Страница 60 из 139
3 апреля швейцарский социал-демократ Фриц Платтен обратился с этим планом к германскому послу в Швейцарии. Берлин разрешил переезд через два дня9. 9 апреля группа из 30 взрослых и 2 детей покинула Берн10. 19 из них были большевиками. Проезд через Германию для русских граждан был организован на запрошенных условиях. Группу политических эмигрантов сопровождал Платтен, который отвечал за организацию переезда и общение с немецкими властями во время движения поезда по территории Германии11. Поездка прошла спокойно, хотя революционеры иногда и вели себя вызывающе: большую часть пути они распевали на французском языке «Марсельезу» и «Карманьолу». Поздним вечером 3 (16) апреля группа русских политических эмигрантов из Швейцарии прибыла в Петроград12.
Немедленно по возвращении в Россию, 5 (18) апреля, Ленин и Зиновьев опубликовали в «Правде» отчет о поездке – «Как мы доехали», – настаивая на том, что все требования экстерриториальности при переезде были соблюдены, а за организацию переезда отвечал Платтен13. Внешне все так и было, но какая-то двусмысленность в факте переезда через территорию враждебной страны все же ощущалась и самим Лениным. Вплоть до прибытия в Петроград он не был уверен в том, как его встретят14. «Мы ехали в тюрьму, – заявил вождь большевиков на вокзале, – готовились к тому, что по переезде границы нас немедленно арестуют»15. На самом деле его ждал почетный караул и бурные приветствия собравшейся толпы16. По словам Платтена, «встреча была достойной Ленина»17.
«Толпа перед Финляндским вокзалом запружала всю площадь, – вспоминал Н. Н. Суханов, – мешала движению, едва пропускала трамваи. Над бесчисленными знаменами господствовал великолепный, расшитый золотом стяг: “Центральный Комитет РСДРП (большевиков)”. Под красными же знаменами и оркестрами музыки у бокового входа в бывшие царские комнаты были построены воинские части. Пыхтели многочисленные автомобили. В двух-трех местах высовывались страшные контуры броневиков. А с боковой улицы двигалось на площадь, пугая и разрезая толпу, неведомое чудовище – прожектор, внезапно бросавший в бездонную пустую тьму огромные полосы живого города – крыш, многоэтажных домов, столбов, проволок, трамваев и человеческих фигур»18.
Представители РСДРП, рабочие, солдаты, матросы собрались еще на перегоне, где оркестр играл «Марсельезу». Ленина на руках отнесли в здание вокзала19. «Он был как-то безоблачно весел, – вспоминал один из встречавших, – и улыбка ни на минуту не сходила с его лица»20. В здании его встречали бывшие товарищи по РСДРП – меньшевики Чхеидзе и Суханов. Чхеидзе от имени Петросовета приветствовал приехавших и призвал их к защите революции от посягательств «как изнутри, так и извне», к работе, направленной на «сплочение рядов всей демократии»21. Это были бессмысленные призывы: Ленин начал действовать именно так, как от него ожидали организаторы его поездки в Берлине. Поднявшись на одну из бронированных машин, подъехавших к вокзалу, он произнес зажигательную речь, призывая к дальнейшему развитию революции и передаче власти Советам22, после чего огромная толпа проследовала к штаб-квартире большевиков – бывшему дворцу балерины Кшесинской23.
Учитывая положение, в котором оказалась Германия, сотрудничество ее с большевиками как с самыми яркими и последовательными противниками войны неудивительно. Первой реакцией на революцию у командования Восточного фронта было создание института пропаганды, так как «.. тяготение к миру в русской армии надо было развить в непосредственной и резкой форме»24. Разумеется, что нетрадиционность подобных действий не останавливала германский генералитет. Говоря о поддержке большевиков, Гофман отмечал: «Подобно тому, как я пускаю гранаты в неприятельские окопы, как я выпускаю против них ядовитые газы, так же я имею право в качестве врага употреблять против него и средства пропаганды»25.
