Страница 89 из 237
Эти бои значительно повысили веру наших войск в себя и своих начальников и внушили им утраченную было мысль о возможности победы над врагом. Ошеломленные ожесточением боев в лесах и болотах, немцы поначалу подумали, что их атакуют привезенная сюда японская пехота или «кавказские черкесы»156. Оказалось, что в момент кризиса германцы были склонны объяснять свои неудачи присутствием несуществующего врага. «Солдаты передавали, – сообщал русский фронтовой корреспондент, – что в последних боях под Сувалками немцы приняли некоторые кавказские части за японцев и в паническом страхе бежали, крича: «Японцы, японцы»157. 21 сентября (4 октября) штаб Ставки официально заявил о решительном успехе: «Августовское сражение закончилось 20 сентября победой. Поражение германцев полное, и они в настоящее время находятся в беспорядочном отступлении к границам Восточной Пруссии. Наши доблестные войска энергично преследуют противника, бросающего по пути своего отступления повозки, орудия и снаряды и оставляющего своих раненых»158. Все это способствовало укреплению духа войск, но он не мог компенсировать недостатки в их управлении.
Успех в Восточной Пруссии снял и угрозу Варшаве. В тот же день ее военный генерал-губернатор обратился к жителям города с объявлением о том, что «Варшава с окрестностями находится в полной безопасности от неприятеля»159. Эти оценки Августовского сражения были лишь частично верны. Несмотря на значительные потери, немцам все же удалось избежать окружения в лесах, которое планировало устроить им русское командование (в начале наступления оно оценивало силы противника в 3–4 дивизии). Причиной этому были чрезвычайно медлительные действия П. И. Мищенко и его 2-го Кавказского корпуса160. К 27 сентября (10 октября) по приказу главнокомандующего фронтом наступление было остановлено. 10-я армия вернула Лык и Бялу, восстановила угрозу вторжения в Восточную Пруссию и сняла таковую же для Гродно и Осовца. Ее общие потери составили около 20 тыс. человек, были захвачены в плен 2,5 тыс. немецких солдат и офицеров, значительное количество обозов, артиллерия и пулеметы161.
На Юго-Западном фронте после трехнедельных напряженных боев, сопровождавшихся значительными потерями, русские войска медленно вели преследование разбитых отступавших австрийцев. Для более энергичного наступления нужны были резервы, но Ставка использовала их на формирование 10-й армии. Русские войска имели примерное равенство с противником: 18 корпусов против 20, однако австрийцы не могли самостоятельно удержать фронт и быстро отходили навстречу формирующимся пополнениям162. После окончания операции австро-венгерское командование сместило с занимаемых постов пятерых корпусных командиров: генералов Арца (6-й армейский), Гриезлера (7-й армейский), Шойхтестнеля (8-й армейский), Юлиека (9-й армейский), Критска (17-й армейский)163. Эта мера сама по себе говорит о характере австрийского поражения. Смещение затронуло почти одну треть всех довоенных командиров корпусов и половину принимавших участие в первом наступлении на русском фронте.
«Очевидно, австрийцы понесли в Львовской битве и во время отступления колоссальные потери, – вспоминал М. Гофман, – иначе генерал Людендорф не мог себе объяснить тот факт, что главная сила австрийской армии, почти 40 дивизий, нашла для себя достаточно места на западном берегу Вислоки и между Карпатами и Вислой. Большая часть молодых кадровых офицеров и сверхсрочных унтер-офицеров погибла. Это была невозместимая потеря. В течение всей войны армия не могла от нее оправиться»164. Возникала реальная опасность Кракову и возможная – Силезии.
