Моя жизнь под землей

Неровный свет, слабо освещающий наклонный туннель, внезапно придает моему приключению особый смысл и цену. Мне предстоит открыть: что же находится в этой черной бездне, которая одновременно пугает и притягивает? Теперь, больше чем через пятьдесят лет, я могу сказать, что в этом колодце, где трепещущий ребенок цеплялся за веревку, шла борьба, ставкой которой было будущее. Я испытывал сильнейшее искушение подняться, вылезти из черной дыры и вернуться к небу, свету, солнцу, но все же, к счастью, мне удалось, хоть и не без колебаний, подчиниться более благородному внутреннему голосу и откликнуться всем своим существом на зов молчания, одиночества и подступающего ко мне мрака.

Предельно четко и ярко выразил это Альфред де Виньи[1], сказав, что иногда «великая жизнь — мечта юности, осуществленная в зрелом возрасте». Со всей возможной скромностью, но в то же время с полной убежденностью я должен сказать, что весь мой дальнейший жизненный путь зависел и был лишь продолжением и углублением одного поступка, одного детского решения.

Итак, крепко уцепившись обеими руками за веревку, с зажженной свечой в зубах я продолжаю спускаться теперь уже в непроглядной темноте. Ударяясь то правым, то левым боком, осторожно нащупывая путь, молча, упрямо скольжу вниз, а свеча мне мешает, не дает дышать, ослепляет. Внезапно колодец становится вертикальным, и у меня под ногами оказывается полнейшая пустота. Я смотрю вниз. О, изумление! Вместо непроницаемого мрака различаю странный, таинственный свет — дневной свет! Это, казалось бы, удивительное явление имело вполне естественную причину и объяснялось (позднее я в этом убедился) тем, что нижний выход пропасти Можжевельника вел под своды маленького грота в низу обрыва, куда проникал дневной свет.

У меня не хватило храбрости продолжить спуск до нижней пещеры, и хорошо, что я отказался от этой затеи, поскольку (в чем я тоже убедился позднее) моя веревка была слишком коротка для такого предприятия.

Под землей, как я теперь знаю, сюрпризы и театральные эффекты встречаются часто, и в них-то и заключается одна из привлекательных сторон исследований. В ту минуту, когда я уже решил возвращаться и стоял на выступе над вертикальным спуском во второй колодец, я вдруг почувствовал на своих голых икрах легкое дуновение ветра из щели в скалистой стене. Нагнувшись, чтобы заглянуть, я протиснулся в эту щель и по горизонтальному узкому коридору попал в освещенный солнцем зал, куда дневной свет проникал через естественное окно, находящееся приблизительно на половине высоты обрыва.

Поистине сюрпризы поджидали меня на каждом шагу, и я был сильно заинтригован, найдя на полу пещеры множество черных свалянных очень легких клубочков. Как я позднее узнал, это были пагадки — комки шерсти, которые отрыгивают совы, наглотавшись крыс, полевок и мышей. Я назвал эту пещеру гротом Сов и завладел ею с гордостью конкистадора.

Но интерес к находке этих клубочков шерсти бледнел перед красотой вида, открывшегося из окна пещеры на дорогу, Гаронну и далекие вершины Пиренейского хребта. Я сидел на выступе на головокружительной высоте и чувствовал себя более счастливым и удовлетворенным, чем любой король на своем троне. Грот Сов стал для меня своего рода земным раем. Я часто возвращался в него единственно ради удовольствия спуститься по веревке в темную пропасть Можжевельника, где в полном одиночестве можно было поиграть в отшельника или Робинзона.

В это же время произошло событие, ставшее важным, может быть, даже решающим в моей жизни. При раздаче наград в конце учебного года мне досталась книга «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна. Я был очень доволен и могу сказать, что книга была для меня знаменательной. Приключения профессора Лиденброка, его племянника Акселя и проводника Ганса захватили мое воображение и укрепили врожденную склонность к исследованию пещер. С этого дня я тайно самым серьезным образом мечтал, что достигну центра Земли, как только вырасту.

Отдавая должное Жюлю Верну, я должен также с благодарностью отметить тот факт (думаю, достаточно редкий), что родители не препятствовали и не запрещали мне проявлять мои склонности, что было бы, казалось, вполне естественным.

