Страница 40 из 237
19 июля (1 августа), в день объявления войны, император вызвал Николая Николаевича «и объявил ему о его назначении Верховным главнокомандующим вплоть до моего (то есть Николая II. – А. О.) приезда в армию»24. Итак, с самого начала великий князь был предупрежден о том, что это назначение носит временный характер. Знала об этом и вся страна. 20 июля (2 августа) 1914 г. Правительствующему сенату был дан именной высочайший указ: «Не признавая возможным по причинам общегосударственного характера стать теперь же во главе Наших сухопутных и морских сил, предназначенных для военных действий, признали Мы за благо Всемилостивейше повелеть Нашему Генерал-Адъютанту, Главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа, генералу от кавалерии Его Императорскому Высочеству Великому Князю Николаю Николаевичу быть Верховным Главнокомандующим»25. Таким образом, и в официальном документе также содержался намек на то, что назначение великого князя носит вынужденный и временный характер. Это сразу поставило Верховного главнокомандующего, получавшего огромную власть, в весьма двойственное, если не в ущербное положение.
Одновременно с этим назначением был подписан и указ о созыве Государственной думы26. Ее председатель немедленно воспользовался случаем для того, чтобы заступиться перед великим князем за орган кадетской партии – газету «Речь», закрытую за антивоенные статьи П. Н. Милюкова, выступавшего за локализацию австро-сербского конфликта и рекомендовавшего «строгое воздержание от каких бы то ни было поощрений по адресу Сербии»27. Правда, после ответа Белграда на ультиматум Вены газета кадетов признала, что дальнейшие претензии австрийцев были уже явно неуместны и что «Сербия уступила в большей мере, чем можно было ожидать»28, а 20 июля (2 августа), по словам лидера партии, «Речь» должна была содержать статьи резко антигерманской направленности, но в этот день газета была закрыта военной цензурой29. Последними ее публикациями стали рассуждения о нарушении прав свободно мыслящей личности в результате мобилизации. Закрытие «Речи» явилось полной неожиданностью для ее редакции30.
Атмосфера единения первых дней войны захватила и М. В. Родзянко, его энергия ловко использовалась кадетами, которые весьма точно и характерно отзывались о нем: «Когда надо звонить в колокола, он хорош, но служить обедню мы его не пригласим»31. Случай с «Речью» давал М. В. Родзянко возможность укрепить свое положение среди левых в Думе, и он решил заступиться: «Милюков наглупил, – сказал я, – и сам не рад. Возьмите с него слово, и он изменит направление. А газеты нам так будут нужны»32. П. Н. Милюков в действительности написал гораздо более жесткую статью, где говорилось о «сербских свиньях», которых стоило бы «проучить», но в этом виде ее не пропустили однопартийцы33. По меткому определению П. Б. Струве, «у Милюкова полголовы русского радикального интеллигента, а полголовы – болгарина (имелись в виду его проболгарские и антисербские притрастия. – А. О.)»34. П. Н. Милюков был действительно «сам не рад»: общественность не поддержала его призывы, а часть влиятельных членов ЦК выступила с резкими протестами против курса лидера партии, может быть, в первый раз за время ее существования35. Издатели «Речи» через прессу также обратились к Николаю Николаевичу с просьбой разрешить им продолжить издание газеты, публично заявив о готовности выполнить свой патриотический долг36.
В результате на следующий день после заступничества М. В. Родзянко газета кадетов была открыта. Формально в опубликованном «Разрешении издания газеты «Речь» говорилось об утвержденном прошении ее издателей: «Его Императорское Высочество в твердой уверенности, что все, без единого исключения, органы русской печати исполнят в эти исторические дни свой долг перед Государем и Россией, соизволит удовлетворить это ходатайство»37. Передовица вновь вышедшей «Речи» была посвящена небывалому подъему, который переживала страна, и той роли, которую вопреки надеждам недругов должна была сыграть в этот момент Дума: «Но, созывая теперь Государственную думу для устранения внутренних распрей, наш Государь не ошибся. Дума встанет как один человек и перед лицом внешнего врага, угрожающего «чести, достоинству, целости России и положению ее среди великих держав», в ней не будет – мы в этом уверены – никаких внутренних распрей. Будет одно желание – показать этому врагу, что там, где он рассчитывал найти элементы слабости, он встретит, к своему удивлению и разочарованию, только элементы силы»38.
