и звук, и отзвук: из разных книг

Похвала Державину, рожденному столь хилым, что должно было содержать его в опаре, дабы получил он сколько-нибудь живностиМалец был в тесто запечени, выйдя на дрожжах оттуда,уже в летах, зело учен,подумал: – Нет добра без худа.А был он тертым калачом,врал правду, но, как говорится,уж коли Оры за плечом,то что тебе императрица.Ну кто бы знал, какой обман –наутро лечь, в обед проснутьсяи только вычистить кафтан,как –   бац! – на рифме поскользнуться.Ну кто бы думал, что за прыть –водить императрицу за носи с тем предерзостно открытьсвой век, на будущий позарясь.Пока он дрых за семерых,все хлебы время перемесит,и глядь –   на чашах мировыхнас недоносок перевесит.Первейший муж, последний жох,не про тебя моя побаска:я сам не плох, но –   видит Бог –не та мука, не та закваска.Малец, себя не проворонь –ори! А нету отголоска,как он –   из полымя в огонь –не можешь? В том-то и загвоздка!1965* * * («Я не помнил ни бед, ни обид…»)Я не помнил ни бед, ни обид,жил как жил –   и во зло, и во благо.Почему же так душу знобит,как скулит в непогоду дворняга?Почему на окраине днейсамых ясных и самых свободныхтак знобит меня отблеск огнейи гуденье винтов пароходных?Верно, в пору стоячей водыравновесия нет и в помине,и предчувствие близкой бедыоткрывается в русской равнине.И присутствие снега и льдаощущается в зябком дыханьи,и такая вокруг пустота,что хоть криком кричи в мирозданье.Никого… Я один на одинс прозябаньем в осенней природе,в частоколе берез и осин,словно пугало на огороде.Мы срослись. Как река к берегампримерзает гусиною кожей,так земля примерзает к ногами душа –   к пустырям бездорожий.Видит Бог, наше дело труба!Так уймись и не требуй огласки.Пусть как есть торжествует судьбана исходе недоброй развязки.И, пытая вечернюю тьму,я по долгим гудкам парохода,по сиротскому эху пойму,что нам стоит тоска и свобода.1965Плёс

Имя

* * * («Я назову тобой бездомный год…»)Я назову тобой бездомный год,кочевий наших пестрый обиход,и ночь в окне, и лампу на стене,и тьму привычек, непонятных мне.Я назову тобой разлив реки,избыток жизни с привкусом тоски.Пусть даже ты уйдешь –   я не умру.…и тень в жару, и зяблика в бору.Пусть даже ты уйдешь –   я буду знать,что, названная, прибежишь опять,хотя тебе и будет невдомек,что я один, но я не одинок,что ты как дух со мной наедине.…и ночь в окне, и лампу на стене.1966* * * («Я и сам не пойму, что к чему…»)Я и сам не пойму, что к чему:как-то листья летят безоглядно,что-то стало прохладно в дому.Ну да что нам терять? Ну да ладно!Ведь и так, изведясь без вины,на окраине бабьего летамы пропаще с тобой влюблены –да еще и потерянность эта!Ведь и так в двух шагах от беды,белой изморозью хорошея,на траве проступают следы –да еще эти пальцы на шее!Для того ли нас в глушь занеслои свело под случайною крышей,чтобы после листвой занеслои засыпало вьюгой притихшей?Неужели когда-то потомв этом крае, таком нелюдимом,даже память затянет как льдом,или пуще –   развеется дымом?Но представишь другую судьбу,и следы, и порошу густую –а, да что! – Закрывай-ка трубу,всё и так прогорело вчистую!1967Баллада о реставраторе

Н. Воробьеву

Опять качаются над ребрами дворовна белых ветках стаи черных воробьев.Как скоморохи у боярского крыльца,они качаются, покачиваются.И –   гайда! гайда! – с метой песьей головыметет метелица по улицам Москвы.И снег опричный заметает с головойтупик кирпичный, переулок Угловой.А наверху –   под самой крышей –   в мастерскойзатворник дошлый горбит спину день-деньской.Он в три погибели согнулся над доскойс улыбкой ангельской, с ухваткой воровской.Он одержим сегодня зудом ремесла,разводом линий, оперением крыла.Среди летящих и парящих –   хоть убей! –он самый стреляный и черный воробей.Пусть образ вечности олифою покрыт,а он, прищурившись, на время поглядит.Компресс наложит и, задумавшись, замрети три столетья вместе с марлей отвернет.И только вздрогнет, как откроется впервойпечальный облик за печатью снеговой.И только ахнет, как по замыслу Творцалик сострадания проступит из лица.Вот, друг мой, истина! Не тот сегодня век,не та метелица, и улица, и снег.Но, понимаешь ли, хотя и век не тот,а не поймешь, в какую сторону метет.К чему качаются над ребрами дворовна белых ветках стаи черных воробьев?Зачем, как сирины под дробью ледяной,зрачки мазуриков шныряют за спиной?Зло крыто охрою. История в крови.Но ангел падший домогается любви.И снег всё пристальней, но как бы ни мело,утишим зло –   у нас такое ремесло.Проверим заново –   ты кисть, а я перо.Что нам в укор? Добро не может быть старо.И кто-то в будущем таким же декабрем,быть может, вспомнит нас –   с печалью и добром.1967