Мои родители любили спорт (в те времена это было исключительно редкое явление). Они научили меня плавать и нырять. Отец и мать — оба великолепные пловцы — не ставили никаких препятствий и никогда не возражали против моего пристрастия к пещерам. Правда, повторяю, я не всегда отчитывался перед ними в своих неосторожностях, которые, не осознавая опасности, совершал во время своих одиноких подземных походов. Так, например, я ни словом не обмолвился о том, что случилось со мной в зале, который я окрестил (читатель узнает потом почему) залом Стопки Тарелок.

Я постоянно занимался поисками новых объектов для исследований в крутых склонах Эскалера, которые считал почти неисчерпаемыми и которые, как уже говорил, стали для меня земным раем. Как-то раз мне удалось спуститься на веревке в расщелину и обнаружить зал, в который, так же как в грот Сов, дневной свет проникал через отверстие, находившееся примерно на половине высоты обрыва. Я назвал эту пещеру гротом Смоковницы, так как в ней на голом камне, повиснув над пустотой, умудрилась закрепиться и расти чахлая смоковница. Из этой маленькой пещеры в глубь горы шла целая сеть узких и запутанных ходов; исследуя их, я делал первые шаги будущего спелеолога.

Становясь смелей с каждым днем (теперь уже под влиянием профессора Лиденброка, с которым в своем воображении я постепенно слился), я ползал по этим извилистым лазам.

Однажды меня внезапно остановил обрыв, уходящий в глубину в виде гладкого вертикального желоба. Внизу на глубине около двух метров я заметил маленький круглый зал и какое-то продолжение хода, которые так меня загипнотизировали и оказались таким сильным искушением, что я проявил неосторожность — соскользнул по желобу и легко приземлился в зале. Так я осуществил очень простой, но роковой по своим последствиям маневр, в чем сразу же убедился. Увы, слишком поздно! Мной овладел смертельный страх, так как я уже не мог подняться обратно и знал, что никогда никто не найдет меня и не вызволит из этой естественной западни. Мое положение усугублялось тем, что ход, видневшийся сверху, оказался тупиком и никакого выхода, никаких возможностей отступления в этом направлении не было. На глазок я старался оценить препятствие, увы, слишком высокое для моего маленького роста. Стена была безнадежно гладкой, без каких-либо выступов, и впервые за все время своих подземных похождений я впал в панику, тем более сильную, что по молодости лет не видел другого исхода, кроме медленной смерти на дне каменной темницы.

Но выход был, очень простой и эффективный, и, к счастью, я еще не совсем потерял голову. На земле валялись известковые плитки, которые падали с потолка и стен и накапливались в течение веков. Я начал собирать их и складывать друг на друга у подножия стены и довольно быстро соорудил нечто вроде шаткой ступеньки, достаточной, однако, чтобы приподняться и дотянуться до верхнего выступа стены. Я был спасен, но испытал несколько минут смертельного ужаса, подчас выпадающего на долю спелеолога. На мгновение даже дал себе клятву никогда больше не спускаться под землю, но еще до возвращения на поверхность знал, что нарушу ее. Много раз я возвращался в эту пещеру, чтобы еще раз пережить приключение и единственно из удовольствия воспользоваться при возвращении «стопкой тарелок».

Среди исследованных мной пещер Эскалера я должен упомянуть еще одну, так как именно в ней столкнулся с совершенно исключительным препятствием, подобного которому я больше никогда не встречал. Еще с дороги я заметил узкое отверстие, частично скрытое кустарником, на высоте примерно десяти метров от подножия скалы. Чтобы добраться до него, надо было сначала преодолеть крутой лесистый склон, начинающийся от дороги и идущий к подножию каменной стены. Дойдя до этого места, я заметил карниз, и по нему, вероятно, можно было добраться до облюбованной мной пещеры или по крайней мере до той черной дыры, которую я считал входом в пещеру. Взобраться ползком по очень узкому, скошенному карнизу — дело, можно сказать, весьма трудное. Однако это мне удалось, и я уже предвкушал победу, когда замер на месте, услыхав необычный шум, какое-то жужжание, причину которого я понял, как только поднял голову и заметил целую тучу насекомых, летающих и кружащих над кустами вереска. Присмотревшись внимательнее, я узнал пчел, влетающих и вылетающих из расселины в скале.

1

Альфред де Виньи (1797–1863) — французский поэт-романтик.