Правда, были и другие точки зрения. Людендорф, например, опасался того, что процессы, вызванные большевистской пропагандой, могут выйти за пределы России: «Для меня не было сомнений в том, что разложение русской армии и русского народа представляет большую опасность для Германии и Австро-Венгрии. Тем с большим опасением думал я о слабости германского и австро-венгерского правительства. Отправление в Россию Ленина наше правительство возложило на себя особую ответственность.
С военной точки зрения его проезд через Германию имел свои оправдания – Россия должна была пасть. Но наше правительство должно было следить, чтобы мы не погибли вместе с ней»26. Эти опасения вскоре оправдались.
Германская пропаганда вскоре вернулась в германскую армию по принципу бумеранга. В 1918 г. войска, прибывавшие на Западный фронт с Восточного, сражались вяло, пленные из этих частей охотно давали показания на допросах. «Они принесли немцам больше зла, чем пользы. Они подверглись влиянию большевизма. Значительное число солдат не хотело больше сражаться, тотчас же сдавалось в плен и рассказывало обо всем, что знало. Многие солдаты были сторонниками революции в Германии»27. Но весной и летом 1917 г. опасения заразиться революционной заразой были не столь уж и сильными: слишком уж приятным было зрелище разложения грозного недавно противника.
Эффект от направленной в русские окопы отравляющей пропаганды был очевиден. Агитаторы продолжили свою работу, но на гораздо более прочных основаниях. Именно комитеты стали основной целью германской пропаганды, нацеленной на дальнейшее разложение русской армии, и ее трансляторами. На Пасху 1917 г., то есть через месяц с небольшим, при их помощи было организовано братание в 107 из 214 русских дивизий28. Немцы активно пользовались для этого таким способом, как братание. Николаи вспоминал: «Германская разведка получила возможность проникать в русские ряды и там агитировать за мир между Россией и Германией. Германские разведывательные офицеры восторженно принимались войсками и их носили на плечах через окопы и лагеря»29. Вместе с этим весьма значительным по важности направлением была борьба против командования. Наиболее способные немецкие офицеры, знатоки русских реалий и русского языка, добивались просто выдающихся успехов: их действительно буквально носили на руках и охраняли в тылу. Успех был неповсеместным, но немецкая и революционная пропаганда довольно удачно продолжала дореволюционную традицию – искать угрозу измены в верхах30.
В этом направлении призывы Минского съезда вскоре были услышаны и развиты. Обвинение генералов, якобы предавших армию под Стоходом, было немедленно поддержано «Правдой» в статье «Как натравливают рабочих против солдат. Правда о Стоходе», опубликованной 16 (29) апреля 1917 г. Большевики при этом даже позволили себе некоторый «оборонческий уклон» и подчеркнули единство офицеров и солдат в противовес генералам: «…ужасный 24-часовой упорный бой 21 марта на Стоходе показал, что боевая дисциплина в частях не ослабла; солдаты и офицеры свято выполнили данную присягу на защиту свободной родины»31. В результате в связи с событиями на Стоходе этим было высказано требование провести чистку командования, которую с охотой поддержал Гучков32.
В обстановке постоянной дезинтеграции армии началась подготовка замены Алексеева. Принципиально вопрос о смене Верховного главнокомандующего был впервые обсужден вскоре после возвращения Гучкова из Могилева. Ночью под большим и несколько театральным секретом в здании министерства юстиции Керенский собрал «новых младотурок»: П. И. Пальчинского, Б. А. Энгельгардта, Г. А. Якубовича, Г. Н. Туманова. Обсуждался вопрос о том, годится ли Алексеев для роли главнокомандующего. Несколько вяло офицеры все же поддержали эту кандидатуру. Министр юстиции, почему-то считавший для себя возможным вторжение в этот вопрос, явно поддерживал Брусилова. Алексеева Керенский считал креатурой Гучкова.