Таким образом, применение «элемента силы» на внутреннем фронте оказалось весьма эффективным. «Потенциально война развязывала руки правительству в отношении внутреннего врага, – отмечает современный исследователь. – Социалистическое и радикально-либеральные движения уже самим фактом начала войны и неизбежного ужесточения административного произвола ставились на грань внутреннего кризиса. Вместе с тем положение в один день приняло отчетливые очертания, что облегчало либералам возможность сориентироваться и занять свое место в новой политической обстановке. Однако их позиция не была столь определенной, как это обычно принято изображать в историографии. Прежде всего, далеко не вся либеральная оппозиция испытывала тот «патриотический угар», в котором ее уличали отечественные историки»39.
Итак, 20 июля (2 августа) император подписал указ о созыве 26 июля (8 августа) 1914 г. специальной сессии Думы40 (ее заседания были прекращены императорским указом от 11 (24) июня с 30 июня (13 июля) по 1 (14) ноября)41. Работа сессии началась 26 июля (8 августа), уже во время военных действий. В ответ на императорский манифест об объявлении войны с приветственным словом выступил М. В. Родзянко. Он заявил о полной поддержке правительства и указал на основное занятие народных представителей в этой ситуации: «Мы, остающиеся дома, приемлем долг работать не покладая рук в деле обеспечения оставшихся без кормильцев семей. И пусть там, в армии нашей, знают, что не на словах только, но и на деле мы не допустим их до острой нужды»42.
Избранники бурно приветствовали присутствовавших послов Сербии, Англии, Франции и Бельгии и весьма благосклонно выслушали речи председателя Совета министров, министров иностранных дел и финансов. «Правительство добросовестно искало мирного исхода из создавшихся осложнений, – заявил И. Л. Горемыкин, – не оставляя даже слабой надежды отдалить надвинувшуюся кровавую бурю. Но есть предел и русскому миролюбию. Вполне осознавая лежащую на нем тяжелую ответственность, Императорское правительство не могло, однако, покорно отступить перед брошенным ему вызовом. Это означало бы отказаться от положения России среди великих держав. Это была бы роковая ошибка, она нас унизила бы, но не изменила не нами решенного хода событий (выделено мной. – А. О.). Война начата, и теперь нам остается только повторить прозвучавшие на весь мир слова: «Мы доведем эту войну, какая бы она ни была, до конца»43.
Глава правительства нашел и слова, особенно тепло принятые думцами: «Законодательные учреждения должны знать, что и впредь они будут досрочно созываемы, если по чрезвычайным обстоятельствам это будет признано необходимым (выделено мной. – А. О.). На вашу долю, господа, выпала великая и торжественная задача быть выразителями народных дум и народного чувства. Правительство исполняло и исполнит свой долг до конца; теперь ваш черед, господа члены Государственной думы. В эту торжественную минуту я от имени правительства призываю вас всех, без различия партий и направлений, проникнуться заветами Царского манифеста, да будут забыты внутренние распри, и сплотиться вместе с нами вокруг единого знамени, на котором начертаны величайшие для всех нас слова: «Государь и Россия»44. Эта речь неоднократно прерывалась бурными аплодисментами, однако трудно сказать, что последний призыв был действительно поддержан всеми слушателями. Тем не менее они тепло встретили С. Д. Сазонова, весьма просто описавшего смысл войны: «Владычества Германии и ее союзницы в Европе мы допустить не можем. Те же побуждения руководят нашими союзниками»45.