаче с этой находкой я отнесся довольно спокойно, но настоящим ударом в сердце было то, что не я первый обнаружил грот Пчел и что кто-то уже побывал в нем до меня. Правда, чтобы смягчить мое разочарование, отец полушутя, полусерьезно уверил меня, что это трубка Эмиля Картальяка, тулузского ученого-антрополога, специалиста по доисторическому периоду, который иногда бывал в наших краях и вел раскопки в поисках «допотопных», как тогда говорили, предметов. Все же я не решился выбросить трубку, а оставил ее в коллекции, но в другом ящике и без этикетки.
Я ревниво относился к «своим» пещерам и думаю, что то же чувствуют исследователи-одиночки, не желающие, чтобы их открытия, часто сделанные ценой значительного волевого и физического напряжения, подвергались вульгаризации, а порой и профанации.
Ревнивое отношение к «своим» пещерам Эскалера все же не помешало мне привести в них старшего брата Жана и других мальчиков, наших товарищей. К сожалению, пещеры не вызвали у них никакого энтузиазма, и волей-неволей мне пришлось продолжать исследования в одиночестве — до тех пор, пока я по глупости не вовлек в них моего еще совсем маленького брата Марсиаля.
Трудно даже себе представить, какие безумные и преступные вещи я заставлял проделывать этого шестилетнего мальчика. Он был удивительно гибкий. Миниатюрность и малый вес позволяли опускать и поднимать его на веревке в расщелины и каменные мешки, в которые я сам не мог проникнуть и куда никто не отважился бы залезть. Благодаря маленькому росту Марсиаль проникал всюду и мог сообщать мне о продолжении коридоров, в которых мы ползали как кроты. Если бы он трусил или если бы эти упражнения ему надоели, я не смог бы так злоупотреблять его помощью. Но я пользовался его неограниченным доверием, и он был очень кротким мальчиком, всегда готовым выполнять мои самые рискованные предложения. Это объяснялось очень просто: я успел привить ему пещерную «бациллу», он был мной «заражен» и, кроме того, по натуре был великим спелеологом. Все это должно было когда-нибудь плохо кончиться, и, конечно, так оно и случилось.
Однажды, ухитрившись пролезть на животе в очень узкую и сложную лазейку, он не смог выбраться из нее. Я сам научил его, как пролезть в «замочную скважину», и с успехом переставлял ему ноги и ступни, чтобы он мог передвигаться как человек-змея. Но теперь нас разделяла стена, и он никак не мог принять нужное положение.
После тщетных попыток и тревожных переговоров я пришел к единственно правильному и разумному решению — бежать за помощью. Выйдя из пещеры, я со всех ног побежал домой. И все же я не посмел сознаться в своем злодеянии. Рассудив, что взрослый человек никак не сможет проникнуть в каменные ходы, где даже нам удавалось проползать с трудом, я схватил молоток и стальное зубило и, запыхавшись, вернулся к пленнику, которого предупредил криками о своем приближении. Этот мальчик, чувствовавший к своему старшему брату безграничное доверие, не потерял голову и ждал меня если не совсем спокойно, то во всяком случае мужественно и безропотно. Главным препятствием к его освобождению был выступ из сталагмитов.
Известковые натеки, к счастью, оказались хрупкими и пористыми, и я легко сколол их. Вскоре «замурованный» смог выбраться, причем он никому ни словом не обмолвился о приключении и даже не сохранил о нем слишком мрачного воспоминания, так как продолжал по-прежнему сопровождать меня в пещеры. Правда, у него осталась неприязнь к слишком узким лазейкам, к которым с тех пор он чувствовал недоверие.
Глава третья
Ползком
Как ни привлекательны пещеры Эскалера, я их полностью изучил и в любых переходах мог передвигаться по памяти. Тайны в них больше не было. Пришло время расширить район исследований, то есть найти другие пещеры.