Страница 14 из 16
Все женщины приятны и верны, все мужчины добры, щедры и чувствительны: везде можно встретить сердечность, искренность и бескорыстие, не существует в природе ничего кроме цветов, добродетелей и удовольствий.
Любовные проблемы, надежда на счастье – не наполняют ли они нашего сердца ощущениями настолько живыми, как и разнообразными?
Картины природы и их созерцание в целом и частностях открывают перед разумом громадный стадион удовольствий.
Как только воображение, планируя этот океан удовольствий, увеличивает их число и интенсивность; различные ощущения объединяются и комбинируются, чтобы сформировать из себя новые; мечты о славе смешиваются с колыханиями любви; альтруизм идет рука об руку с самолюбием, которое ему протягивает руку; меланхолия время от времени набрасывает на нас свой торжественный креп, и превращает самые наши слезы в род удовольствия.
Наконец восприятия, движения сердца, даже воспоминания чувств – для человека есть неистощимые источники удовольствий и счастья.
Чтобы более не удивлялись шуму, который создавал Жанетти, стучание о каминную подставку, необычный ракурс чашки со сливками производили на меня очень живое и приятное впечатление.
Глава XLI
Я взял тотчас свое дорожное платье, конечно, предварительно взглянув на него не без удовольствия; и именно тогда, я решил сделать главу на этом месте, чтобы познакомить с этим платьем читателя.
Форму и полезность этого платья, будучи достаточно общепризнанными, я рассмотрю более тщательно с точки зрения их влияния на путешественников.
Мое зимнее дорожное платье изготовлено из материи очень теплой и мягкой, какую только я мог найти; оно укутывает меня целиком с ног до головы; и, когда я сижу себе в своем кресле, руки в карманах и голова утопает в воротнике, я напоминаю статую Вишну без рук и ног, какой ее можно увидеть на картинках в индийских пагодах.
Возможно, будут порицать, если вам угодно, предрассудком то влияние, которое я полагаю, имеет выбор дорожного платья для путешественника; то что я могу сказать с уверенностью в этом отношении, это то, что мне кажется такой же нелепостью сделать хоть один шаг в моем комнатном вояже, одетом в униформу со шпагой на боку, как и отправиться в свет в домашнем халате.
Когда я вижу себя так одетым, по всем правилам прагматизма, я не только не в состоянии продолжить своего путешествия, но я думаю, что я не был бы даже в состоянии читать того, что я сам написал до сих пор, и еще менее это понимать.
Но это вас удивляет? Разве вы не встречаете каждый день такую персону, которая думает, что он болен, только потому что он имеет длинную бороду или потому что кто-то находит что он имеют болезненный вид и говорит ему это в лицо?
Одежда имеет такое влияние на искалеченный человеческий дух, что он начинает чувствовать себя лучше, когда его носитель видит себя в новенькой одежде и в припудренном парике: видно, как он таким образом вводит в заблуждение публику и самого себя изысканным внешним видом: кажется, что он умрет одним прекрасным утром весь завитой, и его смерть удручит весь свет.
Расскажу любопытный анекдот из своей практики. Как-то графа Б., ну того который возглавляет караульную службу, забыли предупредить за несколько дней о предстоящем визите в королевский дворец. Капрал должен был разбудить этого счастливчика на рассвете, в тот самый день, когда ему принесли эту печальную новость; но идея тотчас же подняться и тут же пойти, не думая об этом накануне, его так вывела из равновесия, что он предпочел бы сказаться больным и не выходить из дому.
Он однако надел свой халат и пригласил парикмахера; это придало ему бледный и болезненный вид, который забеспокоил его жену и всю его фамилию. В этом день он в самом деле чувствовал себя в несколько разобранном состоянии.
Он рассказывал об этом всем, частично на пари, частично, что он и сам вроде верил, что дело идет на лад. Незаметно влияние домашнего халата действовало: бульон, который он ел, так или иначе вызывал у него тошноту, вскоре друзья и родственники стали требовать новостей о нем: его уже пытались уложить в постель.
Вечером доктор Рансон нашел у него слишком плотный пульс и приказал на завтра кровопускание. Если бы служба продлилась еще месяц, это бы закончилось болезнью.
Кто мог бы сомневаться во влиянии дорожного платья на путешественников, пусть поразмышляет о бедном графе Б., который не один раз мог бы перебраться в другой свет и только потому, что принял домашний халат за дорожное платье.
Глава XLII
Я сидел перед камином после ужина, закутавшись в свое дорожное платье и предоставив вполне добровольно себя его влиянию в ожидании часа отправления, пока пары от переваренной еды, поднимаясь к голове, настолько засорили проходы, по которым идеи, отправляясь от ощущений, туда доходят, что все коммуникации оказались перерезанными и даже мои чувства не поставляли уже моему мозгу никаких идей. А этот в свою очередь не мог в свою очередь посылать электрические флюиды, который возбуждает чувства и благодаря каковым изобретательный доктор Валли, последователь знаменитого Гальяни, оживляет мертвых лягушек.
Поймут легко, прочитав эту преамбулу, почему моя голова упала на грудь и как мускулы большого и указательного пальцев правой руки, более не получая этого флюида, расслабились до такой степени, что волюм работ м. Караччоли (бежавшего подобно мне из Франции несмотря на то, что был признан как политический и религиозный писатель всей Европы), который я сжимал этими двумя пальцами, выскользнул незаметно и упал в огонь.
Только что ушли визитеры, беседа с которыми вертелась вокруг смерти знаменитого врача Цина, который умер совсем недавно и о котором уже ничего невозможно найти в Интернете, и которого все жалели: он был знающим, работящим, хорошим врачом и известным ботаником.
Достоинства этого способного человека занимали мои мысли; и однако, говорил я себе, если бы я мог вызывать души всех тех, кого он, возможно, препроводил в другой мир, кто знает, не пострадала бы его репутация несколько?
Я свернул незаметно на рассуждения о медицине и на прогресс, который она сделала со времен Гиппократа. Я спрашивал себя, умерли ли бы те знаменитые персоны античности, которым посчастливилось умереть в своей постели, как Периклес, Платон, знаменитая Аспазия, и сам Гиппократ, как ординарные люди от воспаления легких, инфектированной паразитами, если бы им по рецептам современных врачей пускали кровь и пичкали лекарствами?
Объяснить, почему я думаю об этих четырех персонажах больше, чем о других, совершенно невозможно. Кто может дать резон своим мыслям?
Единственное, что я могу сделать это все спереть на мою душу, которая вызвала доктора Коса, доктора из Турина и знаменитого человека, который делал такие прекрасные вещи и столь грандиозные ошибки.
Но, что касается ее неразрывного напарника, смиренно сознаюсь, что ей подмигивал другой – доктор Синья. И все же не без некоторого колыхания гордости могу сознаться, что в моем выборе баланс тяготеет в сторону разума как 4 к 1.