Страница 11 из 22
– …Такие вот у нас дела, – подытожил он свой безрадостный рассказ.
На прогулке, после того как Ларея спустили в карцер, к нему сразу же подвалили центровые из четырех крупных кодляков – своего рода комиссия по внутренним делам. Они ему прямо заявили, что репутация Тони крепко подмочена в их кругах и даже его брат (из уважения к которому они только и разговаривают с ним) удержать ситуацию в прежнем положении не сможет. Тони Сторож обязан определиться – с кем он. Ни один поганый урка не установит здесь своих поганых понятий. Если Тони выберет правильный путь – милости просим, значит. Ну а с Лареем вонючим останется – разделит его судьбу. Срок – не определен, но не безразмерен. Такие дела…Гек все понимал. Не было у Сторожа выхода, а он – несмотря на свои таланты, не мог надежно защитить ни его, ни себя.Разговор шел у них глубокой ночью, когда все уснули. Попили чай – на этот раз просто чай, крепко заваренный, с сахаром и галетами. Тони говорил без страха, он ощущал, что в подобной ситуации со стороны Гека опасаться нечего, гораздо стремнее было бы шуршать за его спиной. И Гек отпустил его, посоветовав уйти не стуком в дверь, а через карцер.– Не кряхти, Тони. Такова жизнь. У тебя есть брат, и ты за него в ответе. А он за тебя. Я здесь ничем и никем не связан. Выломаюсь отсюда – и нет проблем, а тебе некуда деваться и на воле. И не вешай носа. Если я из этой передряги вывернусь живой – тебя не забуду. Ты прямой парень, и когда-нибудь мне будет приятно чувствовать рядом твой локоть…
Так подбадривал он и успокаивал Сторожа, потому что ничего больше взамен его вынужденного предательства предложить не мог. В случае недалекого печального исхода для Гека абсолютно был неважен смысл ныне произносимых слов, но при благополучном раскладе появлялась пусть далекая и зыбкая, но перспектива доверительного содружества двух разных, но объединенных общим прошлым людей, где более сильный и "крутой", тем не менее, с радостью примет помощь и поддержку другого, тоже не слабого человека. Сам же Гек чувствовал, что настал момент включать кнопку аварийного катапультирования: Малоун должен напрячь все свои и чужие силы, но без промедления вытаскивать его отсюда…Была среда – помывочный день для их камер-блока. В каждом луче, на каждом этаже тюрьмы находилась душевая комната – каменный аппендикс со следами замурованных оконных проемов, площадью около двадцати пяти квадратных метров. Мыться водили камерами, от четырех до десяти человек за раз. Кабинок не было, прямо из потолка торчали пять трубок с ситовыми рассекателями. Напор и температура воды регулировались кранами на стенах – по два на каждый сектор – с горячей и холодной водой. Редко бывало, чтобы все трубки одинаково хорошо работали, однако времени на помывку давали сорок пять минут, и этого хватало, чтобы смыть с себя, пусть ненадолго, грязь и тюремные ароматы.Сидельцы неутомимо придумывали способы межкамерного сообщения и душевую своим вниманием оставить, конечно же, не могли. И надзиратели это хорошо понимали. Чтобы затруднить сидельцам посылку тюремной почты через душевые, для них придумали очередной ритуал: раздевались они в преддушевой, голые заходили в душевую, неся с собой лишь мыло (или шампунь) и мочалку, досмотренные надзирателем при входе. Еще один надзиратель следил за порядком в душевой, и еще двое-трое осуществляли тряпочный шмон – обыскивали одежду моющихся сидельцев. Но и надзиратели не шмонали сами вещи опущенных – в этом вопросе зонно-тюремные обычаи действовали и для них, хотя, если доводилось, сидели преступники из правоохранительных органов на особых, лягавских зонах и блок-камерах, если речь шла о крытке. От сумы да от тюрьмы не зарекайся – и предусмотрительные надзиралы как огня боялись на воле прослыть зашкваренными – теми, кто роется в "обиженных" шмотках. Для подобных обысков приглашали "сушеров", если они были в данной тюрьме, "пидоров", "твердо ставших на путь исправления", или просто женщин-надзирательниц, для которых проблемы социального осквернения от биоинополого сидельца не существовало.В камере Гека опущенных не было, и их обыскивали простые надзиралы. В кармане у Сторожа нашли спрятанные кусочек графита и клочок бумажки. Ему тотчас отмерили пять суток, оповестив об этом в полуоткрытую дверь, но милостиво разрешили домыться. Для Сторожа с Геком это не было неожиданностью, попрощались они заранее, и оба знали, что в конце карцерного срока Сторож откажется подниматься в их камеру. Довесят ему за это карцер или не довесят – зависело от доброй воли дежурного офицера или старшего унтера, его заменяющего. Но после довеска, если он имел место, сидельца обычно переводили в другую камеру, что и требовалось.Малоун на очередной встрече выглядел подавленным и очень встревоженным: из Департамента внутренней контрразведки прямо к нему в контору пришли какие-то типы с "корочками" и от лица Службы велели ему заткнуться и не предпринимать ничего, порочащего профессиональную честь следственных и судебных органов, по одному из дел, ведомых Малоуном, а именно по делу Стивена Ларея. На попытку возмутиться ему продемонстрировали спектр возможных последствий и механизмы их реализации. Самый простой, но не единственный, – исключение из коллегии адвокатов, а там еще аннулирование заграничной мультивизы, расторжение контрактов с арендодателями жилья и офиса, и… много еще разных неприятностей обещают.– Из названных тобою неприятностей не все можно замазать деньгами. Так я понимаю? – решил помочь ему вопросом Гектор.
– Увы, увы, как ни стыдно мне признаться в этом. А мы ведь клятву профессиональную произносили – вслух, во всеуслышанье… Знаете, как студенты-медики произносят клятву Гиппократа…
– Врачей я тоже разных видел, – криво улыбнулся Гек. – Знаешь, Малоун, может быть, я напрасно грозился стать твоим клиентом надолго… Да не-ет, ты не то подумал. Просто здесь мне очень горячо стало, не поладил с местными маршалами. Я-то планировал с твоей помощью в нужный момент обрести юридическую невинность… Да помолчи, ей-богу, я тебя не ругаю. А у старого – не спрашивал совета?