Страница 21 из 22
* * * («Нет ничего ужасней вырожденья!..»)
Нет ничего ужасней вырожденья!Я помню, как вблизи нагроможденьяразвалин и пещер Чуфут-Кале,внизу, на дне гранитного колодца,темнел приют, похожий на уродцаили на склеп, придавленный к земле.Была весна, но не было бесплоднейее дыханья. Словно в преисподней,в ущелье острый чад стоял столбом.Был замкнут горизонт: там прел свинарник,тут отцветал кладбищенский кустарник,а между ними инвалидный домдымил окрест. Он был кирпичной кладки,хотя, казалось, плод иной догадки,матерьялизовавшийся фантом.И я подумал: вот изнанка жизни,какая нам тщета в степной отчизне?Пройдут года, и мы как дым сойдем.Как если бы, забвением казнимы,аланы, печенеги, караимы,всем миром снявшись, бросили очаг –так пусто тут… По ком, Иеремия,твой плач, когда в мозгу лоботомияи сыплется душа как известняк…Сказать не скажешь… Встретишь эти лица –в них, кажется, пустыня шевелится.О, задержись над каменной тропой.А срок придет расплачиваться кровью –не приведи, Господь, под эту кровлю,под этот кров с дымящею трубой!1966* * * («Пусть те, кого оставил Бог…»)
Пусть те, кого оставил Бог,цветут и пыжатся в гордыне,пускай бобы у них как дыни,где у других – сухой горох;пускай в кольчугах из наградбряцают золотом латунным,пускай в Совете многодумномна них и шапки не горят;пускай берут за семерых,пусть сам-десят гребут лопатой,пусть не уступят и десятой,да не осудим их – пусть их!Но тот, кто тянет на горбусвою недолю – и выносит,кого косой неправда косит,а он лишь закусил губу;кто нищ, бездомен и гоним,он, прах гребущий по дорогам,как Иов, не оставлен Богом,но ревностно возлюблен им.1976Повествование о Курбском
Кладу перст на уста, удивляюсь и плачу.
Еще Полоцк дымился от крови и смрада,еще дым коромыслом стоял в Слободе,еще царь домогался злодейств и разврата,а изменник царев, как на Страшном суде,уже смелую трость наострил на тирана: – Аз воздам! – и пришпорил язвительный слог,и на угольях, дабы озлить Иоанна,как на адском огне, пламя мести зажег.О, так вспыхнула речь, так обрушилось слово,что за словом открылся горящий пролет,где одни головешки чернеют багровода последняя голь на избитье встает.Вот он, волчий простор! Несть людей да людишек,но безлюдье гнетет, как в ногайских степях:тот испанский сапог натянул – аж не дышит,этот русский надел – ан и тот на гвоздях!Всё остро – нет спасенья от пагуб и пыток,всё острее тоска, и бесславье, и тьма,а острее всего – это малый избытокоскорбленной души и больного ума.Чем же, как не изменой, воздать за тиранство,если тот, кто тебя на измену обрек,государевым гневом казня государство,сам отступник, добро возводящий в порок?Но да будет тирану ответное мщеньеи да будет отступнику равный ответ:чем же, как не презреньем, воздать за мученья,за мучительства, коим названия нет?Ибо кратно воздастся за помыслы нашив царстве том. Я испил чашу слез и стыда.А тебе, потонувшему в сквернах, из чашипить да пить, да не выпить ее никогда.А тебе, говорю, потонувшему в сквернах, –слышишь звон по церквам, он сильней и сильней –за невинно замученных и убиенныхбыть позором Руси до скончания дней!Князь глядит, а в лице у него ни кровинки,и такая зола, что уж легче бы лечьголовой на неравном его поединке,чем – живым – на бесчестие душу обречь.Только вздрогнул – взмахнула дурная воронаопаленным крылом, и указывал взмах –уповать на чужбину, читать Цицерона,чтить опальных друзей и развеяться в прах.А когда отойти, то оттуда услышать,а когда не услышать, то вспомнить на слух,как надсадно кричит над литовскою крышейдеревянный резной ярославский петух.1967Кончина Ивана
Был знак: крестообразная кометачертила, рассекая небосклон,багровый след – и предвещало этопогибель рода и раздор времен.А царь смердел. Шло воспаленье в теле,зловонье источая, и недугсводил с ума: казалось, что смерделивсе язвы государства, все вокруг.Астрологами был уже предсказанего конец, и трепетал Иван.Но в совести, изъеденной проказой,он обещал казнить их за обман,да и не как-нибудь, а на поджаре.Но ужас душу стискивал, да так,что холодело в жилах, и боярепугались наущенья, ибо мракстоял великий. Слухи по столицеползли всё глуше, и роптал народ,и ждали заключенных из темницы,и по дорогам рыскал всякий сброд,и ждали новых смут, и потрясений,и тишины, и мора, и войны…А на подворье таял день весенний,и были стаи галочьи слышны,и распушались вербы по-кошачьи,и юркали между камней ручьи,как ящерицы… Так или иначе,Ивану полегчало. Две свечина сумерки зажгли. Царь принял ваннуи приказал раскладывать поджар. – Но день не кончен, – возразил Иванубоярин Бельский, со свечей нагарснимая, и к игре придвинул столик.И что-то у царя зашлось внутри,прилив свирепства или приступ колик,он потянулся к королеве, и –рука упала. Вытаращив бельма,Иван, глотая воздух, задрожали рухнул навзничь… Господи, скудельнаюдоль земная… На одре лежалв предсмертных корчах, в судорогах адскихраб Божий, Государь Всея Руси,Великий князь Московский, царь Казанскийи Астраханский, – Господи, спасибогоотступника! – умом растленный,упырь на троне, истязавший плоть,детоубийца, – огненной гееннойза преступленья покарай, Господь!…И сына звал, не зная разрешеньяот совести. И черным был накрыт.И сотворил молитву постриженьянад издыхающим митрополит.И на исход души во всех соборах,во всех церквах, со всех колоколовударили, и запалили порох,и загудели сорок сороков.А он был тих. Остекленев, застылизрачки его… Но страшен был монах,почивший в Бозе!.. И глаза закрыли.И затянули шелк на зеркалах.1967; 1969