Страница 15 из 22
Напоминание об ИвикеЯ лишь во сне свободен,как раб, освобожденот произвола родини слепоты времен!Иду себе свободнов родной Пелопоннес,как Ивик беззаботныйчерез весенний лес.Как хорошо дорогупрослушать посошком,шагая понемногус дудою и мешком!Как радостно с пригоркависячий слушать гами легкодумно-зоркоглядеть по сторонам!А там, в зеленой шири –дубравы да луга.Коровы опустилив траву свои рога.Снопы лучей белёсыхклубят лесную тьму.Воткну я в землю посохи дудочку возьму.Я горло ей продуюи выпущу из рукмелодию такую,как эти лес и луг.А лес всё гуще, гуще,всё уже колея.Вперед – в просвет цветущийиного бытия!Не блудному ли сынувеселый дар с небес?Кто хочет – в Палестину,а я – в Пелопоннес!И так я заиграю,как истмийский флейтист.И отзовется с краюопушки птичий свист.Но что там? В хвойном мраке –всё ближе, ближе – ах! –не птицы, а бродягис дубинками в руках.Они посторонятсяи станут за сосной. – Своим ли прибедняться?Идемте! Кто со мной?Они переглянутсяо чем-то о своеми только улыбнутся,дубинки взяв: – Идем!Один, другой и третий –все трое – напрямик. – Друзья, Зевес свидетель,нам дудка проводник.А грай в вороньих гнездах!А столько воронья! – Вы чувствуете воздухиного бытия?А солнечные пятна!А красные цветы!И голос: – Мы-то ладно,но чувствуешь ли ты?И словно шило, что ли,пронзило левый бок.И выпали от болии дудка, и мешок.И что еще? Потемки.Я охнул – и упал.И кто-то в перепонкивпотьмах застрекотал.И заскрипел, и дрелью,буравящей сучок,засвиристел под дверью –так тоненько – сверчок…Оставим объясненья.Кто ведает о том,какие сновиденьяперед последним сном?Я мало жил – и много.Там умер – здесь воскрес.Но где она, дорогав родной Пелопоннес?А жизнь всё безымянней,и многие в тени.И мы, будильщик ранний,и мы с тобой одни.Лишь рядом из поселкасосновый скрип глухойда поздняя поземкапо опали сухой…1973* * * («Еще помидорной рассаде…»)
On the fairest time of June.
Keats[1]Еще помидорной рассадебольшие нужны костыли,и щели в искрящей оградевьюном еще не заросли;еще предзакатные краскилегки как однажды в году,и пух одуванчиков майскихне тонет в июньском пруду.Но так сумасшедше прекраснанедолгая эта пораи небо пустое так яснос вечерней зари до утра,что, кажется, мельком, случайночего ни коснется рука –и нет, и останется тайнана пальцах, как тальк с мотылька.О, лучше не трогай, не трогай.Что правды? Иди как идешьсвоей легкодумной дорогойи тайны чужой не тревожь.Довольно с тебя и окрайны,и неба, и вспышек гвоздик.Ты, может быть, сам не без тайны,но, к счастью, ее не постиг.1973* * * («Заплачет иволга и зацветет жасмин…»)Заплачет иволга и зацветет жасмин.И догадаешься: ты в мире не один.Так тишь колодезна. Так вёдро глубоко.Гроза промчалась – и прокисло молоко.И дуб струящийся, вобравший небосвод,как конь от мух, листвою нижнею прядет.Живи как можется, вдыхай до ломотыозон жасминовый и банный дух тщеты!Тебе ли не было отпущено с лихвой?Так слушай: иволга кричит над головой…1973Бывшим маршрутомЯ оторвался от своих корней,а родина моя всё зеленейчужой листвой шумит над головой!..Не странно ли, на улице Лесной уже ни леса нет, ни лесопилок – булыжник да асфальт. Летит трамвай, на крышу тень кирпичная упала, и пыль, крутясь, вдогонку понеслась, и ветер, ветер… И жалеть не надо! Я так устал от самого себя, что только бы глядеть, глядеть, да слушать на поворотах скрежет осевой, да отмечать проездом: Квас. Газеты. Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк. Ваганьковское кладбище. Обратно. И ничего другого… Говорят, что парность – знак надежды. В этой жизни я главное, быть может, проглядел, а шум остался, неусыпный, долгий, тенистый шум, лесная благодать…
Как хочется под липой постоять,под чистой липой – и увидеть мать.Она меня уже не узнает:глядит в окно и всё чего-то ждет,всё слушает, уставив наугадсвой напряженно-безучастный взгляд.Еще жива, еще не умерла,но душу в бедном теле изжила –всю, за меня… И страшно сознавать,что мне любви ее не оправдать.И этот взгляд… За что? И почему?вернуться1
В прекрасную пору июня. Китс (англ.).