«В течение трех недель (начала сентября. – А. О.), – вспоминал генерал Карл Густав Эмиль Маннергейм, командовавший тогда бригадой гвардейской кавалерии, – противник был загнан назад в Карпаты и в коридор между горами и Вислой. Крепость Перемышль с гарнизоном в 120 тысяч человек была обложена, Краков и Силезия оказались под угрозой»165. Гарнизон Перемышля, польско-русинское население которого не превышало 50 тыс. жителей, постоянно увеличивался по мере приближения к нему русских войск166, пока не превысил более чем вдвое число его обитателей. Именно в этот период сказалась слабость национальной разношерстности австровенгерской армии, не проявлявшаяся ранее, во время ее наступления.
Английский военный журналист Б. Пейрс вспоминал, как проявлялась эта особенность: русины и сербы были открыто за Россию; хорваты больше колебались; поляки, казалось, заняли выжидательную позицию, но прекрасно принимали русских. «Больше всех потрясли нас чехи, которые не выказывали своих симпатий по отношению к нам, до тех пор пока мы не приблизились к их стране, но потом до самого конца войны сдававшихся в одиночку, ротами и даже целыми полками»167. Между тем именно на чехов в начале войны союзное командование возлагало особые надежды, а для австрийского правительства чешский вопрос был постоянной головной болью еще до войны, а с ее началом ситуация в Богемии только ухудшилась168.
Лидер чешских националистов профессор Т. Масарик был информирован о планах русского командования проникнуть через Силезию в Моравию и Богемию в 1914 г. Планы включали организацию вооруженного содействия русским войскам со стороны чешского населения169. Действительно, М. В. Алексеев 16 (29) ноября 1914 г. предлагал Ставке ввиду возможного вступления русских войск на чешские земли принять ряд мер, которые могли возбудить мятежи в 8-м и 9-м австрийских корпусах, преимущественно чешских по национальному составу. Предполагалось создать орган, с помощью которого русские власти могли «войти в связь с чешским народом», выработать воззвание Верховного главнокомандующего к чешскому народу, в котором ясно и определенно были бы перечислены те преимущества, которые получит в будущем Чехия за помощь русским войскам. «Недоговоренности в этом обращении, – писал М. В. Алексеев, – быть не должно: чехов ведь пугают обращением в «Чешскую губернию»170.
Правда, это воззвание осталось без последствий. Русское правительство имело определенные планы в отношении Чехии и Словакии, но при этом отнюдь не торопилось связывать себя какими-нибудь международными обязательствами. Так продолжалось до Февраля 1917 г.171 Один из лучших друзей П. Н. Милюкова был далеко не в восторге от этих планов. Т. Масарик вспоминал о годах войны: «Моей единственной задачей было освободить наш народ от панславянских и прорусских иллюзий»172. Эти настроения пугали чешского либерала. В мае 1915 г. в своем докладе, обращенном к Эдуарду Грею, он писал: «Предполагается Чехию сделать монархическим государством; за Чешскую республику стоят лишь немногие радикальные политические деятели… Чешский народ – это надо подчеркнуть еще раз – весь проникнут русофильством. Русская династия в какой-либо форме была бы наиболее популярной. Чешские политические деятели желают, по меньшей мере, установления Чешского королевства в полном согласии. Желания и планы России будут иметь решающее значение»173.
Думается, правы историки, утверждающие, что в этих словах было больше опасений, чем надежд освободить собственный народ от «прорусских иллюзий»174. И чувства Т. Масарика в какой-то мере разделяла австровенгерская контрразведка, руководитель которой отмечал оживление русофильских симпатий в Богемии и Моравии в октябре 1914 г. Кроме того, он отмечал: «Настроение на родине отражалось в войсках. Целые чешские части оказывались неспособными в критические моменты. Необычайно много чехов попало в плен»175. Таким образом, «иллюзии» все же были достаточно сильными, чтобы вызывать опасения. Германия не могла допустить полного военного поражения Габсбургов. Канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег вспоминал: «Если бы мы допустили распад Австро-Венгрии, славянский мир добился бы победы, имеющей вековое значение. Для европейского запада этот легкий триумф Москвы представлял бы начало эпохи тяжелого гнета»176.