Страница 12 из 22
В грозуТакое удушье стояло в ночи,недаром весь вечер кричали грачи,кричали, кричали, кричали истошно,и было от грая уснуть невозможно.Когда ж я уснул на какой-нибудь час,раскатистый грохот пространство потряс,и вжались пружины, – чтоб им провалиться! –я раньше вскочил, чем успел пробудиться.Лил ливень. Металась сирень за окном,и крыша слепила зловещим огнем.Я только очнулся, окно затворяя,как вспыхнула вспышка, на миг озаряявсе мокрые крыши, весь вымокший сад,и грянул – я так и отпрянул! – разряд,и я, как цыпленок, забившись под клушу,не знал, куда деть оробевшую душу.Не так ли когда-то – конечно, не так! –глядел Зороастр в ослепляющий мракиз храма и, гневную чуя тревогу,пророк выходил исповедаться Богу.Лил ливень. Гремел за раскатом раскат.А он подымал испытующий взгляди смерти искал, но ревнивая Силаего – поборовшего робость – щадила.Лил ливень. Металась сирень за окном.И саднило душу совсем об ином.…Металась, металась, металась тревожно,и трепета было унять невозможно.Казалось, весь мир трепетал под дождем,а я всё следил – подождем, подождем! –следил из окна с восхищеньем и злобой:не хочешь ли выйти? Попробуй, попробуй…1968БарковХрапел мясник среди пуховых облаков.Летел ямщик на вороных по звездной шири.А что же ты, иль оплошал, Иван Барков?Опять посуду бил и горло драл в трактире.А утром бил уже в Зарядье барабан.Уже в рядах кричали лавочники с ражем.А что же ты, иль не очухался, Иван?Опять строчил срамные вирши под куражем.Не тяжко пьянство, да похмелье тяжело:набрешут досыту, а свалят на Баркова.Такое семя крохоборское пошло,что за пятак себя же выпороть готово.Назвать по имени – срамнее не назвать!Что Сумароков, не ученая ль ворона?Недаром шляпу так и хочется сорвать: – Привет, почтеннейший, от русского Скаррона!И вам почтение, отцы гражданских од!Травите олухов с дозволенным задором,авось и вам по Божьей воле повезети петь забористо, и сдохнуть под забором.Травите общество. Ручаюсь головой,что вы воистину смелы до первой драки.Но гром прокатит по булыжной мостовой,и ваши дерзкие слова – под хвост собаке!Но вздор накатит – и разденется душа,и выйдет голая – берите на забаву.Ах, Муза, Муза, – до чего же хороша! –идет, бесстыжая, рукой прикрыв жураву.1968* * * («Когда в поселке свет потух…»)Когда в поселке свет потух,и прокричал со сна петух,и прошумели ветви яблонь,я, вздрогнув, ощутил на слухтот пленный отчужденный дух,который был природой явлен.Стояла ночь, и лай собакстихал, усугубляя мрак,и, стихнув, не давал забыться,и мысль неловко, кое-кактолкалась, как ручей в овраг,ища, во что бы воплотиться.Наверно, там, таясь за тьмой,досадная себе самой,она текла прямей и шире,а я, ее исток прямой,я так хотел, чтоб голос мойкак равный воплотился в мире.Я так хотел найти словабесхитростного естества,но чуждо, чуть касаясь слуха,шуршала мокрая трава,шумела черная листва –свидетельства иного духа.И в кадке с дождевой водойдрожала ржавою звездойживая бездна мирозданья.Не я, не я, но кто другой,склонясь над млечною грядой,оставил здесь свое дыханье?1968ОсениныТак дышится легко, так далеко глядится,что, кажется, вот-вот напишется страница.О чем? Поди скажи! О том, как безутешноповернута на юг открытая скворешня?Или о том, как гром окраинами бродит,и листопад идет, и молодость проходит?Что скажешь? Как поймешь? Возьмешь ли грех на душунарушить тишину? – И словом не нарушу!Лишь длинно погляжу на снявшуюся стаю,как будто этот мир и сам я покидаю.И оброню перо, и сердцем просветлею,и – разом – подымусь над участью своею.Я жил. И я ушел. И нет меня в помине.И тень моя скользит неслышно по равнине.И так мне высоко, что это ли не чудо –оборотись – глядеть с улыбкою оттуда?1968* * * («Всю ночь громыхал водосток…»)Всю ночь громыхал водосток,лилось через край из кадушки,кололо перо из подушки –и мне не спалось. Я не могсогреться и еле дремал,под бок подоткнув одеяло,и что-то меня донимало,а что – я едва понимал.Шел снег вперемежку с дождем,светало, и в ситничке редкомя видел себя малолеткомв том ситцевом городе, в томчужом полуночном саду,где были знакомы все щели,где яблоки райские зрели –ах, как они вязли во рту!Я видел Покровский бульвар,бездомность, и юность больную,и женщину немолодую,и первый восторг, и кошмарпознанья: – Не хочешь ранет? –Нелепица мысль бередила,и жалко мне юности былои тех неприкаянных лет.Мне грустен был прежний удел,но дорог. Какая досада,что яблок из райского садамне больше не рвать. Я гляделна тридцатилетний итогс надеждой и смутной виноюи слушал, как пахнет весноюшумящий внизу водосток.Ну что же! Я видел насквозьвсе сроки – и не отрекался.Нечаянно дождь оборвался,а в кадку лилось и лилось.И думал я, слушая шум,быть может, впервые свободноо жизни – и всё что угоднолегко приходило на ум.1969